Хвак - О'Санчес (Александр Чесноков) 8 стр.


Но Хвак уже все решил про себя: он еще в деревне слышал рассказы про волшебные свойства подобного напитка, хотя самому и не доводилось пробовать, он своими глазами видел, здесь, в этом же трактире, да и ранее доводилось – как люди заказывали особой крепости напитки и выпивали их, охая, крякая, хохоча и кашляя. Падать – падали, и под стол, и с лошади, а умереть – никто вроде не помер.

Сильный полузнакомый запах щекотнул ноздри, захотелось чихнуть. Чарка была гораздо меньше кубка, а паче того – кружки, поэтому Хвак опорожнил ее в два умеренных глотка. Первое впечатление – словно горящую пчелу проглотил: ужалило в язык, в небо и разлилось огнем в горло и ниже…

– Выдохни, выдохни же!..

– Чего? – Хвак не сразу понял, что от него хотела Вишенка, переспросил и, тем самым, выдохнул из себя пары напиточного волшебства. Сразу же стало легче дышать, а в голову и в сердце двумя мощными, но ласковыми потоками ударило тепло. Похожее на то, какое идет от еды и вина, только ярче, мощнее…

– Это… Вкусно!

Вишенка изумленно захлопала в ладоши:

– Ужас! Восхитительно! Ты… правда никогда не пробовал сего напитка?

– Я? Не-е… Грибок! Ну-ка, еще такую же чарку! Чего смотришь? А… держи полумедяк!

Вторая чарка вошла в желудок еще быстрее первой, разве что во рту жжения поубавилось… Выпил – выдохнул. Зато веселья и радости прихлынуло – большущей волной! Ух, хорошо! И до этого все было замечательно, а теперь Хвак твердо понимал, что трактир сей – самое лучшее место на свете, именно что рай земной, как правильно сказал этот… как его…

– Ешь, пей, Вишенка, а я того… сейчас на двор схожу и вернусь, я быстро.

Звезды высыпали на небо яркими сочными гроздьями, остро пахло из тьмы ящерным навозом и свежей зеленью листвы и трав, ночь ласково колыхалась вокруг трактирного двора, а вместе с нею луна и звезды.

– Жить, – подумал Хвак, – жить и дышать, и улыбаться, как вот эта луна… Зная, что тебе рады, что тебя ждут в плясках и за накрытым столом… И крыша над головой, и огонь в очаге, и музыка играет… Вот что такое счастье!..

Трактирный зал встретил вернувшегося Хвака музыкой, пьяными криками, чадом подгоревшего мяса – но и это все было в радость, отнюдь не в досаду… Что там такое?..

Хвак от входной двери уже рассмотрел, что возле их с Вишенкой стола творится какое-то неладное действо: здоровенный рыжебородый ратник схватил за шиворот Вишенку и орет на нее… А она… вроде как на него… Это она так визжит… Неужели у Вишенки может быть такой резкий голос… Как он посмел!

– Чего надо, а? Ну-ка, отпустил девушку!

Верзила оборотил в сторону подошедшего Хвака рыжую бородищу – бороде пришлось чуточку задраться, ибо Хвак был ростом заметно выше ратника – и заорал теперь уже на него, на Хвака:

– А ты-то кто такой, в чужие дела соваться? Сало некопченое, тургунья куча! Ну-ка, брысь отсюда!

Верзила потянулся правой рукой к Хваковой рубашке… а может, к горлу… Но стоять вполоборота ему показалось неудобно и он развернулся к Хваку грудью в грудь. Ратник для своего удобства даже шуйцу расцепил, выпустил из нее кружева Вишенкиного воротника… Глаза у ратника большие, круглые, кровью налитые, сам он тоже весь из себя крупный, гладкий, по макушку налит молодостью и силой… На быка похож! Да, Хваку он почему-то показался похожим на пахотного быка, у него в прежней жизни был такой, тоже с норовом, тоже окраса рыжего… Хвак не долго думая сжал руку в кулак – и вполсилы – сверху вниз, ратнику между рог… То есть, конечно, рогов у того не было, но повел он себя точь-в-точь как усмиряемый бык на пашне: головой мотнул и лег без памяти рылом в землю. Здесь тоже пол земляной, только вместо травы истоптанными камышинами устлан… Набежали еще двое с кинжалами в руках – видать, собутыльники поверженного ратника; у них свирепость в глазах кипит, а Хваку почему-то смешно до икоты и совсем-совсем не яростно: он просто выставил вперед руки, а руки-то длинные, а эти двое своими мордами на кулаки и наскочили, и туда же упали, на землю, в камышовый сор. Единственное плохо показалось Хваку – очень уж пронзительное верещание у Вишенки, лицо и наряды у нее куда как более красивы… Посмотрел Хвак на ратника лежачего, а у того изо рта язык высунулся, розовый, весь в слюнях – ну точно рыжий бык, Хвак даже имя его вспомнил: Бодай! Как захохочет Хвак во всю грудь, руки сами взмахнулись… Тут как раз любопытные подошли, ссорою развлечься, полюбоваться не вмешиваясь – одному совершенно случайно оплеуха от Хвака досталась – тоже уже лежит! И главное дело – он ведь ничего такого не хотел, просто покачнулся смеясь, равновесие потерял, а рука-то слепая, не видит, куда машет…

