И удалился легкой походкой. Следом распрощался врач, которого ждали пациенты; дамы переместились в гостиную, предоставив мужчинам вершить судьбы без них.
— Куда это Эрик направился? — поинтересовался Дитмар.
— Полагаю, вызывать на дуэль Горларда, — добродушно отозвался Эстольд. — Вот негодяй — я имею в виду Эрика. Собрался драться перед поездкой, от успеха которой зависит его дальнейшая карьера. Я понимаю, Горлард подлец, но зачем же самому рисковать? Есть же суд… Нет, обязательно надо железкой помахать. Дурак молодой… А вот возьму и издам прямо сейчас эдикт о полном запрещении вооруженных поединков в провинции. Имею я такое право. Что он тогда сделает, интересно?
— Будет драться тайно, — откликнулся старый князь. — Эстольд, моего сына бессмысленно останавливать. Он упрям, как Бернарский Волк, и беспощаден, как все Валенсары, вместе взятые.
— А есть основания для таких подозрений? — спросил Эстольд, доливая водой свой бокал с вином. — По-моему, очень добрый мальчик.
— Который если дерется, то убивает. У нас в последнем и предпоследнем поколениях много берсерков родилось, и Эрик из них самый сильный, — пояснил князь.
— Одержимый, — тихо пробормотал Дитмар, но его услышали.
— Позвольте вас поправить, — менторским тоном сказал епископ. Его раздражало невежество графа. — Пятнадцать веков назад слово "берсерк" имело совершенно четкий смысл, а именно: кровный маг определенной разновидности. Маг, заметьте, не колдун. Название свое такие маги получили за умение перекидываться в медведей. Собственно, "берсерк" буквально означает "медвежья шкура". Я не хочу перечислять, какое волшебство доступно этим магам, а без волшебства они отличаются от прочих людей тем, что не чувствуют боли и усталости в бою, при скромном весе обладают значительной физической силой, движения их быстрей и точней. Как все кровные маги, берсерки могут похвастаться двойным зрением — обычным, очень острым, и магическим, позволяющим порой видеть сквозь стены. Кожа их не чувствительна к любому огню, будь то пламя очага или солнечные лучи. Их очень любили нанимать на службу другие маги, потому что на берсерков не действует ни одно заклинание черной магии, а прочие значительно теряют в силе. Собственно, это идеальная рыцарская магия. Да, если вам интересно, — в Аллантиде она разрешена. А одержимость, о которой вы, граф, упомянули, имеет иное происхождение. Ею страдают некоторые сумасшедшие. Их тоже начали называть берсерками, подметив, что безумцы, равно как и маги, пьянеют от вида, запаха и особенно вкуса крови. Кстати, как большинство сумасшедших, одержимые боем не чувствуют усталости и боли, что, опять-таки, усиливает путаницу. Но если маги могут управлять боевой яростью, то сумасшедшие теряют голову. Еще шесть веков назад кровных берсерков было очень много, и никому не приходило в голову объединять их с безумцами. А два столетия назад, когда Эстивары объявили крестовый поход против любых магов, на первый план вышли именно сумасшедшие.
Старый князь развлекался, поглаживая кончиками пальцев фитиль горящей свечи. Дитмар с растущей неприязнью наблюдал, как тот балуется с огнем. Раньше он такую способность тщательно скрывал.
— А по мне, Ругерт, так даже жаль, что ты Эрика без колдовства сделал. Ну, я не про Устаана, конечно. А мог бы и по тарнисскому ритуалу Изначальным Родителям поклониться. Ересь, конечно, но не такая уж и опасная, а, отец Франциск? — с шутливым вызовом уточнил Эстольд.
— Всякая ересь опасна, — спокойно возразил священник. — Тем, что смущает умы и дает видимость вседозволенности. Ну и, конечно, тем, что искажает истину. Культ Хаоса у тарнидов, в отличие от культа Рыбьего Царя у народа Эркас и гитов, в принципе… — он подумал. — В принципе, его статус не определен четко. Это не языческий культ ни в каком смысле, и тем более не еретическое учение. Я бы рискнул утверждать, что культ Хаоса есть философская система, дополненная собственными традициями Тарнис и специфической магией. Немногие знакомые нам элементы вроде Мертвящей Розы или клятвы Хаосом есть часть не культа, но магии. Именно поэтому я бы не рекомендовал невеждам вроде графа дель Брадо или тебя, Эстольд, — священник улыбнулся, — отправлять любые тарнисские обряды. Уже потому не рекомендовал бы, что вы не видите разницы между философией, историей, традициями и магией. Как и большинство несведущих, вы рискуете стать жертвой собственной ошибки. А тарнисская магия, при всей ее видимой мягкости, недаром считается самой опасной. Так что… не советую.
