Одна мысль перебивает другую, и я не могу сосредоточиться. Серафим тянет меня за собой, но перебороть годами копившееся внутри не удается — я смотрю под ноги, в Острог, хочу ступить мимо моста, хочу отправиться в бездну. Боль в бедре неожиданно пропадает, а потом вспыхивает с новой силой.
— Карамель, прошу, следуй за мной, — говорит Серафим, но рука моя скользит по его плечу, настойчиво хватается за ворот пиджака, а после теряет вовсе. — Беса уже нет, — словно приговор, вознесенный лично мне, роняет юноша, и я готовлюсь к удару палача. — Его нет, и ты должна смириться с этим.
Он отходит от меня, оставляет. Душевная боль заглушает физическую — ничего не могу поделать с этим.
Я закрываю глаза и вижу мальчика, бегущего по мосту. Он хватается за фонарики, которые прохожие развешивали раньше на металлических прутьях; шаг его не очень ловкий, трепетный и угловатый, мальчик опять что-то бормочет себе под нос. Бежит, бежит. Не могу остановить себя и не могу остановить его. Крикнуть? — а смысл?
— Карамель! — зовет Серафим. — Это был несчастный случай.
Вой сирены из центра приводит меня в чувства, сигнализация машин позади по сравнению с этим гулом — ничто. Я открываю глаза в тот момент, когда Серафим перешагивает через металлическую балку, стоящую неровно, и оказывается на мосту.
— Хочешь пробежать с закрытыми глазами? — с доброй улыбкой спрашивает он, и я думаю, что в этот момент готова на все что угодно ради этого человека. — Я придержу тебя.
И я верю ему. Не знаю, правит ли мной на тот момент мое самолюбие или внутреннее желание избавиться от груза прошлого, но я расправляю плечи и плыву вперед. Посылаю страх и следую за юношей — он подхватывает меня, и мы бежим вместе. Серафим быстро смотрит на меня — улыбка тянется по его лицу, я с невероятно близкого расстояния рассматриваю его дикую щетину, его янтарные глаза, что под серым небом остаются тягучей смолой.
Мы спускаемся с моста на мост: они переплетаются друг с другом, так же, как наши руки. Оказываемся под занавесом, тяжелые потолки скрывают нас от преследователей. Мосты Нового Мира так мудрено напутаны, что, попади я сюда одна, непременно бы пропала, потерялась среди зданий, которые накладывают друг на друга тени и поглощают в зыбкую тьму. Серафим сбавляет шаг и дает мне перевести дыхание, снимает пиджак и накидывает на плечи вздернутого белого платья. Я с удивлением замираю — секунда, и иду дальше; вот уж что удивительно было по мне, так это отдать свою личную вещь в использование другому.
Сирена опять завывает — теперь над головами, эхом проникает в низовья Нового Мира и глухо ударяется о невидимую стену под ногами.
Мы вынуждены бежать дальше: с моста на мост, с этажа на этаж, с пролета на пролет, с платформы на платформы — это продолжается вязко и долго. Мы ищем укрытия в лавках, на крышах, в подворотнях чужих складов и гаражей и на крыльцах чужих домов. Сигнализация постепенно стихает, вой ее вибрациями стучит по вискам — отдаленно. Преследователи остались на поверхности, умы их не посетила мысль о том, что доведя меня до отчаяния, я могла пропитаться им по истине и, в подвешенном состоянии, выскользнуть из лодки, плавающей на поверхности, и отправиться на самое дно. Мы спустились на десяток этажей — непростительная высота. Разговоры не обрывают наш путь, не стесняют наше движение, я хочу задать сотни вопросов, но воздерживаюсь от каждого из них, питая себя тем, что время их еще не пришло.
Две пары квадратных каблуков выстукивают продолжительное токката из мрачного коридора, обложенного старыми металлическими листами и позабытыми людьми ящиками с давно просроченным провиантом; мосты заканчиваются, все они сплетаются в одном месте — перед нами одинокая длинная дорога, идущая под откос. На ней бы без труда могли поместиться две воздушные полосы для машин — так она широка. Дорога теряется в тени наставленных друг к другу многоэтажек.
— Куда теперь? — спокойно спрашиваю я, будучи точно уверенной, что нас никто не поймает.
Слова мои нарушают тишину, что слоями — как пыль — налегла на ступени и изголовья поручней мостов.
— Только вперед, — загадочно улыбается Серафим и влечет меня за собой.