– Так, так, так! – Это невесть откуда трактирщик возник, словно из пустоты соткался. Весь в доброжелательных улыбках, но при этом трезвый, свежий, глаза быстрые и ясные, язык молотит и тяжеленные кулаки наготове.

– Пресветлые гости! Господа мои! Веселье весельем, застолье застольем, но давайте не будем танцам мешать! Если пресветлый господин Хвак чуток отодвинется, мы молниеносно восстановим прежний порядок, подстелем свеженьких камышин, дадим нашим музыкантам возможность еще и еще раз показать свое непревзойденное искусство игры, а сами попляшем, попьем, вкусим ниспосланную богами эту чудную ночь, и возблагодарим богов, что сегодняшний пир, сегодняшний праздник до сих пор не омрачился ни одной… гм… ни одним окончательно печальным происшествием! Лично от меня господину Хваку поклон, кувшин лучшего шипучего вина «Черный листок» и нижайшая благодарность за добросердечие!

– И чарку «Гнева богини»! Ух, славная штука! И как это я раньше о ней не знал!

– Будет сделано незамедлительно, вот только… Пресветлый господин Хвак великодушно да позволит моим людям подойти и прибраться? Дабы очистить место для танцев и свободного перемещения наших гостей туда-сюда?

Трактирные люди, сам трактирщик, служки его – очень опытный народ, хотя и не жрецы, не лекари: только взгляд кинуть, на дыхание внимание обратить, да пальцами по щекам провести – сразу понятно: все четверо из лежащих живы и здоровы, ни в ком ничего не повреждено, несмотря на разбитые рты… А зубы – что зубы? Они ведь в любом человеке не вечны, сегодня есть, а завтра уж выпали. У кого от старости, а у кого от болезни, а у иного после ловкого удара ускакали прочь, тут уж заранее судьбу не угадаешь! Вон, у Грибка: во рту словно мор прошел – часть зубов выбита, а половина сама выпала, но живет ведь человек, жизни радуется, на жизнь зарабатывает, да кормит от себя жену и шестерых детей, и старую свою бабушку, которой двести лет когда еще стукнуло! И то же самое бабка Грибкова: она за жизнь цепляется, а ее три последние зуба – за десны.

Служки вдвоем хвать за ноги молодца – и по ровному полу на двор, а там в сарай, в мягкое сено, отсыпаться. Тако же второго, третьего, четвертого – хвала богам! – всё на этот час. Ближе к утру не менее трех десятков гостей будут со скромными удобствами распределены по просторному сараю. Иных, которые из постояльцев, а не из посетителей, и по комнатам разнесут, со всем почтением. Но ежели в трактире – трактир ведь не храм, не общественная мыльня – случаются какие-то неприятности и досады, то покойников никогда в этом же сарае не размещают, не таков трактир «Два холма», чтобы к гостям с небрежностью относиться, живущих с мертвыми перемешивая, не таков хозяин трактира, чтобы честь свои и доброе имя пачкать подобной нерадивостью: живые и пьяные – отдельно, дабы всем им тепло и мягко было, а которые ненароком преставились в разгульной ночи – тоже отдельно лежат, в другом сарае: тем уже ни сено под бочок, ни похмельная утренняя вода не надобны. Все по счету принято и наутро властям исправно и привычно доложено: проверяй, дознавай, виновных наказывай, буде таковые прояснятся по обыденному розыску.

Третью чарку Хвак опорожнил одним глотком, но запил ее, по настоянию заботливой Вишенки, полным кубком шипучего вина, присланного в подарок от трактирщика… И закусил холодной кабанятиной. Хорошо… но может стать еще лучше.

