Впрочем, вскоре выяснилось, что всё-таки были. Когда отряд, вынося убитых, покинул лагерь, Красевич принял доклады о потерях и взятых трофеях. В группе Масканина – один убитый, у Торгаева убитых двое и ранен один – к счастью, лёгкий и сам может идти. Масканинский ефрейтор погиб в схватке с инструктором, а бойцов Торгаева положили из хрен знает откуда взявшейся в лагере горной безоткатной пушки, когда они долбили из зенитки во всё подозрительное. Итого, подвёл Красевич неутешительный итог, вместе со старшим фельдфебелем Зериным погибших четверо. И тут Торгаев подтолкнул за локоть незнакомца в рубище, бывшем некогда полевой летней формой русской армии.
– Сорок четвёртой дивизии, сто семьдесят четвёртого полка рядовой Сивков! – боец доложился возбуждённо, едва скрывая радость, что оказался среди своих и вне пределов лагеря.
– А ты откуда там взялся? – удивлённо спросил Красевич.
– Пленным он был, – опередил Торгаев заторможенного от избытка чувств Сивкова. – "Серые" его гранатами выкуривали, ну и тут мы подошли…
– И много вас было? – поинтересовался командир "Рарога".
– С полсотни где-то. Точно не знаю. Одни помрут, других везут. На нас курсантов учили. Я тут… то есть, там три недели провёл. Ещё б месяц и всё – хана!
– Пытки, что ли? – спросил протиснувшийся поближе поручик Найдёнов.
– Нет… Ведут в камеру, потом заходит курсант и смотрит… Просто смотрит. От новичков только голова кругом, да зрение, бывает, барахлит. А от опытных… кровью потом харкаешь…
– А остальные где пленные? – задал следующий вопрос Красевич.
– В наш барак бомба шлёпнулась. Ну я и ещё двое, я их не знаю, в провал в крыше полезли. Потом в нас из карабинов палить стали, я успел затихориться…
– В плен-то как попал? – спросил Торгаев.
– Да как… Была атака, мы ротой в траншею залетели, потом вижу на меня граната летит… Скаканул за бруствер и тут как шарахнет! Оклемался уже в плену…
– На-ка почавкай, – протянул ему Масканин открытую банку с тушёнкой и ложку.
– Это много… – дрогнувшим голосом сказал рядовой Сивков. – От целой банки у меня с отвычки живот скрутит.
– Сколько съешь, столько съешь, – улыбнулся Максим и протянул пустую гранатную сумку. – Остачу сюда положишь.
Красевич хлопнул Сивкова по плечу, тем самым признавая его право находиться в отряде. Ничего подозрительного в бывшем пленном он не заметил.
– Пора, – сказал штаб-майор, вставая. – Идём в темпе. А то трофеи протухнут.
Бойцы вокруг заржали, а рядовому Сивкову с набитым тушёнкой ртом была похрену непонятная шутка. Если бы ему сказали, что домой предстоит топать миллион километров, он бы только пожал плечами и пустился бы в путь длиной хоть в два миллиона, лишь бы подальше отсюда.
Уже перед рассветом, порядком помотавшись близь дорог, ставших в одночасье рокадами, отряд остановился у берега в полусотне километров южнее плацдарма. Бензин кончился и мотоциклы пришлось бросить, да и не нужны они были теперь. Отряд ждал возвращения самоходных барж, с которых в это время разгружались полки 102-й дивизии. На плацдарме шёл бой, велгонцы успели стянуть к реке свежие пехотные части и пробиться к десантникам оказалось невозможно.
Место, что выбрал Красевич, подходило для отчаливания с большим скрипом. Берег тут не обрывист, как в других местах на практически всей протяжённости Оми, исключая, конечно, берега плацдарма, но зато полно коварных отмелей, из-за чего пристать к суше было невозможно даже на лодке. Но здесь хоть не было острых подводных камней, грозивших если не гибелью, то уж точно пробоиной любому судну, рискнувшему бы покинуть безопасную середину реки.
