— Одна справишься? — кивнув, уточняет он.
— Да, конечно. — Я и сама пытаюсь убедить себя в этом. Места иронии и шуткам более нет, я серьезно воспринимаю его беспокойство и также серьезно отвечаю. — Конечно, Ромео, все будет хорошо. Пару минут, не больше.
Юноша по-простому улыбается мне, разворачивается на каблуках своих туфель и бредет к выходу. Я в этот момент возвращаюсь в уборную и обрызгиваю лицо несколько раз водой; кран дрожит от сильного напора и струи кипятка бьют мне по оголенным запястьям.
На выходе из заведения одна из служащих ловит меня и взволнованно проговаривает:
— Извините, мисс. Мы хотели узнать, что с вами случилось, мисс. — И я понимаю, что волнует ее отнюдь не мое самочувствие.
— Дело не в вашей кухне, — спокойно отвечаю я, не удосужившись повернуться и даже мельком глянуть в сторону говорящей.
Девушка облегченно вздыхает, но потом глаза ее опять загораются — она запинается, заминается и не сразу продолжает.
— Жалоб и предложений никаких нет, мисс?
— Зашторьте окна, — посмеиваюсь без улыбки я и ухожу.
Ромео стоит через два десятка отделов по правую руку от меня — его отливающий на свету костюм трудно не заметить. К посадочному месту рядом садится машина, но практически сразу вздымается и улетает — предполагаю, что дело в различных представлениях об оплате услуг.
Я собираюсь пойти к Ромео, но кто-то со стороны сипло зовет меня:
— Карамель…
Голос — сухой, как старый башмак на чердаке дома или даже как старый, давным-давно опавший и позабытый ветром лист откуда-нибудь из сада по улице Голдман. Я оборачиваюсь и терплю столкновение с янтарными глазами, молодыми янтарными глазами — тот глупец и безумец, которого я однажды погнала от стен школ, тот глупец и безумец, что однажды подвозил меня на своей машине, тот глупец и безумец, что нелестно отзывался о нашем государстве. Так какого же дьявола он вновь явился передо мной?
— Сядь в машину, Карамель, — глухо проговаривает он, и я готова рассмеяться в лицо его наивности.
— Еще чего! — выдаю я с издевкой, ощущая собственную злость и собираясь окрикнуть Ромео.
Корпус тела моего плавно изгибается в сторону друга, я наблюдаю за стальным костюмом, вытянувшим руку. Пальто скручивается у меня над коленями, и я отдергиваю его, вновь обнажив белое платье — я позабыла застегнуться, однако мне не было холодно; недовольство и злорадство воспевали над моим промерзающим телом. Мои губы медленно складываются в первый слог имени Ромео, но тихо, сипло, и почти сразу же замолкают.
— Помолчи, Карамель, иначе я убью его, — говорит парень в машине и открывает дверь с моей стороны. — Ты этого хочешь?
Произнесенные им слова ударяют у меня в голове — смертоубийство, человекоубийство — кто этот раб, чтобы иметь возможность властвовать над жизнями высших людей, самих богов? Ничтожество, уродство из Острога — тьма и вечный холод, болезнь и смерть. И кто он такой, если угрожает жизни моему Ромео? В секунды я представляю, каково это лишиться моей пары — остаться без него в Новом Мире; нелестно, но терпимо — так, да? Так бы я сказала до сегодняшнего момента около раковин — верно; но ныне — отнюдь. Острый осколок неясно чего ударяет мне в левый глаз, и я быстро моргаю, чтобы убрать этот сор, красноту и соленую воду.
— Что ты сказал? — говорю я — растерянность в момент охватывает меня: весь гнев растворяется в удивлении. — Что ты сказал, глупец?
— Сядь ко мне в машину, Карамель. Поехали!
— Ты не посмеешь!
Я опять поворачиваюсь на Ромео; к нему подлетает машина, и он начинает переговариваться с водителем.
— Хочешь, чтобы он повернулся, и увидел, как ты садишься в машину к другому? — Режет острой пилой парень. — Действуй, Карамель, сядь сейчас, и он ничего не узнает.
— А если не сяду? — упрямствую я, опять посмотрев на него.
— Столкну твоего дружка, — спокойно кивает тот и глядит на распахнутую дверь — если он двинется подобным образом и действительно заденет стоящего на краю Ромео, удар будет несильным, но, вполне вероятно, что собьет с ног. И Ромео упадет. Мой Ромео. Прямо в эту пустоту, в этот Острог, в эту обетованную землю чудовищ.
