Шел двенадцатый час дня. Солнце жарило. Ослепительная слепящая гладь моря упруго волновалась под свежим ветерком и, шипя, брызгала пеной. Отдыхающие облепили берег. Плюнуть некуда. Разомлевший порядком от жары, водки и усталости Иван Федорович уютно и незаметно устроился в сторонке, на вершине одной из торчавших из сухого песка скал. Неторопливо скользил он теперь вооруженным подзорной трубой глазом по рядам отдыхающих тел. Он искал красавцев и красавиц. Обнаружив, брал их на заметку и смотрел дальше. Он был один на один с врагом и сейчас сознавал это особенно остро. Фронтовик, человек большой смелости, выдержки и долга, Иван Федорович ожил. Где-то в глубине души он откровенно радовался всему случившемуся. Он снова был на переднем крае, снова стал нужен всем. Чувство ответственности перед собой и миром не оставляло сомнений, и он скользил внимательным взглядом дальше.
Конечно, чужие, нечеловеческие глаза по-прежнему наблюдали за ним. Его противник знал обо всем, что бы Иван Федорович ни делал. Но у членистоногого злодея не было выхода. Хочешь пить кровь — соблазни. Хочешь соблазнить — будь красавцем или красавицей. И эту нехитрую логику жизни, в свою очередь, отчетливо понимал и чувствовал Иван Федорович. Одного он только боялся. Как бы паук не расширил свой радиус действия, внушения и силу. Тогда будет трудно.
В поле зрения окуляра трубы попадали ноги, лица. Вдруг Иван Федорович почувствовал, что чужие глаза, смотревшие за ним, стремительно приблизились. И не успел он еще как следует забеспокоиться, как неприятный резкий голос грубо рявкнул у него позади: «Подсматриваешь?!»
Иван Федорович ловко прыгнул в сторону, как в годы войны в разведке, и выпрямился. Перед ним стоял детина с удивительно маленькой на непропорционально массивных плечах головкой. Мокрые голубенькие глазки его зло поблескивали. А из обиженного ротика, кривляясь, выскакивали странные, злобные слова… Иван Федорович на миг замер и весь сосредоточился на себе.
Враг глядел в упор. Он! Конечно же, телепат может в любом обличьи предстать перед ним и… Дальше Иван Федорович не раздумывал.
Надо сказать, что все-таки не так прост он был. Войну прошел десантником, да и после служил, так сказать, в специальных частях. Только вот в последние годы оказался не у дел и пошел по административной части… А цель паука — ясна. Лишить его подзорной трубы. Это он сразу понял. Ровно легла его ладонь поперек шеи пришельца. Голубые, мокрые глазки затосковали, ротик искривился еще сильнее, и огромная туша рухнула. Рухнула и в тот же миг пропала.
Щелкнув яростно клешней, черное, жесткое тело скользнуло между камнями. С криком «А, гад!» Иван Федорович кинулся за ним, споткнулся и грохнул трубу о камень. Потом вроде очнулся.
— Вот дьявол! — выругался он, недоуменно глядя на высыпавшиеся осколки линз. — Ну, ничего. Тебе все равно не уйти…
Взгляд, наблюдавший изнутри, быстро удалялся. Сплюнув в сердцах, Иван Федорович направился в город.
Было три часа дня. Солнце все жгло, по-южному, сухоприятно. Ветер с моря стал сильней. Черная, блестящая, теперь в крупных складках поверхность воды там и тут закручивалась барашками пены. А на пляже, тягуче вспучиваясь зеленоватой пеной, тяжело ложились валы и, шипя миллионами пузырьков, растекались, пытаясь добраться до ног и одежды курортников, ошалелых и блаженных одновременно. Оглушенных визгом, шумом и грохотом волн.
«Отдыхающие, — томился про себя лейтенант, прислушиваясь к шуму волн и крикам. — Им что? А тут сиди. И все тебя дергают…» — лейтенант вздохнул.
Вентилятор жужжал чуть слышно. В отделении было пусто. Все ушли обедать, возбужденно обсуждая ночное происшествие. «А чего обсуждать! — думал лейтенант. — Садист и все. Мало их тут приезжает. Разве всех проверишь». Он повел тонкой жилистой шеей. Косая ровная прядь черных волос, как подбитое воронье крыло, свесилась набок. Он откинул слипшиеся волосы назад и блаженно прищурился под струей вентилятора. В этот момент лейтенант и заметил человека по ту сторону конторки.
