— Я не могу без тебя, Люси…
Ноги подкосились, дышать стало трудно, будто кто-то ударил со всего размаха в грудь, к которой она через мгновение прижала взлохмаченную розововолосую макушку. Потом Люси заставила себя встать, потянула за руку Драгнила, принуждая и его подняться и войти вместе с ней в квартиру. Заперев дверь и включив свет, она, наконец-то, смогла его как следует рассмотреть: осунувшееся бледное лицо, запавшие, потерявшие блеск глаза, мятая одежда, потерянный вид… Как больно было видеть его таким!..
— Ты голоден? — Нацу равнодушно пожал плечами. — Когда ты ел в последний раз?
— Не помню…
Люси подтолкнула его к ванной комнате, наказав мыть руки, а потом идти на кухню. Драгнил безропотно делал всё, что она говорила, двигаясь, словно робот: съел разогретый ужин (часы показывали уже девять вечера), ушёл в спальню, разделся, лёг в кровать. Люси укрыла его одеялом, подтолкнула по бокам, как маленькому ребёнку, погладила по голове:
— А теперь спи.
Нацу послушно закрыл глаза:
— Не уходи…
— Я только выключу везде свет и вернусь, — пообещала она, надеясь, что любимая «потеряшка» быстро уснёт — Драгнил явно нуждался в отдыхе, разговоры и извинения могли подождать до утра. Но стоило Хартфилии забраться под одеяло, как он крепко обнял её, ткнулся носом в макушку и снова повторил:
— Я не могу без тебя…
Утро выдалось пасмурным, кажется, снова собирался пойти снег. А ещё, кажется, они оба проспали, но это их нисколько не заботило. Они долгое время просто лежали рядом, не говоря ни слова, пока Люси не собралась с духом и не сказала:
— Прости меня… Я не должна была так поступать. Если хочешь, удали все записи.
— Нет, — Нацу коснулся губами слегка ноющего виска. — Пусть будут. И давай добавим ещё, какие считаешь нужными — я хочу, чтобы мне всегда что-то напоминало о тебе.
***
Локи потёр подбородок и оглянулся на девушку — когда она начала рассказ, он снова сел на скамейку, словно предчувствуя, что это займёт довольно много времени. Люси сидела, сгорбившись и обхватив себя руками, как будто ей было холодно и она пыталась таким образом согреться. Ангел перевёл взгляд на нити — всё осталось без изменения. И это ему очень не понравилось. Значит, чувство вины перед женихом ещё терзает её. Обычно воспоминаний и раскаяния вполне хватало, чтобы ненужные связи убирались, здесь же этого явно мало.
— Вы помирились? — уточнить всё же стоило. — Твой молодой человек простил тебя?
— Да, наши отношения наладились.
— Тогда что мучает тебя? Пока ты с этим не разберёшься, мы не сможем двигаться дальше, — предупредил Локи.
— Я едва не погубила всё, — тихо начала пояснять его собеседница. — Мы могли расстаться из-за такой глупости. Если бы я не послушала Леви и Кану, ничего бы этого не было.
— Отнесись к этому, как к небольшому уроку, преподанному тебе жизнью, — философски пожал плечами Ангел. — Вы оба его прошли, раз смогли сохранить свои отношения и не повторяли ничего подобного в будущем. Я прав? — девушка кивнула. — Вот видишь. А теперь настало время отпустить эти чувства: вина, горечь, сожаление… Замени их на признательность к тем, кто позволил тебе узнать нечто новое о себе, и радостью от того, что вы с Нацу преодолели возникшие на вашем пути трудности. Попробуй. Только закрой глаза и расслабься.
Люси постаралась выполнить его рекомендации. Поначалу было трудно, но потом в памяти начали потихоньку сами собой всплывать картинки разных событий после той ссоры: первая годовщина их знакомства, её День рождения… Теперь Нацу при всём желании не мог забыть об этих датах, и его это действительно радовало: «Я хочу, чтобы мне всегда что-то напоминало о тебе…». Сердце наполнилось теплом, в глазах защипало. Она быстро-быстро заморгала, чуть запрокинув голову, чтобы не дать солёной влаге скатиться по щекам, и судорожно, облегчённо вздохнула, услышав спокойный, с нотками удовлетворения голос своего «учителя»:
— Отлично, ты справилась. Теперь мы можем идти.