— Ты не имеешь права, кто бы ты не был. Тебя накажут, это тебе говорю я..!
— Голдман, да-да, — опять, словно танцуя, парирует он и качает головой. — Как видишь, еще не наказали, Карамель. Садись.
— Я подам на тебя жалобу!
Пытаюсь юлить, искать спасения себе и спасения Ромео.
— Ромео это не поможет, а тебя примут за чудачку. Я дам показания в качестве свидетеля, я скажу, что ты толкнула Ромео.
— Другие люди…
— Я куплю их молчание!
Вижу, как Ромео начинает поворачиваться, и бездумно заваливаюсь в машину. Стальной костюм делает пару шагов в сторону «Логова», выискивает меня, после чего оглядывается на водителя и, кажется, просит его подождать. Сам он бежит в заведение, которое мы поспешно покинули — красные двери отделяют меня от Ромео в то время, что незнакомец и я подлетаем, помчавшись невесть куда.
Что ему нужно от меня? От моей семьи? Деньги? Акции? Он выкрал меня, чтобы продать Голдман? А если это сама вина Голдман, и я лишь — приманка, заначка, шантаж. А если он хочет убить меня, и все это было спланировано?
— Дыши, ладно? — усмехается парень, и это приводит меня в чувства; сначала не замечаю, как тело мое охватили хаотичные содрогания, как я вжалась в сидение и затряслась, еле открывая рот.
— Куда ты меня везешь? — испуганно спрашиваю я. — Кто тебе заплатил?
— Не будь такой романтичной. — Парень многозначительно улыбается. — Ты как те барышни былых времен. Такая глупенькая, с шальным воображением…
— Что? — обрываю его я.
Я хочу, чтобы он остановился и выпустил меня на первом же посадочном месте. Пускай, это будет Южный район, я согласна, я доберусь до дома!
— Пристегнись, — кивает на ремень парень, но я продолжаю оглядывать его и салон машины изнутри. — Карамель, будь добра, пристегни ремень безопасности.
Никогда этого не делала и по воли глупого раба не приступлю; он ждет и жаждет от меня повиновения, но тому не бывать.
— Зачем? Ты все равно хочешь меня убить! — Я дергаю дверь — бездумно; так, словно вывалиться в пустоту — лучшая из дозволенных идей.
Но дверь закрыта.
— Я не говорил, что хочу тебя убить. Только поговорить, Карамель.
Вслух произнесенное его устами мое имя делает его уродливым, роняет на землю, отправляет в Острог и тешит с людьми из низовья. Я пропитываюсь этим кошмаром с каждым разом, как незнакомец причитает «Карамель», обращаясь ко мне. Теперь это не сладкое и не гадкое имя; оно грязное.
— Зачем ты украл меня? Ты украл! Похитил! — негромко вскрикиваю я, доказывая свое.
— Романтичная! — вдруг кивает на меня незнакомец, — мне кажется, это так красиво. Романтичная и ранимая девушка, настоящая девушка, которых я еще не встречал.
Я боюсь пререкаться с ним, боюсь, что за мою излишнюю сговорчивость он что-нибудь со мной сделает, боюсь и оттого оставляю эту несуразную и мерзкую реплику без ответа. Угрюмо отворачиваю глаза и продавливаю ими стекло на двери с моей стороны.
— Ты бы не села просто так в мою машину, Карамель, — вдруг преподносит свои объяснения парень. — Извини, что прибег к таким излишкам…
— Ты угрожал сбить моего молодого человека! — я огрызаюсь и резко оборачиваюсь; он смотрит не на дорогу — на меня.
Машины плавно тянутся друг за другом, некто сворачивает, и тогда мы оказываемся на воздушной полосе одни.
— Я же говорю, Карамель, иначе — ты бы не села ко мне.
— Сумасшедший, — процеживаю я еле слышно и затем с каждым разом повторяю все настойчивее и злее, — сумасшедший, ты сумасшедший, сумасшедший!
— А ты романтичная! — перебивает он. — Хотя, Карамель, все говорят, что у тебя эмоций столько же, сколько у рыбы.
Я вижу в зеркале дальнего вида его скорченную гримасу: он надувает щеки и вытаращивает глаза — дурная пародия. Он хочет меня позабавить? Глупость!
— Кто тебе заплатил и что тебе надо? — спокойней спрашиваю я, пытаясь подойти к проблеме лояльно. — Мой отец даст вдвое больше.