Когда показались баржи и сопровождавшие их бронекатера, Красевич выстрелил три красные ракеты, бойцы подхватили тела павших товарищей, забранные в урочище криоконтейнеры, в которых теперь хранились добытые головы, и оружие. Всё остальное оставили на берегу, пустившись в холодную воду почти голышом. С одной из барж спустили лодки, а разведчики пробирались по отмелям всё дальше вглубь реки, мечтая поскорее оказаться на борту и после принятых на флоте согревающих процедур, почувствовать себя простыми пассажирами, плывущими домой с чувством выполненного долга.
Глава 7
Светлоярск, 27 октября 153 г. э.с.
Загустевшее тёмно-красное пятно залило полированную столешницу письменного стола. Мертвец уткнулся лицом в раскрытый номер театрального журнала, безвольно опущенные руки плетью повисли над паркетом, тело грузно осело и, казалось, оно только чудом не сползло на пол. Затылок у покойного отсутствовал напрочь, в коротких тёмных волосах застряли чёрные комочки и мелкие осколки костей. Книжный шкаф за его спиной был густо забрызган кровью.
– Не успели, – сказал офицер с погонами поручика и с кислой миной повернулся к капитану.
Второй офицер подошёл к столу и поднял выпавший из руки мертвеца "Воркунов". На гильзу он и не посмотрел, она его не интересовала. А вот пистолет он повертел в руках, отщёлкнул магазин, снял затворную раму и понюхал ствол.
– Он, видать, шутником был при жизни, – улыбнулся капитан. – Сначала пистолет почистил, потом себе мозги вышиб.
– А перед этим очень плотно поужинал, – сказал поручик. – И погладил свежую рубашку.
Капитан обернулся. Отсюда в соседней комнате виднелась висевшая на плечиках рубашка и ещё неубранная гладильная доска. Положив "Воркунова" на стол, капитан наклонился к трупу и втянул носом воздух.
– Ох, и самоубийцы нынче пошли. Этот даже побрился и надушился перед смертью. Хоть бы, зараза, отравился для приличия, а то весь шкаф забрызгал.
– Надо было его пораньше брать, – сказал поручик.
– Надо было, – согласился капитан. – Да только кто ж о нём знал? Что думаешь, Безусов дурнее тебя?
Поручик пожал плечами и взял с серванта деревянную рамку со старой фотокарточкой. На ней была запечатлена молодая женщина в скромном платье, держащая на руках трёхгодовалого сына. На обратной стороне ровным мужским почерком надпись: "Мама".
"Мальчик вырос, – подумал поручик, – и стал подполковником. Потом встрял в чужие игры. Потом с чьей-то помощью покончил с собой. А через несколько лет никто о нём и не вспомнит".
– Ты чего там застрял? – спросил капитан.
– Да вот… такой хороший мальчонка на фотке…
– А вымахал таким непутёвым. Жил для себя и умер никому не нужным. Мне его не жаль, – капитан обвёл взором комнату и кивнул в сторону телефонного аппарата. – Звони судмедэкспертам и прокурорским. Тут нам теперь делать нечего.
Лежащий на койке человек открыл глаза. Взгляд его чиркнул по белоснежному потолку и вцепился в казённый косой навесец, полностью скрывавший лампочку и напоминающий перевёрнутый горшок. От навесца повеяло чем-то до дрожи знакомым, тягостным и родным одновременно, отчего разом покинуло подспудное напряжение.
Он прикрыл веки и несколько секунд лежал так, пытаясь упорядочить лениво расползающиеся мысли.
Наконец он осмотрелся. Белые стены, белый потолок, синие и бежевые плитки кафеля на свежевымытом полу. Комната казалась стерильной. И что удивляло, его койка была здесь единственной. Странная палата, решил он. То, что он находится в медицинском заведении, сомнений не вызывало. А вот одна единственная койка, стоящая у голой стены, – это казалось просто непонятным. Персональная палата? И почему нет окон? И что странно, воздух здесь свежий, хотя признаков вентиляции не видно.
Если бы здесь было зеркало, он бы отметил, что выглядит гораздо старше своих двадцати трёх лет. Заострившееся от худобы лицо, тёмные круги под глазами и заметно отросшая щетина старили его лет, наверное, если не на десять, то на шесть-семь точно. Людям постарше это показалось бы несущественным или даже смешным, но в его годы к возрастным признакам относятся, как правило, обострённо. Увидь он себя в зеркало, ему бы показалось, что он превратился в старика.