— Жаль, — вздохнул Эстольд. — Очень жаль. Потому что в Нортиннауте нам придется бороться с Теодором Арантавским, а противопоставить ему нечего… Да, Дитмар, — спохватился Эстольд, — теперь ты у нас обвиняемый. Если князь молчит, так за него я могу высказаться, как родственник. Что делать-то будем? С Горлардом, положим, рассчитается Эрик. А с твоей дочерью? Ее длинный язык не мешало бы укоротить.
Дитмар не знал, что ответить. Что, самому предложить дочь Эрику? Так, может, он уже и не хочет…
Старый князь выручил его:
— Не думаю, что должен обращаться за судом. Недоразумение. Хотя, Дитмар, ты напрасно позволил дочери высказывать столь оскорбительные вещи в лицо моему сыну. И я удивлен, что ты не мешал ее свиданиям с Оттаром.
— Насколько мне известно, они виделись два раза. Познакомились у тебя на балу, — ехидно напомнил Дитмар, — и столкнулись на вечеринке у дель Кореа. К себе в дом я этого нищеброда не звал.
— Несмотря на все, я по-прежнему полагаю этот брак достаточно удачным. Я готов взять твою дочь для моего сына.
Эстольд застонал:
— О Хирос… Ругерт, я уверяю — худшего выбора ты сделать не мог. Ну хочешь, я сам найду ему супругу? Хочешь, клятву дам? Я, Эстольд Стэнгард, торжественно и в присутствии свидетелей клянусь, что найду твоему сыну жену богатую, красивую и знатную. Таких полно, но я еще и с мозгами девчонку найду! Хочешь, я даже какую-нибудь опасную клятву дам, к примеру, Хаосом поклянусь, а? — предложил Эстольд, выразительно покосившись на священника.
Епископ фыркнул. Ругерт покачал головой:
— Эстольд, мой сын утром сообщил мне, что желает видеть хозяйкой Найнора Фриду и никого другого. И даже после обвинений не отрекся. Лишь хотел найти способ убедить ее в ошибке.
— Послушай, это ничего не значит. Детское увлечение. Он женщин-то толком не видел. О какой любви речь? Углядел нечто особенно симпатичное, тут же решил, что ничего лучше не придумаешь. Дай ты ему осмотреться, не торопись.
Ругерт поглядел на герцога странно, не то насмешливо, не то с упреком, чуть нахмурился:
— Я уже дал ему осмотреться… один раз. Хватит.
Все смутились, отвели глаза.
— И что он такого натворил? — с гадким любопытством уточнил Дитмар.
— Да ничего особенного. Тайно женился в пятнадцать лет. А я узнал об этом только прошлой весной, когда ему вздумалось дочь в Найнор привезти. Мне хотелось оплеуху ему дать, честное слово! Потому что я вдруг узнал, что у моего сына давно есть жена, есть ребенок, и он свою семью держит в каком-то медвежьем углу, будто стыдится! Я потребовал, чтобы он немедленно забрал жену и дочь в Найнор. А он протянул время. В результате Ядвига погибла. И виноват в этом мой сын! Остался вдовцом в двадцать лет, с четырехлетней дочерью на руках. И все княжество гадает, законная у него дочь или нет, потому что на свадьбе никто не гулял. — Старый князь покосился на герцога, неохотно признал: — Я тоже сомневаюсь, что Эрик так уж сильно влюблен. Он до сих пор тоскует по жене. Мне кажется, Фриду он выбрал потому лишь, что она ни единой чертой не напоминает ему Ядвигу.
Ругерт недовольно покачал головой, а до Дитмара наконец дошла та простая и печальная истина, что вовсе не идеален для князя союз с его дочерью. Обыкновенный брак по расчету, как и сказал Эстольд. Эрику нужно жениться, просто нужно. Почти все равно, на ком. Чтобы его дочь не росла без матери, чтоб сам он не успел привыкнуть к горькой участи вдовца. Чтоб не похоронил себя заживо, тоскуя по мертвой супруге.
И стало еще неуютней, когда Дитмар понял, что довести дело до свадьбы необходимо. Во что бы то ни стало. Ради сохранения лица. И ради того, чтоб доказать: это первая жена Эрика была детским увлечением. А настоящей княгиней станет Фрида.
— В любом случае, Эстольд, — обронил Ругерт, — пойми меня, я не хочу вставать у сына на пути. Он ведь со мной только советуется, не более того. Не могу я ему запретить жениться на Фриде, если он того захочет.