— Навряд ли он даст мне две Карамели. Мне нужна ты — одна.
Он убийца? Маньяк? — предположения переполняют разум и мысли. Эта динамика — она иная; она не должна беспокоить меня и кого-либо еще в Новом Мире, мы — громкая тишина; мы — безликие, но не безызвестные, мы — Боги, но мы — спокойные Боги, которые не объявят войну первыми.
— Оставь меня в покое, — срывающимся голосом — не моим, прошу или требую — не понимаю сама — я. — И не называй меня романтичной — это мерзко, это ужасно!
— Куда ты хочешь, чтобы я тебя отвез? — обыденно, словно с того и начиналась наша беседа, спрашивает парень.
— Домой. — Это срывается с языка само; в полу плаче, с тоской и страхом в глазах. — Улица Голдман. Я хочу, чтобы ты отвез меня домой.
— Ладно-ладно, Карамель, — роняет он. — Только не надо изводиться.
Он сворачивает на несколько уровней, недолго мы летим в тишине. Я начинаю узнавать здания, мимо которых каждодневно проделывала путь в школу. Незнакомец действительно везет меня домой..? А, может, я начинаю терять рассудок, и посему все кажется таким знакомым? Зачем ему похищать меня, а потом, как ни в чем не бывало, возвращать домой? Я могу подать жалобу, я могу выказать свое недовольство и свое негодование в адрес этого человека, этого аморального скота, похитителя, выходца из Острога, инакомыслящего.
Но я не знаю его имени.
— Меня зовут Серафим, — представляется парень.
— Ужасно, — корчусь я.
— Почему?
— Тебе какое дело? — недовольно бросаю я. — Это мое личное.
— Я могу остановиться.
Замыкаюсь и сожалею о сказанным словах, а Серафим в эту же секунду улыбается — без усердия и фальши.
— Шучу, — хмыкает он. — Я пообещал довезти тебя домой, так и поступлю, Карамель. Это твое дело: говорить или не говорить мне что-либо.
— Ты больной, — вновь не задумываясь, резко кидаю я. — Ты украл меня, чтобы просто назвать свое имя? Теперь отец найдет тебя, и все местные органы защиты сожрут тебя с потрохами.
— Ты говоришь это человеку, который везет тебя на высоте более тысячи метров от земли. Ты не только романтичная, но и дерзкая.
— Заткнись! — Мне хочется ударить его. — Можешь запугать меня, но мою гордость тебе не сломить.
— Наше общение идет тебе на пользу, — парень улыбается шире. — В тебе просыпаются эмоции, которые ты раньше не испытывала, да?
Он поворачивается и смотрит на мой сжатый кулак, а я расслабляю руку и сажусь, как подобает девушке; ладони плавно приземляются на колени, пальцы в судорогах расцепляются друг с другом и, в конце концов, унимаются.
— Ты боевая. — Серафим разводит плечами.
— Мы здесь были, — замечаю я, когда мы во второй раз пролетаем у одного и того же здания.
— И внимательная…
Здание — зеркальное, серое — я наблюдала несколькими минутами ранее — одну, две; под нами оказываются те же самые вьющиеся мосты, крестом соединяющие несколько мелких домов на крышах. Серафим смотрит в зеркало, приглядывается, ловко дергает головой и вскользь улыбается мне, после чего меняет курс, сворачивая на другую воздушную полосу. Лоб в лоб мы недолго летим с другой машиной, все внутри меня содрогается и сжимается, я ожидаю столкновения: сначала боюсь его, потом молюсь ему; но мы плавно ускользаем в сторону. В каждом автомобиле, что пролетает мимо, я пытаюсь высмотреть знакомые глаза, знакомые лица, я грежу тем, что какой-нибудь из знакомых — отцовских, матери, мои — обратит внимания на колесящую вокруг одних и тех же домов машину, признает меня, доложит об этом — отнюдь; мне бы тоже было все равно.
— Я украл тебя не только, чтобы представиться, — решает продолжить нашу беседу Серафим, но я слушаю его вскользь, невнятно — меня интересует лишь дорога и пролетающие мимо люди. — Я хотел поздравить тебя с днем рождения, — вдруг рушится из его уст, и я не сдерживаю злой усмешки — издевка изрезает мой рот, глаза наполняются кровью и преисполняются бешенством; я бы хотела плеснуть сейчас этим кипятком ему в лицо. — Не смейся, Карамель, я говорю с тобой искренне, — почти шепотом выдает он, и я невольно склоняюсь в его сторону, чтобы лучше слышать — черт завладел моим вниманием, но поняла я это не сразу. — Я знаю об этой дате и хотел поздравить тебя… — мелкая пауза выдает его: он не хотел или, по крайней мере, откладывал дальнейшее. — Но навряд ли бы ты приняла подарок после того, как разозлилась на меня у стен своей замечательной Северной школы.