И всё-таки, почему палата одноместная? Он попробовал пошевелиться и живот тут же отозвался тупой болью. Сдержав стон, он осторожно вздохнул и слегка повеселел, оттого что может дышать без боли. Правая рука нащупала тугую повязку на животе…
Пуля в брюхо? Скверно, очень скверно. И почему-то память помалкивает, не выдавая как он тут оказался. Зато ноги целы, понял он с огромным облегчением. А вот на левое предплечье наложена шина. Выходит, рука сломана. Тогда почему её не подвесили, как это делают, чтоб пациент с переломом не повредил сам себя во сне?
Следующие пять минут он тупо рассматривал потолок, потом ему стало интересно, какой сегодня день и что это за место. Но палата выглядела настолько пусто, что не нашлось ни одной подсказки – ни агитационного плаката, ни календаря, ни даже радиоточки.
…Бесконечная вереница вагонов, эшелон остановился не доходя до недавно разбомбленной станции. Солдаты высыпали из вагонов и строились в ротные колонны. Полк двинулся форсированным маршем на передовую. Двое суток изнурительной жары, холодные ночи самого первого военного лета. Проклятый 150-й год, ударные велгонские корпуса разбиты в Аргивее русскими ордами, которые затем завязали упорные сражения на границе Великого Велгона. Вскоре русские дивизии взломали приграничные укрепрайоны и вторглись в южные провинции, подойдя к Реммсу.
Расстрелы дезертиров и паникёров, болтавших, что русские скоро выйдут к самому Стэбингу. Мелкая, въедающаяся в складки мундира пыль. Колонны беженцев, вывозящих на повозках домашний скарб, и многие брели налегке, бросив имущество.
Роту назначили в охранение тяжёлой гаубичной батареи. Дивизионный тыл. Почти спокойно, но бьёт по нервам постоянный грохот близкой передовой. Шестиорудийная батарея истратила боекомплект в первый же день. А на утро интенданты сообщили, что колонна с боеприпасами разбомблена и следующей придётся ждать только к вечеру. Гаубицы молчали, бредущие с передовой легкораненые солдаты смотрели на артиллеристов враждебно. После полудня прикатили две машины со снарядами, оказалось, их взяли с третьей батареи, которую недавно накрыло контрбатарейной стрельбой. Артиллеристы оживились, гаубицы открыли огонь по свежим данным. А потом что-то пошло не так. Пришёл приказ к отступлению.
Суматоха. Вдалеке видны отходящие подразделения потрёпанной пехоты. Новостей из полка нет. Артиллеристы нервозно переводят гаубицы в походное положение и часто смотрят на дорогу, ожидая тягачей.
Шелест лёгких снарядов и взрывы на позиции. Русские появились неожиданно, воспользовавшись бардаком при отступлении. Лёгкая батарея безоткатных скорострельных пушек била прямой наводкой по гаубицам. Это были пушки вольногорского кавполка. Вскоре со стороны рощи показалась конница.
На флангах атакующего эскадрона спешились конные пулемётчики и открыли огонь из ручных пулемётов. Всадники на скаку стреляли из карабинов и автоматов. А на гаубичной батарее началась паника. Артиллеристы побежали в поле, солдаты охранения метались под огнём пулемётов и пушек, ротный пытался организовать оборону и схлопотал очередь в грудь.
А он, юный лейтенант, досрочно выпущенный в первый месяц войны из фебесского пехотного училища, сорвал голос, пытаясь огнём своего взвода отразить конную атаку.
На позицию влетели разгорячённые вольногорские кони, всадники в чёрных меховых шапках рубили головы солдатам и расстреливали их из пистолетов-пулемётов. На его глазах бородач со злым оскалом отсёк руку капралу, рискнувшему сдаться, и направил коня на него…
Он вздрогнул от накатившего воспоминания. Это был его первый бой. В тот день он пришёл в себя аж вечером в полевом лазарете и только потом выяснил, что стал одним из немногих выживших из всей роты. Рейдировавшая конница подорвала гаубицы и быстро ушла. Вражеский прорыв был через несколько часов закрыт свежими подкреплениями. А его, молодого лейтенанта, выписали спустя сутки, когда ушли тошнота и дикая головная боль. Повезло, что конь не растоптал и просто сшиб в сторону.