________________________________________
*Имеется в виду выражение «Не болит голова у дятла»
========== Глава 8 ==========
— Здравствуй… Наверное, это глупо — разговаривать с тобой, сидя на крыше. Ты ведь меня не услышишь, чтобы там не говорили по этому поводу другие. Но знаешь, милая… Я просто чёртов эгоист. Мне кажется, если я скажу всё это вслух, станет легче… Бред… Легче всё равно не будет. Ни сейчас, ни потом. Никогда.
Сегодня, стоя у твоей могилы, я думал только об одном: почему? Почему это случилось именно теперь? Не в прошлом году, не через десять лет нашей совместной жизни? Какой смысл был в том, чтобы забрать тебя в тот день? Это должно было чему-то научить нас? Или не нас? Кого-то другого? Перебегающего дорогу мальчишку, того урода, что проехал на красный, или твою соседку по лестничной клетке, как её там, Биска, кажется, да? Чтобы она перестала выносить мозг своему мужу? Для них мы должны были стать учебным пособием? «Проходите, дамы и господа, присаживайтесь. Тема нашей встречи: „Хрупкость человеческой жизни“. А вот и материал для демонстрации — подающая надежды журналистка, очаровательная, добрая и красивая девушка и её жених. Почему такие молодые? Для большей наглядности, так сказать».
Почти как на тех бестолковых курсах по какому-то супер модному направлению познания себя, у автора которых тебе нужно было взять интервью, помнишь? Тебе так не хотелось идти туда одной, и ты уговорила меня составить тебе компанию. Лысый дядька в розовой хламиде что-то щебетал о внутренних потоках энергии и закрытых дверях, а я думал лишь о твоих пальчиках, которые всю лекцию держал в своей руке. Если не считать ещё двух человек, один из которых был уборщиком, а второй — ассистентом этого чудика, мы оказались единственными слушателями его бреда. Зато после твоей статьи число его почитателей резко увеличилось. Знаешь, я ведь тогда ни слова не понял из того, что он там говорил, но мне хотелось бы снова оказаться в том холодном пустом зале. Чтобы почувствовать твою руку в своей ладони…
Мне страшно… Страшно, что я забываю тебя. Прошло всего каких-то два дня, а я уже не помню, как ты улыбалась, как звала меня по имени, как хмурила брови, набирая очередную статью… Твой голос, запах, смех… Смотрел на твоё фото, то, с огромным белым медведем, на моём столе, и убеждал себя, что это ты. Потому что девушка там — чужая. Я её не помню, ничего не помню… А ещё — не чувствую. Ни гнева, ни боли, ни обиды. Внутри пусто, словно у меня вынули сердце. Просто холодная чернота. Как в нашем доме после пожара. Мне было десять. Родители ушли в театр — они праздновали годовщину свадьбы, а за мной, Эльзой и Зерефом должна была присмотреть соседка, Уртир Милкович, старшеклассница. Она уже не раз выполняла роль нашей няни, и в тот вечер всё было, как обычно: Ур немного поиграла с нами, накормила ужином, разрешила посмотреть мультик и отправила спать. Эльза осталась в моей комнате — последнее время ей снились страшные сны, поэтому сестра боялась засыпать одна. Мы немного поболтали и довольно быстро уснули.
Я проснулся от того, что Эльза трясла меня за плечо. Глаза удалось открыть с трудом — веки были будто свинцовые, голова болела, в горле першило. Спросонья не сразу удалось понять, что происходит. И только когда увидел дым, просачивающийся из-под двери, догадался: пожар. Схватил сестру за руку, выволок в коридор. Мы едва не задохнулись. Эльза плакала, просила вернуться обратно в комнату, но я упорно тащил её к выходу: наши спальни находились на втором этаже, и выхода оттуда не было никакого. Не помню, где я потерял сознание, в себя пришёл на улице, рядом лежала сестра, стояли какие-то люди. Уртир смогла вытащить нас из дома, а сама погибла, задохнулась, как и брат, которого она пыталась спасти. Зереф не дожил до своего первого дня рождения всего неделю…
В то время в округе зверствовала банда поджигателей. Магазины, машины, склады… Наш дом оказался первым жилым домом, на который они совершили нападение. Потом было ещё четыре или пять пожаров, и их, наконец, поймали. К счастью, Ур и мой брат оказались единственными погибшими, но это служило малым утешением нашим родителям. Городские власти предоставили нам временное жильё, пока мы не сможем купить своё. Я помню, как после школы каждый день бегал на пепелище несмотря на запреты отца. От дома почти ничего не осталось — эти нелюди использовали какую-то горючую смесь, и пожарные долго не могли потушить пламя. Там, собственно, и не на что было смотреть: обугленные палки, какие-то развороченные камни, не поддающийся определению хлам… Но я всё равно ходил.