Эстольд закатил глаза, но надежды отговорить князя от опрометчивого согласия не оставил:
— Хорошо, Ругерт. Ты уверен в одном, я — в другом. Давай заключим соглашение? Если к Анину дню Эрик не назовет тебе другое имя — венчаем его с Фридой.
— Дитмар? — вопросительно посмотрел Ругерт на графа.
— Несправедливо. Я сделаю так, что моя дочь покорится Эрику. И сегодня же сама станет умолять его о прощении. Они будут счастливой парой.
Сказав это, Дитмар кинул укоряющий взгляд в сторону герцога. Все-таки Стэнгард слишком бесцеремонен. Власть портит даже самых лучших… А ведь какой был приятный юноша! Такой почтительный… Но стал королевским наместником — и куда что подевалось?
Эстольд будто мысли его читал:
— Я в этом не уверен, Дитмар. А я, между прочим, на Эрика виды имею, и еще какие виды. И мне этот брак не нравится совершенно. Мало того, мне не хочется разбирать бесконечные склоки между Эриком и твоей родней — а они неизбежны, или я не королевский наместник. Мне, наконец, глубоко противна твоя дочь. С ней и в свет не выйдешь, ибо глупа чрезмерно. В свое поместье я ее точно приглашать не стану, учти. Я несколько лет вынашиваю планы женить Эрика на Эстиварке. Положим, про Ядвигу я узнал поздно, а самую первую его помолвку, с Изабелью дель Вагайярд, расстроил именно я. Расстрою и эту. Вот увидишь, я женю его на Эстиварке. И не на такой, которую кто-то, пусть даже родной отец, учит покорности супругу!
Ругерт Хайрегард помолчал, потом кивнул:
— Пожалуй, Эстольд прав. Спешить ни к чему. Если Эрику суждено привести в Найнор Фриду — сделает это по весне. Если он не передумает, на Анин день назначаем обручение. Мне кажется, сегодняшняя ссора произошла и потому еще, что Эрик и Фрида плохо знали друг друга. Светские вечеринки — не лучшее место для задушевных бесед. Поэтому, Дитмар, я приглашаю тебя с семьей провести зиму в Найноре. Думаю, Эрик пробудет в столице не так уж долго? — спросил он у Эстольда.
Герцог лишь усмехнулся. И по его хитрой гримасе всем стало ясно — он уж приложит усилия, чтоб подольше не отпускать Эрика в Найнор.
***
Фрида не могла и подумать о сне. Глубокой ночью она сидела перед статуэткой Хироса и, сцепив пальцы в замок, молилась: сделай так, чтобы случилось чудо! О, если бы она могла послать весточку Оттару!
Вернувшись от Хайрегардов, отец влепил ей пощечину и запретил выходить из дома. Молодой князь оправдался полностью. Фрида не знала, каким образом он убедил отца. Сама она по-прежнему верила только Оттару. И у нее осталась лишь одна ночь свободы — в полдень отец увозит всю семью в Найнор, где родители пробудут зиму, а Фрида останется навечно, ибо весной ей предстоит выйти замуж за Эрика. Лишь одна ночь… и никакой надежды.
Она безутешно рыдала, минуты текли неспешно, как густой мед из перевернутых сот, и ничего не менялось.
— Не слышит он твоих молитв? — посочувствовали за спиной.
Фрида вскочила, завизжала отчаянно. В углу ее спальни, в хрупком креслице восседал богато одетый незнакомец. Молодой, важный. Лица его в полутьме было почти не видать, взор притягивали волосы — светлые, ниспадавшие роскошными, тщательно расчесанными волнами на плечи.
Фрида набрала воздуху побольше и завизжала еще отчаянней.
Незнакомец не сдвинулся с места, сидел, закинув ногу на ногу, и похлопывал себя дорогими перчатками по колену. Кажется, он улыбался.
Фрида завизжала на пределе возможностей.
В окне жалобно зазвенели стекла. Снаружи дико взвыла собака, вой и тявканье распространились по парку, перекинулись за ограду. Фрида даже расслышала, как на той стороне площади раздраженный женский голос поинтересовался, кому в полночь загорелось резать свинью. И резал бы уж умеючи, а то что она — визжит и визжит.
Но в ее собственном доме было тихо, как в гробу.
Фрида закрыла рот. Из-под двери, ведущей в гардеробную, доносился раскатистый храп горничной. Дурной храп, неестественный, будто горничная нарочно старалась храпеть как можно громче. Фрида оцепенела: обычно она могла шепнуть что-нибудь, и горничная — специально искала девку с острым слухом, — тут же вваливалась в спальню, вытаращив глаза от усердия. А тут — хозяйка криком исходит, а эта дрянь не чешется! На другой стороне площади люди проснулись — а ей хоть кол на голове теши!