– Это… Вишенка… Ну… Ты это…

– Да, мой доблестный защитник и повелитель? Да, мой рыцарь, что ты хотел повелеть своей безропотной послушнице?

– Ты… отдохнуть хотела… Так я подумал…

– О, да! Надобно отдохнуть, придти в себя… Когда вокруг столько шума, грубости, невольно хочется тишины и уюта, чтобы рядом не было никого, кроме человека, способного тебя понять, который способен вскружить любую девичью голову, но, в то же время, встать надежной защитою… И вели еще кувшин шипучего вина, пусть его принесут к тебе в комнату… к нам в комнату…

– Гр-рибок!

– Я здесь, пресветлый господин Хвак!

– Это… Кувшин имп… шипучего… Стой ровно, не качайся! И кувшин «гнева богини»!

Хвак обернулся на взвизг – пальцы сами сжались в кулаки, чтобы крушить и защищать – но это Вишенка всего лишь смеялась и хлопала ему в ладоши, восхищенная удалым заказом.

– А-а… кто он был?

– Что? Что ты спросил, дорогой мой Хвак?

– Ну, этот… рыжий?..

– Знать его не знаю, ведать не ведаю и еще сто лет знать не хочу! Я этого подлого грубияна видела единственный раз в жизни! Что он от меня хотел – только богам известно! Да неужели ты думаешь, что я способна сводить знакомства с такими людьми, как этот невоспитанный мужлан? Бывало, не только купцы, но даже благородные судари нанима… одаривали меня и мою красоту своими улыбками и одобрительными возгласами!

– Да, ты красивая, это верно! – Голова у Хвака сладко кружилась, губы сами разъезжались в счастливой улыбке… Вишенка говорит, что ей двадцать пять лет… Стало быть, она гораздо моложе Кыски, неверной его жены… Хотя… если, например, поставить их рядом и сравнить… Ну, это наверное, потому что свет плохой… А утром Вишенка будет еще свежее и краше… вот тогда он и посмотрит… Конечно, Вишенка гораздо красивее Кыски: и румянец у нее, и платье все блестит, и бусищи – вон какие огромные!.. Кыска… суховата статью была, а Вишенка вся в теле… второй подбородочек у нее очень… это… очень милый… Куда они идут от стола??? А-а… Точно, они идут в его комнату… по лестнице… отдохнуть.

– А где эти?.. – Хвак показал расслабленной рукой и Вишенка сразу же поняла недовысказанный вопрос:

– Грибок все туда принесет. Там такая есть подставка… возле ложа. Там будут и кувшины, и чарки, и заедки.

– Даже про подставки она знает! – восхитился про себя Хвак и попытался обнять свою заботливую подругу за нижнюю часть спины. – Умница ты моя!

– Да, да, да! Да, мой славный рыцарь! Только не здесь, ибо я стесняюсь. Ты ведь не хочешь, чтобы твоя верная Вишенка сгорела на людях от стыда и стеснения?

– Н-не хочу! А кто там см-м-меет? Я сейчас их…

– Никто не смеет, все хорошо. Все очень и очень хорошо. А ты без лошади, да? Седло, седельные сумки… нигде не оставлял?

– Нет. Пешком.

– Ты мой богатырь! Вот мы и дома. Ты, наверное, попить хочешь?.. Ну, кто еще там? А, Грибок? Чего тебе? Сколько??? Да ты с ума сошел! Ты думаешь, я считать разучилась? Или порядков не знаю? На, еще один большой добавлю – и довольно с тебя! Там еще на столе осталось вдоволь непочатого, некусаного! Кровосос!

– Кто кровосос! Г-где!?

Служка мгновенно испарился, захлопнув за собой дверь, только лестница громыхнула, Вишенка же подскочила к Хваку, прижалась щекой к потному пузу его и ласково заворковала:

– Нигде, никто, ничего и нигде, это я спросила насчет клопов. А клопов-то и нет, все чудесно, все создано только для нас с тобой… для нашей любви. На, попей, я тебе освежающего приготовила, выпей скорее.

Выпил Хвак, почему бы и нет, когда близкий человек о тебе заботится? Выпил, но освежающее оказалось с каким-то противным привкусом, словно туда дешевых заклятий пополам с гнилыми травами напихали… Пришлось запить это дело двумя чарками «гнева богини» и положить сверху пару глотков шипучего… Потом… вроде бы, он еще крепкого чарочку навернул… И проснулся.

