Хвак обратил внимание на то, что нынешним утром голос трактирщика звучит совсем не так медово и дружелюбно, как вчера вечером… Может, он, Хвак, неправильно что-нибудь сказал вчера или сделал, или еще что…
– Тут это… Ну, Вишенку никто не видел?
– Прощу прощения, кого?
– Девицу, что со мною была. Такая… красивая, полненькая… с бусами. Не видел, куда она пошла?
– Честно сказать, не помню. Пресветлого господина Хвак помню, очень даже хорошо, мне из-за него перед дорожной стражей ответ держать, потому что десятника стражи с рассвета знахарь наш обихаживает, пытается унять ему боль от выбитых зубов и выбрать из десен осколки от оных… Хорошо еще, что этот рыжий дурак прошлой ночью был как раз на отдыхе, а не при исполнении…
– И я его помню. Так он первый полез. А я его – это… по темечку, а не по зубам… Я даже секиру не доставал. А они на меня накинулись!
– Тем не менее, недоразумение закончилось выбитыми зубами стражника, хвала богам, что остальные были просто кабацкая теребень, пустоцветы… Но возникшие от удара «в темечко» хлопоты, но заботы – они на меня легли и ни на кого другого. Так вот, господина Хвака я помню, а девицу – отнюдь нет. Ты же один к нам вошел, пешим порядком в трактир прибыл, без свиты, без охраны, без спутников и даже без лошади. Не так ли?
Хвак растерялся. Да, трактирщик верно говорит, но…
– А… она уже здесь, вечером нашлась, сама собой. Мы с нею здесь возле стола познакомились. Ее Вишенкой звать.
– Сама собою нашлась? Тогда при чем здесь я, мой трактир? Заведение при имперской дороге, от постоялого двора до таверны включительно – по уложению всеимперскому, – неотъемлемая часть короны и державы, всяк сущий в пределах ее находится в полном обывательном праве: сударь и жрец в своем, ратник – в своем, свободный селянин и горожанин в своем, а раб – в своем. Стало быть, каждый волен знаться с кем пожелает или не знаться. Мое же дело – безукоризненно осуществлять собственное предназначение, сиречь обихаживать усталых и голодных путников, буде они подданные империи или добронамеренные гости ея. Привета и потачки нет лишь врагам, татям, беглым рабам и демонам. Вот как у нас, любезный Хвак, дела-то обстоят. Еще что-нибудь желаешь узнать?
Хвак смутился. Вроде бы, получил он ответ на все свои вопросы, но никакой душевной сытости от услышанного не прибавилось. И настаивать неловко, и отступать вроде бы как некуда… А Грибок! Он же вчера им на стол подавал, вот кто выручит!
– Это… А Грибка спросить?
– Что, не понял?
– Да Грибка бы пораспрашивать, вон того, что камыш на полу меняет! Он нам с Вишенкой еду и питье приносил, мы с ним разговаривали, я и Вишенка, может, он знает, куда она подевалась?
– Мало ли кому он вчера подавал еду и питье… Однако, будь по-твоему… Но что случилось-то? Почему ты проявляешь такую настойчивость в поисках обычной девки? Влюбился, что ли?
– Нет! То есть… Она не девка, а… Вишенка. А ищу ее потому, что она исчезла и… вместе с нею… Я не думаю, что… Но… вдруг, мало ли…
– А, понятно. Грибок! Стрекозою сюда! Вот, господин Хвак, наш постоялец, утверждает, что ты вчера подавал ему еду и питье, и что был он при этом не один, а со спутницею, по имени Вишенка. Так ли все было, отвечай?
Грибок обтер влажные руки о передник и поочередно поклонился хозяину и гостю.
– Господин Хвак – мужчина видный, в любой толпе не затрется. Кушал очень хорошо, выпивал славно, с лихостью, не хуже иного сударя, почаще бы посылали нам боги этаких желанных гостей! – Грибок обнажил в радостной улыбке остатки зубов и поклонился Хваку еще раз.
– Будем на сие надеяться, боги милостивы. Но насчет девк… Насчет спутницы. Господин Хвак утверждает, что при нем была женщина. В бусах, звать Вишенка. Что о ней скажешь, откуда она, кто такая, куда пошла?
Конец ознакомительного фрагмента.