И ведь вообще никто в доме не проснулся, внезапно поняла Фрида. Ни отец, ни мать, ни сестра-приживалка… Все спят, как убитые. А вдруг в самом деле убитые?! И тут же произошло нечто чудесное: Фрида будто воочию увидала, как лежат в постели ее отец с матерью, отец сонно скребет волосатую грудь, а мать тихо перебирает губами, будто шепчет. Отец всхрапнул, мать сильней зажмурилась. Отец выдал затейливую руладу, не всякий боров так хрюкнет, мать, не открывая глаз, толкнула его локтем. Отец послушно повернулся на бок, храп прекратился. Потом Фрида перенеслась в комнату приживалки. Та бессовестно дрыхла, когда к ее кузине тут ворвался… ворвался… А вдруг этот молодчик — насильник?!
На всякий случай Фрида попятилась. Рука нащупала что-то тяжелое. Краем глаза девушка ухватила округлые грани увесистого предмета — статуэтка Хироса. Та самая, перед которой она простояла на коленях до полуночи. Фрида замахнулась ею:
— Убирайтесь, кто бы вы ни были и с какой бы целью ни пришли!
Мужчина три раза хлопнул в ладоши:
— Браво! Первый раз слышу эти слова, сказанные надлежащим тоном! А статуэтку поставьте на месте. Красиво сделана. Дорого заплатили? — уточнил он обыденным тоном.
Фрида задохнулась от возмущения. Ночной гость засмеялся — тихо, воркующе:
— Какая вы… Дайте хоть взглянуть.
Фрида швырнула тяжелую вещицу негодяю в голову. Тот неуловимым движением взметнул руки, и тут же статуэтка оказалась в его пальцах. Как-то отстраненно Фрида отметила, что пальцы у него — толстые, но ловкие. И вообще он был очень, очень грубого сложения. Но ухитрялся притом не выглядеть разбогатевшим крестьянином. Не иначе, секрет в одежде, подобранной со вкусом.
— Ну-ка, — пробормотал он, — поглядим… Ага, я так и думал: клеймо Вишпарасити. Был триста лет назад в Румале такой мастер, слышали, да? И мрамор рападский, не наш. Значит, на заказ делал. Может быть, даже и сам, а не подмастерьям поручил… Ну да, вот его характерное "перышко". Сам. Знаете, сударыня, ведь такая вещь стоит больше, чем иная церквушка! Так сколько заплатили?
— Если вы грабитель — забирайте и уходите!
— Ну что вы, что вы… Какой же я грабитель? Где вы видали грабителей, которые лезут в дом, полный людей? Или же забираются в спальню к молодой девушке, которая еще не спит и непременно поднимет крик? — он засмеялся. — Который вы, конечно, подняли. Вас оправдывает то, что я не грабитель. И не разбойник. И даже, увы, — не соблазнитель. Мне мирские шалости ни к чему. Я, сударыня, умер больше года назад.
Фрида осела на ларь. И вместо выдоха из ее горла вырвался такой душераздирающий визг, что люди проснулись, наверное, на Гитском холме — но в доме все спали. Ночной гость брезгливо поморщился. Странное дело, именно эта гримаса заставила Фриду умолкнуть.
— И это вместо того, чтобы ответить на простой вопрос… Сударыня, ну что ужасного, если я при жизни коллекционировал всякие безделушки, не утратил к ним интереса и после смерти? Не думал, что вопрос о стоимости может привести вас в такое негодование.
— Я не знаю, сколько она стоит! — торопливо затараторила Фрида. — Это не наш дом… она тут уже была… Не знаю, клянусь Хиросом!
— А-а, — недовольно протянул гость. Поставил статуэтку на полочку. — Жаль. — Спохватился: — Сударыня, я совсем забыл представиться! Простите меня всемилостивейше… — Встал, низко поклонился, ухитряясь двигаться так, что на его лицо ни разу не упал свет: — Вальтер Закард. При жизни я был сыном барона, но умерев, разумеется, права на землю потерял, так что и упоминать об имении моего отца не стану. А названия тех земель, которыми владею тут, за краем жизни, вам ничего не скажут. Мой ранг пока невысок, что-то вроде местного рыцаря, но у меня неплохие шансы занять кресло хадмена — это что-то вроде графа. Потом мое продвижение по иерархической лестнице будет идти медленней, увы, не все зависит лично от меня… Впрочем, это уже не столь интересно.