«Странно, — подумал он, — странно, что так неслышно тот вошел, и я недоглядел…»
— Что вы хотите? — спросил лейтенант, и помимо воли глаза у него сузились и превратились в жесткие щелочки, а лицо затвердело маленькими бугорками.
Иван Федорович, — во всяком случае, потом, на очной ставке, лейтенант и на миг не усомнился, не колебался, что это был именно он — так вот, этот Иван Федорович смотрел несколько молчаливых секунд лейтенанту прямо в глаза, потом резко вскинул руку над прилавком и наставил на лейтенанта револьвер.
— Что?! — сказал он тихо, но очень отчетливо. — Загубили, подлецы!!
Лейтенант застыл камнем. «Псих!» — мелькнуло у него в голове.
— Гибралтар. Хуже будет, — пообещал посетитель мрачно и раздельно.
И тут лейтенант услыхал спасительные шаги у входа в отделение.
Иван Федорович проворно спрятал пистолет, шагнул стремительно к двери и вышел. Лейтенант сидел мгновение, потом встрепенулся и, как тигр, метнулся за ним следом. Выскочил на площадку перед отделением. Никого. Его коллега стоял и, покуривая, поглядывал на розовую распаренную мороженщицу через дорогу.
— Ты не видел, тут прошел? — схватил его за рукав лейтенант.
— Каво не видел? — лениво отозвался коллега, не отводя глаз от мороженщицы.
— Такой жилистый, в гимнастерке…
— Туда свернул, — ткнул «коллега» лениво пальцем в сторону тупичка, влево от отделения.
— Следуй за мной! — приказал лейтенант. Тот был всего лишь сержантом и обязан был следовать за ним.
— Ну! — грозно прикрикнул он и ринулся в проход, расстегивая на ходу кобуру. Из тупичка деться было некуда. Они вбежали в каменный проход. В тенистой прохладе было пусто. Тянуло сквознячком. Кошка, зло, испуганно мяукнув, стремительно скользнула у них между ног и сгинула.
— Никого, — сказал растерянно лейтенант. — Ты точно видел? — спросил он, каменея бугорками.
— Точно, — отозвался с вызовом сержант. — А что?
— Куда же он мог подеваться отсюда?
— А… его знает? — сержант загрустил, на лице у него было написано глубочайшее отвращение ко всему происходящему.
Лейтенант зло сбросил косую прядь со лба, посмотрел жестко и каким-то отвлеченным взглядом на сержанта и быстро пошел назад в отделение.
Сержант молча проводил его глазами.
— Этот, — уверенно отчеканил лейтенант и, казалось, не только лицо, а и весь теперь он сам затвердел мелкими бугорками антипатии и непримиримости. Глаза у него сузились, превратились в острые точки и кололи поникшего перед ним Ивана Федоровича.
Иван Федорович в самом деле сидел, как громом пораженный человек.
Только это он, поспав тревожно часок, вышел на улицу, как его тут же забрали, грубо втолкнули в коляску мотоцикла и привезли сюда.
Естественно, он не сопротивлялся. Иван Федорович был прежде всего человек дисциплины.
— Он, точно он, — детина с плаксивыми, мокрыми глазками злобно ткнул в сторону Ивана Федоровича увесистым кулаком. — Как врезал мне ни за что, ни про что. Подглядывал, высматривал, гад, кого еще зарезать…
— Хватит, хватит, — оборвал его лейтенант. — Вы свободны.
— Ууух, — зло промычал детина.
Иван Федорович сидел все так же понурившись, вроде не замечал никого. Он только один раз слегка вздрогнул и поднял голову, когда услыхал грудной, певучий голос своей хозяйки, у которой снимал сарайчик.
— Все маялся, просил разбудить пораньше, — торопилась она, раскрасневшаяся, сердитая.
«Хорошая баба, — вяло мелькнуло у него в голове. — Да что же она говорит такое? Вот дура!» И снова опустил голову.
А та тараторила: «Вот так и сидит, бывало. Я спрошу, чего, мол, на пляж не идете. Много, говорит, там больно людей. Значит, люди ему мешали. А в это утро я его разбудила. Он и пошел, — она всхлипнула. — Откуда же я знала, товарищ начальник, что такое может выйти? Откуда?»