Мы доходим до большого посадочного места и останавливаемся, я подмечаю его наличие здесь и задаю соответствующий вопрос, аргументируя тем, что здесь слишком низко и темно для посадки автомобилей.
— Это метро.
Ответ его сопровождается таинственным взглядом и мягкой улыбкой — плечи вздымаются в такт дыханию. Юноша подает мне руку — я без раздумий вкладываю в нее свою ладонь и иду следом. Мы спускаемся по лестнице — перед нами железная дверь.
В действительности ли Новый Мир имел в стенах своих метро? Никогда бы не подумала об этом; о чем угодно, но подобного рода предположения никогда не посещали мою голову. Метро строились под землей и служило для быстрого перемещения людей по городу; наш же Новый Мир можно было за полчаса исколесить на автомобиле по воздуху.
Отдаю пиджак Серафима — мне тепло; согретые мышцы отпускает, боль от усталости в них сменяется каким-то сладким упоением, и только бедро изредка отдает по нервам.
На первом же повороте сменяем траекторию нашего движения; узкий коридор проводит нас на станцию — достаточно широкую площадь изумрудного цвета, с обветшалыми рельсами за каймой и половиной выкрученных ламп под потолком.
Рядом с рельсами сидят двое — парень и девушка. Мы проходим мимо, останавливаемся у колон. Девушка поглядывает на меня, и тогда я смущаюсь рваному платью — поправляю юбку, скрывая нескромный вырез на ноге, спиной прижимаюсь к стене, ледяные лопатки касаются ледяной плитки и тут же отстраняются от нее.
— Скоро подойдет, — шепчет Серафим и смотрит на рельсы.
— Где мы? Что это за здание? — интересуюсь я.
Метро раньше делали под землей, а если земли нет?
— Обычные здания из кирпичных блоков, — отвечает юноша. — Бывшие больницы, поликлиники, магазины. Все, что не стекло — уже хорошо. Между магазинами проложены мосты с рельсами.
Почему об этом месте так много недосказанности, почему о существовании его не упоминается ни в одном справочнике и ни в одной учебной литературе? Откуда столько секретов, если запрет на распространение сводящей с ума и недостоверной информации был выпущен сравнительно недавно, в соответствии с чем статьи про метро должны встречаться в первых публикациях, отпечатанных без проверки комиссии Нового Мира?
Нарастающий рокот от рельс и поезда заставляет всех присутствующих на станции содрогнуться.
Пара поднимается. Девушка еще раз смотрит на меня: дугой очерчивает мой силуэт и замирает на струящейся в пол юбке, как вдруг из туннеля появляется поезд, и все взгляды оказываются устремлены на него. Он тормозит, раскрывает свои двери и испускает еще один — более щадящий слух — гудок. Мы заходим и быстро занимаем свои места; я встаю у окна, ибо притрагиваться к грязным креслам не хочу вовсе, а Серафим спокойно ложится на одно из них.
— Присядь, — мотает он головой на место рядом с собой.
— Не думаю, что это хорошая идея…
— Не думай, — посмеивается он. — Но дорога долгая, и ты сотни раз передумаешь.
Не требую долгих уговоров: прохожу и сажусь рядом — поезд в этот момент трогается. Я оборачиваюсь на парочку: парень близко наклоняется к девушке и что-то шепчет ей на ухо, а она не только допускает это, но и учтиво роняет голову к нему на плечо в ответ. Беспризорники! — охает нечто внутри меня и заставляет отвернуться.
Что-то под поездом периодически постукивает — гляжу в окно. Вдруг грязные стены метро пропадают, и перед нами предстает соседний мост с рельсами: снизу его крепят деревянные, почти прогнившие палки, что на дрожащих конечностях с трудом удерживают транспортное средство — самого поезда нет. Ужасаюсь тому, ибо понимаю, что мы едем на ровно такой же опасной дороге. Туннель вновь поглощает нас.
Я пытаюсь расслабиться и прилечь, но голова упирается в твердую подушку. В ушах стоит стук колес, слышится шепот пары, иногда их смех. Серафим подергивается — спит уже; решаю вздремнуть сама.
День Седьмой
Вдруг мы подпрыгиваем — опять стук колес. Чувствую я себя значительно лучше, свежее, но мои мысли также путаются в голове: то, что было в начале недели, и то, что происходит сейчас — две параллели никак не укладываются, две Карамели рассуждают во мне.
Почему же так происходит?