В последующие три года войны вместо везения пришло умение. Он командовал ротой, дорос в упорных и ожесточённых позиционных боях на Пеловских высотах до капитана. Потом его перевели в полковую разведку. С неё-то всё и началось. Не сразу, но тем не менее…
Дверь в палату открылась с тихим скрипом. Вошла, а скорее вплыла женщина в белом халате. Миловидная, со стянутыми в тугой пучок длинными волосами и выбеленными руками. Такие руки могут быть только у хирурга от частого мытья. Выглядела она лет на тридцать пять, может и немного постарше, но спрашивать, естественно, ему и в голову не пришло. Женщины, в большинстве своём, не любят говорить о возрасте. Да и какая ему разница, сколько её лет? Он даже слегка удивился, почему при её появлении, ему стал интересен её возраст.
– Как вы себя чувствуете? – поинтересовалась она участливо неожиданно сильным голосом.
– Кажется… нормально, – он прислушался к своему голосу и нахмурился. Поняла ли она, что он сказал? Ему показалось, что вместо слов из его уст вырвалось тихое карканье.
В руках у доктора (если она и впрямь доктор) появился стакан с водой. Она поднесла питьё к его губам и держала пока он жадно ни выхлебал всё до капли.
– Ну что? – улыбнулась она. – Теперь говорить можете?
– Да… Теперь лучше стало.
– Вот и хорошо, Херберт. Вы быстро поправляетесь. У вас отменное здоровье.
– У меня ранение в живот… И вы дали мне пить?
– Для вас – всё позади. Теперь можете пить сколько влезет.
– Вы знаете, как меня зовут…
– Конечно, – согласилась она. – Вы капитан Херберт Уэсс. Поступили к нам с контузией. Ранением в брюшную полость и переломом лучевой кости.
– А как ваше имя? И где я?
– Меня зовут Эльбер Викс. Можете звать просто: доктор Эльбер. По поводу вашего второго вопроса, думаю, вам и так ясно, что вы находитесь в госпитале.
– Но как я сюда попал? Я ничего не помню!
– У вас нарушение памяти. Не волнуйтесь, это скоро пройдёт. Это хорошо, что без афазии обошлось
– А что это, афазия?
– Полное или частичное расстройство речи вследствие травмы головы или контузии. В вашем случае, вы легко отделались.
Он на секунду-другую задумался и спросил:
– И скоро я стану нормальным?
– Вы и так нормальны. А память… – она вздохнула, словно ей приходится разъяснять очевидные вещи маленькому ребёнку, – память вернётся.
– Хорошо, – произнёс он. – Скажите, какой сейчас день?
– Вторник.
Он ждал, что доктор Эльбер назовёт число, но шли секунды за секундами, а она всё молчала.
– Вы… вы издеваетесь, доктор?
– Ничуть. Поверьте, Херберт, вам сейчас лишняя информация ни к чему.
– Что значит "лишняя"? Я и сам могу решить, что лишнее, а что нет.
– Вам прописан покой… – Доктор Эльбер бросила взгляд на наручные часики и прежде чем уйти, сказала: – Отдыхайте и набирайтесь сил. Они вам понадобятся.
Цок-цок. Её каблучки уже застучали по кафелю за дверью.
– Доктор Эльбер! – позвал он. – Эльбер!
Она не вернулась. Херберт долго жёг взглядом захлопнутую дверь и, наконец, закрыл глаза.
А в этот момент в комнате этажом выше генерал-лейтенант Острецов отключил видеоэкран и задумчиво побарабанил пальцами по столу.
– И всё-таки, – обратился он к полковнику Безусову, – вы уверены, Алексей Викторович?
– Уверен, Ростислав Сергеевич. Он стабилен.
Говоря это, Безусов, руководивший операцией, душой не кривил. Уже одно то, что пленённый "стиратель", придя в сознание, не превратился в идиота, можно расценивать как крупный успех. Капитана решили временно подержать в информационной изоляции и, вместе с тем, создать видимость его пребывания в велгонском госпитале. А вот когда он окончательно поправится физически, тогда настанет время плотного общения. А пока что все контакты капитана будут ограничены общением с доктором Эльбер Викс, чьё участие призвано до поры поддержать иллюзию, что Уэсс находится среди своих.