Однажды там появились цветы. Кто и когда принёс их, не известно. Две лилии. Они так страшно смотрелись там: белоснежные живые цветы на чёрных от сажи, мёртвых останках дома. Наверное, именно тогда я и осознал, что случилось в ту ночь. Через две недели мы переехали в Магнолию, просто сбежали от сочувствующих взглядов и робкого шепотка за спиной. Только от себя не убежишь. Этот выжженный пустырь со временем кое-где зарос травой и почти перестал чадить, но душа всё равно болит от копоти воспоминаний.
Я никогда не рассказывал тебе об этом. Знаешь, почему? Те цветы на пепелище… Я растоптал их, каждый хрупкий лепесток, пока они не превратились в бесформенную серую кашу. Знаю, ты не осудила бы меня — мне было всего десять, ещё совсем ребёнок, перенёсший страшную утрату и прошедший через ад. Я осудил себя сам. Потому что только став взрослым и встретив тебя, понял, наконец, насколько жестоко поступил тогда. Эти цветы были чьей-то надеждой — на то, что больше этого не повторится, и благодарностью — за предупреждение: люди стали осторожнее и внимательнее, что помогло сорвать несколько поджогов и в конце концов поймать преступников. А ведь иногда надежда — это единственное, что нам остаётся.
Ты была моими лилиями, милая. Тем, что поддерживало и давало стимул идти дальше. Не бояться. Надеяться, верить. Любить. Дышать. Просто жить. До тебя я и не знал, каково это — жить. Радоваться каждому дню, получать удовольствие от самых элементарных вещей… Наверное, поэтому я так долго и не делал столь серьёзного шага, как предложить тебе стать моей женой. Не потому, что не хотел или боялся потерять свою свободу. Мне было хорошо только от того, что ты рядом. Было счастьем просто просыпаться с тобой в одной постели, готовить для тебя завтрак по воскресеньям, гулять в парке, ходить по магазинам… Я уже не помню, когда пришла эта мысль — узаконить наши отношения. Но стоило ей появиться, и… Нет, она не стала навязчивой идеей, хотя, наверное, именно так это и выглядело со стороны. Все эти разговоры, намёки с моей стороны… Знаешь, я ведь даже заезжал в ювелирный салон, присмотрел кольцо, только брать не стал, ожидая, когда услышу положительный ответ. Интересно, ты сказала «да», потому что и сама этого хотела или просто сдалась под неослабевающим напором вдруг возжелавшего обрести семью меня? Впрочем, какая теперь разница?..
Завтра… Завтра должна была состояться наша помолвка. Я хотел устроить для тебя грандиозный праздник с цветами, воздушными шариками, шампанским, в окружении дорогих тебе людей. «Эдолас» был бы только наш, Мира ничего и слушать не хотела о том, чтобы оставить за нами всего лишь один столик — она знает, как тебе нравилось у них в кафе. И, конечно, кольцо… Мне хотелось самому надеть его тебе на пальчик. Когда я ехал за ним сегодня в салон, единственное, о чём думал — только бы его там не оказалось. Ведь это несправедливо: оно есть, а тебя — нет… Это не-спра-вед-ли-во… Чёрт…
Сидящий на крыше старинного особняка молодой человек, резко вскочив, поднял правую руку. На его ладони лежал тонкий золотой ободок, украшенный тремя камушками. Замерев, мужчина несколько мгновений рассматривал кольцо, буквально прикипев к нему глазами, затем, сжав кулак, размахнулся и выбросил теперь уже никому не нужное украшение. Колечко беззвучно растворилось в окутавшей город вечерней темноте, напоследок, словно прощаясь, слабо блеснув в свете уличных фонарей.