— Вы ни в чем не виноваты, — строго сказал лейтенант, — продолжайте!
— А потом пришел и завалился спать. Я разок взглянула. Винищем несет. Потом встал, вышел, тут его и забрали, — она поджала губы и села, не глядя в сторону Ивана Федоровича.
Какой-то красавчик городил, будто видел его в четыре утра, бродившего, как зверь, по пляжу.
Иван Федорович поразился про себя, почему никто не спросил, а что делал этот красавчик там в четыре утра?
Сержант его тоже узнал. И еще какая-то уборщица что- то видела, что-то говорила, только что, он так и не понял. Лейтенант аккуратно и быстро все записывал. Давал прочитать свидетелю и требовал подписать. Свидетели подписывались. Каждый под своим листком показаний. Иван Федорович все не мог стряхнуть с себя какое-то удивительное оцепенение.
— Вы признаете все, что здесь говорилось? — жестким голосом, в котором звенел металл, спросил его лейтенант. — Признаете?
Тут Иван Федорович стал, наконец, приходить в себя. Поглядел мутным взором вокруг. Вот тут они все. И детина с плаксивыми глазками, косо вырезанными в маленькой головке. И неведомый ему красавчик, и его квартирная хозяйка… Он заглянул внутрь себя. Пристально всмотрелся.
В упор, с нечеловеческой злобой глядели на него глаза пришельца. «Вот она какая штука», — прошептал Иван Федорович.
— Что вы сказали? — рявкнул лейтенант. — Признаетесь?
Иван Федорович и бровью не повел. Внимательно он вглядывался в горящие внутри зрачки. «Вот она какая штука, — снова пробормотал он. — Нашел, значит, способ меня устранить. Враг, жестокий и коварный, о котором никто даже не подозревает… Конечно, что ему стоило раздробиться, и стать вот ими всеми, — он украдкой огляделся. — Все, все они тут проекция, наваждение проклятого паука! И ни одного человека поблизости. Никому не крикнешь. А крикнешь, ведь не поверят — садист, псих!»
— Где оружие? — снова рявкнул лейтенант…
…Злобно, торжествуя, в упор горят зрачки его врага!
— Ну, гад! — заревел Иван Федорович и кинулся на них.
Очнулся он в камере. Тревожно спросил себя: «Сколько прошло времени?» Но камера была без окошек, а рассеянный электрический свет о времени сказать не мог. Иван Федорович потер лоб. Голова болела. Тело ныло во многих местах. Видно, скрутили его без всяких церемоний. «Вот и отомстил тебе паучок-телепатик». Он скрипнул зубами. И ни одного человека рядом. Никого, кто бы поверил в страшную опасность. И не выберешься ты, Иван Федорович, теперь отсюда. Садист-убийца. Расстрел и готово дело — он застонал от бессилия и ярости.
— Где он тут у вас? — громыхнул за стеной голос.
Иван Федорович затаился. Теперь он глядел только внутрь себя, в самую глубину. Но прислушивался одновременно и к тому, что вокруг. Враг жестоко, нечеловечески глядел со всех сторон. Совсем рядом. «Господи, — машинально прошептали губы Ивана Федоровича, — неужели нет ни одного человека рядом? Никого. И никто не поверит». И дикая мысль зазмеилась, как трещина побежала, вспарывая воспаленную голову Ивана Федоровича: «А что, если все это вокруг, все, все вообще…» Он почувствовал, что сходит с ума, теряет над собой контроль, как тогда, когда он бросился на них, теряет всякое соображение и вот-вот в безумии начнет грызть руки…
— Нет, нет, нет! — судорожно забормотал он. — Нет! — застонал громко вслух. — Аааааа…
— Это точно, он и убил, товарищ полковник. Ишь, психует, — лейтенант уверенно, как человек, исполнивший трудное, но почетное дело, бросил взгляд в сторону камеры с Иваном Федоровичем.
— Санитаров вызвали?
— Так точно.