Акцент ударяет по свершенной эмоции, по чувствам, которые я не смогла удержать в себе.
— Я не злилась, — без особого интереса отвечаю я.
— Не отрицай, — перебивает меня Серафим. — Ничего страшного, Карамель, ведь Злость — это вполне нормально.
И его скрипучий голос выдает издевку — как старый стул, на который сели слишком большим весом; вот чья очередь ныне измываться надо мной. Серафим вновь глядит на меня — глаза его извиняются, а рот улыбается — у него почти получилось проучить несносную девочку из Северного района.
— Ты поплатишься за это, — с огромнейшей, распирающей меня уверенностью, заявляю я. — Отец найдет тебя и тогда…
— Не сможет.
Каждая его речь каждый раз обваливается на меня как какие-то шквалы ветра, как осыпающиеся камни на скале, как основания старых домов и построек в Остроге — удар, шок, смерть.
Я задаюсь вопросом почему.
— Меня нет в базе данных, — спокойно отвечает он интонацией обыденности.
— Врун! Может, ты не рождался?
— В Новом Мире? — уточняет он, и я все понимаю.
Медлю. Медлю, потому что мне кажется это невозможным.
— Ты… — я запинаюсь, и у меня перехватывает дыхание; глаза Серафима опять устремляются на меня — от этого расплавленного янтаря нельзя укрыться, нельзя сбежать — ты вязнешь, спотыкаешься, вязнешь еще больше. — Ты из Острога? — вскрикиваю я. — Да? Оттуда? Сумасшедший! Кого ты убил, чтобы подняться к нам? Отпусти меня немедленно! Отпусти!
Визг мой разрезает салон автомобиля, я хватаюсь за ручки запертых дверей, рву их, дергаю, топаю ногами и все также пытаюсь избежать смолы в глазах. Мой маленький океан не сравнится с этим многовековым запечатлителем жизни.
— Тихо, — сердито бросает Серафим, и опять глядит так, словно извиняется за собственную резкость — так нередко смотрела Миринда, когда я уличала ее за посторонними делами во время рабочего дня. — Тише, Карамель, я просто хочу показать, что мы такие же люди. Такие же — как видишь, мы ничем не отличаемся от вас.
— Структурой тела — нет, но вы безумцы, безумцы, — взвываю я, — вы ненормальные. Вы инакомыслящие, вы ненормальные!
— Для нас ненормальные — вы! Моральные уродцы, у вас-то все в порядке? — замечаю вспыхивающий огонек на лице Серафима — юноша начинает злиться. — Не признаете тех, у кого проблемы на работе, не заботитесь о семье, не дружите по-настоящему. Вы не любите. Ты любишь своего названного молодого человека?
— Я не признаю чувства любви! — рычу в ответ я.
— Но любила! — выкрикивает парень.
Мы резко останавливаемся: машина встает, а мы оба замолкаем. Серафим ударяет по рулю, и я подскакиваю. Он выдает глухой рык вместе со скрежетом зубов, опять бьет по рулю и упирается лбом в стекло слева от себя. Я вижу в окне со своей стороны край крыши дома по улице Голдман — как близко!
— Откуда тебе это знать? — шепчу я. — Откуда ты вообще что-либо знаешь обо мне? Ты чужак, ты не такой.
Он отвечает не сразу. Пару раз качает головой — словно в такт собственным мыслям или не произнесенным в мой адрес речам.
— Я чувствую твою боль, — выливается из его уст как горячее молоко обволакивает стенки стакана. — Боль или это сожаление? Не пойму… Ты уже забыла, что способна на эти чувства, верно?
Обманщик…
— Может, мы с тобой и разной крови, может, мы с тобой и проповедуем разные миры, хозяева у нас различны, но плоть едина, душа едина, — продолжает он, и слова эти неприязнью разливаются внутри меня; различны хозяева? мы — сами себе хозяева! Они — эти чужаки — раболепствуют нам, а мы подчиняем все существующее в Новом Мире, ибо нет Богов иных.