***
Локи старательно обошёл оставшуюся от дождя лужу и остановился в паре метров от фонарного столба, привычно отметив отсутствие у своих ног тени. Поначалу это, если честно, немного пугало, даже злило, потом забавляло, на какое-то время стало всё равно, а сейчас отдавалось внутри глухим раздражением и непонятной обидой. Будто он был маленьким мальчиком, которому пообещали поход в кино, но из-за непогоды отложили развлечение до следующих выходных, предложив заменить его привычными, выученными до последнего кадра и уже набившими оскомину мультиками — одна мысль о них вызывает зевоту. Вот и приходится теперь стоять у окна, ругая противный дождь в надежде, что это никому не подвластное природное явление устыдится и перестанет стучать по крыше. Прекрасно понимая: ничего не изменится, и даже если через секунду на улице выглянет хоть тысяча солнц одновременно, никто не поведёт несчастного ребёнка в кинотеатр — родители уже придумали себе кучу новых планов и ни за что не будут их менять. Ангел долгое время старательно отгонял от себя мысль о том, что сам когда-то отказался от «похода в кино», соблазнившись новыми «мультиками» и любимой «игрушкой». Первые, несмотря на вносимые его подопечными изменения в сюжет, довольно быстро приелись, а «игрушка»…
Локи нахмурился, потирая переносицу, и сделал широкий шаг, стремясь уйти в тень. Сзади что-то тихонько звякнуло. Ангел обернулся. В той самой луже, что он обошёл минуту назад, лежало кольцо — тонкий золотой ободок с тремя камушками. Кто же это столь щедро разбрасывается дорогими украшениями? Людей поблизости не было, значит, колечко, скорее всего, бросили откуда-то сверху. Локи поднял голову, равнодушно мазнул взглядом по окнам особняка, но никого не обнаружив, повернулся к стоящей чуть в стороне Люси:
— Ну, что, идём?
Девушка вздрогнула, словно до этого пребывала в глубокой задумчивости, а его голос насильно вернул её в действительность, и покорно кивнула:
— Да…
Последние пару часов они бродили по городу. Не развлечения ради, конечно же. Люси надо было научиться самостоятельно передвигаться за нитями — кто знает, вдруг ей ещё раз (а, может, и не раз) придётся воспользоваться этим способом для поиска, так что лучше научиться всему сразу сейчас, пока есть такая возможность. На объяснение теории ушло меньше минуты. «Просто иди за ними. Представь, что сматываешь клубок ниток. Или кто-то ведёт тебя за руку, раз уж они так прочно охватывают твоё запястье». С практикой оказалось не сложнее, но гораздо занимательнее: Локи с интересом, стараясь не показывать вида, наблюдал, как девушка идёт за направляющими, старательно пропуская прохожих и послушно останавливаясь на перекрёстках на красный свет. Он не торопил её, просто молча шёл рядом, иногда отставая на два шага, давая ей самой принимать решения. Пока они не остановились у прозрачной коробки автобусной остановки.
— Локи… — нерешительно окликнула его Люси. — Что мне делать?
Ангел бегло осмотрел вызвавшую у его подопечной смущение пластиковую конструкцию и пожал плечами:
— Идти.
— Но ведь нити проходят сквозь стенку.
— Потому что они нематериальны. Ты ведь уже заметила, что живой человек не вредит нитям — он проходит сквозь них, не разрушая, потому что убрать их по силам только тебе или другому, более опытному Божьему посланнику. Мы с тобой тоже нематериальны, поэтому легко сможем пройти через любой предмет этого мира.
— Подожди, — остановила его девушка. — А как же та скамья, на которой мы сидели в сквере? Почему мы не провалились сквозь неё?
— Потому что воспринимали её как настоящую скамью. Это будет с любым предметом — если ты поверишь, что он настоящий, то так и будет. Конечно, это не значит, что теперь тебе под силу будет сдвинуть с места, например, автомобиль, но потрогать его ты сможешь.
— Получается, для того, чтобы пройти сквозь что-то, надо представить, что этого нет?
— Примерно, — Локи подвёл свою спутницу ближе к железно-пластиковой конструкции и посоветовал: — На первых порах лучше закрывать глаза. А теперь мысленно представь, что перед тобой дорога. Просто пустая дорога. Иди.
Люси послушно сделала несколько шагов, и, когда прозрачная стенка остановки осталась у неё за спиной, Ангел окликнул её. Девушка остановилась, резко обернулась, распахивая глаза.
— У меня получилось! — она обрадовалась, как ребёнок. — А с живыми людьми происходит так же? Если попробовать пройти сквозь них?
— Да, но потренируйся лучше сначала на неодушевлённых предметах: у человека есть память, эмоции, и, проходя через него, можно случайно зацепить это. Бывает не очень приятно.