— А чем вы объясните, лейтенант, что пострадавшая, так сказать, была обнаружена в состоянии, — тут полковник то ли замялся непроизвольно, подыскивая слово, то ли намеренно сделал паузу… в состоянии удовольствия, — сказал он наконец. — Все о том говорит: и внешний осмотр, и поза, выражение лица, и экспертиза, что она испытывала в этот момент или только что до этого — оргазм…
Лейтенант чисто и прямо глядел в глаза начальнику, но молчал. Увы, это было самое слабое место в его версии с Иваном Федоровичем. Маньяк маньяком, а трудно представить, чтобы такая красивая, да к тому же, как выяснилось, очень приличная женщина польстилась на простоватого, жилистого Ивана Федоровича. И муж у нее оказался какой- то «шишкой». Сам полковник из-за этого примчался. Все это ровным частоколом стояло, топорщилось в черноволосой голове лейтенанта, а что там было за ним, разглядеть не удавалось, и он внутренне мучился, хотя и стоял на своем.
— А чем вы объясните, лейтенант, и другое? — тут полковник намеренно сделал паузу и, неожиданно сменив голос с увесистой громкости на тихий шепот, сказал: — Почему нет следов мужчины, а? Вы понимаете, о чем я говорю?
— Может, недозволенным занимались, — хрипловато ответил лейтенант и, сглотнув слюну, добавил: — Я так думаю, товарищ полковник.
— А в это время из нее кто-то кровь пил, а? Смерть ведь наступила от потери крови. С экспертизой не поспоришь…
Странная штука время. Порой пустые дни тянутся, как годы, и ничего не происходит. Месяц скользит за месяцем. Пусто. Вроде некто неторопливо натягивает и натягивает вселенскую рогатку событий, чтобы, выждав в какой-то миг, вдруг отпустить упругую резину времени. Чтобы бешено замелькали, пронеслись мимо нас события одно за другим, сразу, в один день и час перевернулись империи, умерли одни и возликовали другие. Черт знает сколько всего может случиться в такой день, когда скачет время.
Не прошло и двенадцати часов с того момента, как Иван Федорович, выйдя прогуляться по пустынному пляжу, увидел страшного паука. И вот он сидит в камере, и обвинили его уже во всем.
К четырем часам дня Иван Федорович понял, что не только вот эти: лейтенант, детина с плаксивыми глазами и кривым ротиком, хлыщ, уборщица, его хозяйка… — не только они — наваждение врага всех людей, страшного паука- телепата, гада и пришельца… Нет, не только, а и стены его тюрьмы, вся милиция, и, вообще, весь этот белый, а для него теперь ставший черным и страшным, — свет. Все! И случилось большое несчастье с ним, Иваном Федоровичем, потому что случайно увидел он недозволенное человеку видеть. Вроде как споткнулся, и на мгновение сверкнули сбоку глаза правды, озарили все вокруг, и в этом жестком, слепящем свете растворилась иллюзия. Страшно глядел со всех сторон на него беспощадный телепат, миллионами своих глаз, спрятанных в зыбких, дрожащих широтах реальности.
— Реальность, — горько повторяли губы Ивана Федоровича, — реальность! Вот как оно все обернулось. Вот как!
Закрыв глаза, застыв внутри, недвижно сидел Иван Федорович на цементном полу и не чувствовал холода, не ощущал сырости. Ничего. Только все глядел и глядел внутрь себя, в глаза этого гада-пришельца. Он не боялся его. Нет. Только одно было желание. Хотелось ему теперь поясней, поотчетливей разглядеть паука, чтобы хоть плюнуть в гнусную харю. «Умирать, так с музыкой!» — думал Иван Федорович и старался заглянуть в себя поглубже, попристальней.
Как раз в этот момент лейтенант и полковник кончили говорить и полковник прислушался.
— Что это он затих? — спросил он лейтенанта.
— Утомился орать, наверное, — отозвался тот и покрылся, весь затвердел бугорками.
— Подите поглядите, не сделал бы чего с собой…
Лейтенант встал, вышел, припав к окошечку, заглянул в камеру и тотчас вернулся.
— Сидит, закостенел, — сообщил он, усмехаясь.
— Ну, пусть посидит, — устало согласился полковник. — Когда должны приехать за ним?
— В шесть.
— Что ж придется ждать. А вы отдыхайте. Подите, пообедайте. Вы обедали сегодня?
— Нет еще, не успел вот с этим… — сказал лейтенант.
— Вот и пообедайте, — по-домашнему, по-отцовски предложил и разрешил полковник.
И лейтенант подумал: «Отчего бы ему вправду не пообедать». Есть хотелось сильно. Подумал и решил — «Пойду».
Он встал.
— Да, — остановил его полковник уже в дверях, — там послушайте, чего говорят. Слухов с этим делом не оберешься…