Кто-то бубнит мое имя — резко привстаю и смотрю на Серафима. Он спит, но шепчет:
— … мель… нель… Карамель…
— Тебе снится сон? — восклицаю я, на что парень дергается и просыпается.
Затуманенный взгляд недолго пляшет по вагону, замирает на мне.
— Что случилось? — медля задается он и поправляет смятый пиджак, вытаскивая скукоженный воротник из-под разящей немного потом рубахи.
— Ты говорил во сне, — отвечаю я.
Серафим оглядывается — пары уже нет; опять смотрит на меня и, неуверенно качая головой, уточняет то, о чем он говорил. Не утаиваю:
— Повторял мое имя… Сон — это неправильно, сон — это расстройство.
— Для нормальных людей — нет, — посмеивается юноша и потирает затылок — мне кажется, он все еще не со мной: пребывает где-то во сне и видит собственные грезы, отчего еще больше машет крыльями, вставая на дыбы понапрасну. — Просто мы не принимаем лекарства, сдерживающие сны, чувства и уж тем более способность мыслить.
— Прости?
— Не видел, чтобы люди с поверхности думали.
Это серьезно бьет по моему самолюбию. Должно быть, он видел дурной сон, если так взъерошился, но пущенную стрелу не вернуть обратно, летящую пулю не вогнать обратно в дуло пистолета, а кинутый нож не схватить за рукоять вновь. Мое вмиг оторопевшее и быстро пропитавшееся недовольством лицо говорит само за себя.
— Хоть иногда, — продолжает юноша, — не видел, чтобы люди с поверхности думали. — Неужели он решил, что неоднократное повторение этой фразы укрепит наши отношения? — Женщин волнует то, сколько калорий они сожгут, если выпьют какую-нибудь дрянь, и в какое платье влезут, если пропустят пару завтраков, а мужчины думают о том, как бы их не поперли с работы и как бы отгрести побольше золотых карт, при этом не прилагая особые усилия.
Объяснения его ясны, аргументы просты и достоверны, информация лояльна, но вот заголовок — ударяет пощечину.
— Мы не принимаем лекарства от мыслей, — настаиваю я.
— Еще как принимаете, — роняет Серафим и начинает подниматься. — Вам дают другие названия, но умысел таков. Дурманят понемногу наркотиками, а вы и рады.
— Ложь! — перечу ему, и этим еще больше разжигаю костер ярости и недовольства.
— Самая умная девочка Нового Мира…
— Лекарства есть лекарства, они спасают нас от морального разложения и былого…
Я хочу избежать конфликта, посему отвечаю обыкновенной интонацией и понапрасну не извожусь.
— А почему, как ты думаешь, вам не разрешены чувства, Карамель? Только не начинай перечислять качества, которыми как бы должен обладать любой житель Нового Мира. Просто подумай! Человек с чувствами — уязвим! А вы, по общепринятому мнению, Боги.
— И только?
— Чтобы вы не плодились. Достигая возраста, когда можно рожать, — не рожаете. Почему? Работа! Вы начинаете работать, знакомиться с взрослой жизнью, и только потом делаете себе наследника, да и то, только потому, чтобы было кому передать накопленную власть. На пятьдесят умерших — десять родившихся. Это статистика, Карамель Голдман. — Твердый бас пускает волну холода по моим оголенным щиколоткам, ибо подол платья пришлось подобрать под сидение; а голос молодого человека передо мной способен вытащить дерево вместе с корнем из земли; я в первые вижу и слышу Серафима таким и, признаться, подобных сцен наблюдать более не желаю. — Вы сами себя истребляете, Карамель. Вы — потребители. А тот, кто поумнее вас, пользуется этим. Сбагривает вам пилюли, красивую одежду, все в этом духе — а вы принимаете, довольные этим. Потребители Вы.
— Они, — исправляю его. — Я больше не с ними.
Ухмылка посещает его лицо быстро и так же быстро покидает — юноша кивает и, кажется, остывает: верный ответ осушает его как капля воды, пущенная на мелкую разгорающуюся искру.
Замечаем, что поезд стоит. Спрашиваю где мы и выведаю сцены в окне: опять метро, опять грязные стены, опять грязный пол.
— Похоже, поезда сменили, — отвечает Серафим, и мы поспешно выходим.
— Что это значит?
— Мы на конечной станции, и поезда сменяют друг друга каждые сутки.
— То есть мы долго спали?