Солнечный зайчик, прискакавший из-за полуоткрытого оконного ставня, приветливо щекотнул ему лоб, теплыми лапками прикоснулся к зажмуренным глазам: пора вставать, человече, новый день пришел! Телу было мягко, удобно, в голове приятно шумело, и если бы не жажда – Хвак и дальше бы нежился в утреннем сне… Да, утро-то совсем раннее, Хваку только взгляд бросить на высоту луча, чтобы сие понять, ибо всю свою прошлую жизнь привык он просыпаться с рассветом и время безо всяких жреческих мерностей определять научился… Попить вволю водицы холодненькой, Вишенку не разбудив и еще немножко подрем… Э… Э!.. А где Вишенка???

Не оказалось рядом Вишенки! Хвак даже под кровать заглянул, но там не было ничего, кроме плохо прикрытого горшка… А одежда? Хвакова – на месте, а… Не приснилась же она ему! Вон и волос рыжий на одеяле… и подушка примята… Как ящер ее слизнул, Вишенку эту!

Хвак ухватил кувшин – пустой, сивухой от него разит… В другом тоже кислятина какая-то была, и тоже пусто… И третий без воды… Эх… придется самому вставать идти за питьем… Одеться надобно, не пойдет же он через весь дом голым позориться… Шапка… шапка где – а, вот она… Хвак натянул портки, надел рубаху, порадовался своему новому умению ловко заворачивать портянки… Топ сапогом, да топ другим – ладно, удобно обеим ногам! Пояс, секира на поясе… Ого! Пустой!

Хвак растерянно тряс кожаным кошельком над растопыренной ладонью, для верности ощупал его пальцами обеих рук, даже наизнанку вывернул – пусто! Как же он так потратиться сумел?.. Вроде бы столько денег было… Значит, так, сначала он потратил полукругель на райский день, да потом малый медяк за несколько вишенок в меду, и потом еще… нет, сразу всего не сложить… За все он рассчитывался вперед, и когда они с Вишенкой пошли наверх… Надо будет у нее спросить, наверняка она тоже что-нибудь важное вспомнит… Но где она??? Может, это… по своим надобностям отлучилась? Значит, сейчас вернется.

Хвак метнулся вон из комнаты, забежал в отхожее место, чтобы горшка подкроватного не трогать, не открывать, наскоро, в четыре плеска, промыл глаза и щеки, зачерпнул из кадки с водой полный кувшин холодной воды, вернулся в комнату и стал ждать… Уже и кувшин опустел, и утро развернулось в полную силу, а Вишенка не возвращалась. Чтобы понапрасну не тратить время на ожидания, Хвак взялся обшаривать комнату… Кроме неровной гхоровой дырки в углу, да пачкотной пыли под кроватью ничего найти и увидеть не удалось… В карманах тоже – словно вор ночевал… Куда же деньги девались?.. Окно закрыто… Надо бы открыть да проветрить… Во-о-т, так-то лучше…

Страшная догадка пришла внезапно: Вишенка! Да не может быть такого!

Хвак заставил себя сесть на кровать, сунул крест накрест руки под мышки и засопел, размышляя. Больше некому, разве что лиходей проник в комнату, когда они с Вишенкой крепко спали… Но тогда получается, что ворюга украл не только деньги, но и саму Вишенку… А почему бы и не так? А потому что получается – он вместе с одеждой ее украл… Или велел ей одеться… Тьфу, дурость какая! Одним словом – Вишенка украла!

Невозможно сие! Но… Пояс пуст, кошель пуст, карманы – тоже. Хвак вспомнил, что один полумедяк он спрятал в шапку: там, возле затылка, прореха узенькая и монета помещалась туда в самый раз… При Вишенке вынимал и обратно прятал – показывал. Пуста прореха.

Хвак аж застонал от нежелания поверить в горькую истину: так не бывает, не должно быть так! Ведь им обоим было так радостно в обществе друг друга! Уж так они смеялись, и шутили, и плясали!..

Хвак выглянул из комнаты, все еще в слепой надежде увидеть Вишенку… Переход пуст, кое-где из соседних гостевых покоев раздается храп… Сегодня праздник, вот люди и спят подольше… Внизу, в общем зале, народу было мало: трактирщик, двое служек, один из которых Грибок, а другой… Бубен, вроде бы… Как зовут трактирщика, Хвак не знал, поэтому постарался обратиться к нему безлично, чтобы не выдавать своего незнания. Конечно, он, на правах постояльца, вроде бы и не должен имени его помнить, но вдруг это будет невежливо?

– Гм… Это…

– Да, слушаю тебя, добрый молодец?

Назад Дальше