— Поезд прибывает на конечную каждые три часа, но нас могли не прогнать просто потому, что приняли за беглецов — жутко уставших беглецов.
— Разве таких не сдают?
— У нас нет.
Мы двигаемся по мраморным плитам, в бедре немного подвывает мышечная ткань, в такт подвывает ветер-сквозняк.
— Как нога? — слышу голос Серафима, когда сам он скрывается в густом темном пятне передо мной.
— Лучше, — отвечаю я, и нечто громыхает, невольно заставляя стены туннеля покачнуться.
Дверь открывается, освещая весь коридор, — я выхожу.
— Что это? — с восхищением спрашиваю я, хотя сама прекрасно знаю ответ. — Никогда не видела его…
Перед нами блестящая плетеная арка с цветами: дикие розы опоясывают ее основание и вздымаются по длине, обнимают, целуют… Она не соединена со стеной; ее присутствие — символ, знак. По центру арки — солнце; инородное — я не помню, чтобы наблюдала его за всю свою жизнь, но назвать старым другом посмею. Оно светит — так ярко и сильно, оно облепляет все тело и улыбается.
Улыбаюсь в ответ.
— Добро пожаловать в Острог! — встречают меня речи Серафима.
Я ощущаю дрожь в ногах, интерес в голове и волнение в животе — все сплетается, как та зелень по арке, что стоит на верхушке холма. Я не смею видеть, что за ней, делаю шаг и опускаю глаза — мы на каменных блоках, высеченных в разные геометрические формы. Вновь поднимаю свой взгляд и устремляю его на солнце, которое сводит с ума красотой. Что там — ниже? Строю воздушные замки, мечтаю, замираю. Вот момент, который бы я хотела запомнить навсегда, в котором бы хотела застыть словно насекомое в смоле, коих я видела в отделах на Золотом Кольце… это кажется чем-то неясным, чуждым. Нового Мира нет и не было. Существует только этот момент. Есть я, эта арка на холме, приветливое солнце и юноша, который привел меня и сейчас, затаив дыхание, наблюдает за мной.
Я задираю голову и наблюдаю только серое небо. Куда пропали дома?
Серафим понимает мою растерянность, подступает и, прижимаясь к уху губами, шепчет:
— Посмотри сюда.
Он, аккуратно взяв меня за плечи, поворачивает в сторону, после чего отстраняется — я разглядываю дома Восточного района и Центра — кажется, они невероятно далеко. Присматриваюсь: не видно, как сплетаются мосты; не видно всю ту жгучую паутину, которой я опасалась и которой восторгалась одновременно. Я не думала, что Новый Мир так велик. Веду глазами до солнца — многоэтажки постоянно скрывали его; утаивали в то время, как оно светило для всех живущих под колпаком, в то время, как оно пыталось растопить наши ледяные сердца и согреть наши холодные души; оно в действительности существовало, а не было частью легенды, слагаемой древними людьми.
Защитная стена накрывает нас словно купол, мы в гигантской коробке, из которой нет выхода — мы не близки к ней с этой точки, но все же ближе, чем я предполагала, сидя в кофейне на Золотом Кольце.
— Это мне нравится больше, — признаюсь я и опять смотрю в сторону солнца, отчего глаза застилает белыми облаками, и я зажмуриваюсь. — Идем?
— Карамель, — Серафим на выдохе произносит мое имя и соглашается: — Конечно, идем.
Он берет меня под руку, и мы взбираемся на холм. Я замираю от удивления на пару секунд и слабо улыбаюсь: берегу силы на десерт. Юноша подталкивает меня вперед, и тогда мы пересекаем арку — оказываемся у спуска вниз.
То, что я вижу, поражает меня; нет..! поражает — слишком просто и мягко сказано, ведь я не успеваю проследить за всем, предстающим взору, я хочу запомнить каждый миг, каждое действие, все, что дается мне; глаза разбегаются — картина ясна и расплывчата одновременно, словно я в фантазийном, вымышленном мире собственных грез, словно это очередной сон, но добрый, выстраданный и заслуженный. Я присаживаюсь — резко; из-под коленей толстым слоем пыли и песка вздымается облако, под ногами скрепит грязь. Я касаюсь земли — самой что ни на есть настоящей, реальной, я знаю, что она должна быть таковой — на запах и ощупь; набираю в руку немного песка и спускаю его по легкому, почти не ощутимому ветру, отчего на пальцах остаются непримечательные следы. Поверить не могу…