— Но машина, — напомнил я ему, — я спешу.
Он покачал головой.
— Нельзя. Не сегодня вечером. Лошади не в конюшне. Они где-то на пастбище. Вероятно, на вершине холма. И никто не может заплатить мне достаточно, чтобы я пошел их отыскивать среди дождя и гремучих змей.
— Но гремучие змеи, — отвечал я рассеянно и не очень кстати, — по вечерам не выходят…
— Позвольте мне сказать вам, сынок, никто ничего точно не знает о гремучих змеях.
— Простите, я забыл представиться. Меня зовут Хортон Смит. А то я уже устал от обращений «незнакомец» и «сынок».
Женщина отвернулась от печи, держа в руках большую вилку.
— Смит! — воскликнула она. — Это наша фамилия. Может, вы наш родственник?
— Нет, Ма, — сказал мужчина. — Смитов множество. То, что человека так зовут, не означает, что он наш родич. Но, — добавил он, — мне кажется, что это счастливое совпадение имен указывает на возможность выпивки.
Он достал из-под стола кувшин, а с полки за собой стаканы.
— Вы похожи на горожанина, — заметил он, — но я не думаю, что горожане совсем не пьют. Скорее наоборот. Конечно, это не первоклассное виски, но питье сделано из зерна и не отравит вас. Не начинайте с очень большого глотка, иначе подавитесь… Но после третьего глотка можете уже ни о чем не беспокоиться: к тому времени вы привыкнете. Говорю вам, нет ничего лучше в такую погоду, чем посидеть за кувшином самогона. Я купил его у старого Джо Хопкинса. Он его делает на острове у реки…
Он уже хотел налить мне, как вдруг лицо его исказила подозрительность, и он посмотрел на меня:
— А вы не налоговый инспектор?
— Нет, — успокоил я его.
Он продолжал наливать:
— Никогда нельзя быть уверенным. Они бродят повсюду, их никак нельзя узнать. Раньше их определяли за милю, но теперь они стали хитрее. Ничем не отличаются от обычных людей.
Он протянул мне стакан:
— Мистер Смит, мне жаль, что я ничем не могу вам помочь. По крайней мере сейчас, в эту бурю. Утром я приведу лошадей и вытащу вашу машину.
— Но она стоит поперек дороги. Движение перекрыто.
— Мистер, — сказала женщина у печи, — вас это не должно беспокоить. Эта дорога никуда не ведет. Поднимается вверх в сторону заброшенного дома и кончается.
— Говорят, — добавил мужчина, — в этом доме бывают призраки.
— Может, у вас есть телефон? Я позвоню.
— У нас нет телефона, — ответила женщина.
— Не могу понять, — заметил мужчина, — к чему людям телефоны. И люди звонят, лишь бы обругать вас. Ни одной спокойной минуты.
— Телефон стоит денег, — сказала женщина.
— Вероятно, я смогу пройти вниз по дороге, — предположил я. — Там была ферма, и они смогут…
Мужчина покачал головой.
— Берите стакан, — предложил он, — и начинайте. Если пойдете туда, это может стоить вам жизни. Я не хочу плохо говорить о соседях, но никому не следует держать свору свирепых псов. Конечно, они охраняют ферму и отгоняют всяких шалопаев, но, если человек столкнется с ними в темноте, за его жизнь никто не даст и полушки.
Я взял стакан и отпил немного. Жидкость оказалась мерзкой, но она дала мне немного тепла.
— Не нужно никуда идти, — подытожила женщина, — сейчас начнется дождь.
Я отпил еще. На этот раз пошло гораздо лучше. Стало теплее.
— Лучше посидите с нами, мистер Смит, — предложила женщина. — Я сейчас закончу готовить ужин. Па, достань тарелку и чашку.
— Но я…
— Помолчите, — прервал меня мужчина. — Вы ведь не откажетесь поесть с нами? Старуха приготовила свиные щеки с зеленью; это вовсе не плохо. — Он задумчиво посмотрел на меня. — Держу пари, что вы никогда не пробовали настоящие свиные щеки. Это не городская пища.
— Ошибаетесь, — возразил я. — Я ел их много лет назад.
Говоря по правде, я проголодался, а свиные щеки — это звучало совсем неплохо.
— Давайте, — сказал он, — приканчивайте ваш стакан.
Я выпил, а старик достал с полки тарелку и чашку, из ящика стола — нож, вилку и ложку и, разумеется, все это передо мной разместил. Женщина водрузила на стол кастрюлю.
— Теперь, мистер, придвиньтесь к столу. А ты, Па, вынь изо рта трубку, — добавила она. И обращаясь ко мне: — Достаточно того, что он не снимает шляпу, даже спит в ней, но я не стану сидеть с ним за столом, когда у него в зубах трубка.
Она тоже села.
— Накладывайте себе и приступайте, — заметила она. — Это нехитрая еда, но она чистая, и ее достаточно. Надеюсь, она вам понравится.
Еда оказалась вкусной, и ее действительно было много. Я даже подумал, что она ожидала третьего человека к столу.
В середине ужина пошел дождь, струи его забарабанили по крыше, производя такой шум, что нам приходилось в разговоре повышать голос.
— Нет ничего лучше, чем горячие свиные щеки, — сказал мужчина, — за исключением разве что опоссума. Берете опоссума, готовите его со сладкой картошкой — ничего нет вкуснее. Раньше тут водилось много опоссумов. Теперь не то. Да и для охоты на них нужна собака, а наш старый пинчер сдох. У меня не хватало решимости завести другую собаку. Я очень любил этого пса и не мог представить на его месте другого.
Женщина вытерла слезы.
— Это был лучший из всех псов, — добавила она. — Совсем как член семьи. Спал он у печки, а она была такой горячей, но он никогда не обращал на это внимания. Мне кажется, он любил жару. Может, вам кажется, что Притчер — странное имя для собаки, но он был так похож на проповедника! Такой же печальный и полный достоинства, и торжественный…
— Только не на охоте на опоссумов, — вмешался Па. — Это был настоящий ужас с хвостом, когда он гонялся за опоссумами.
— Мы не богохульники, — пояснила женщина поспешно, — но его просто нельзя было назвать иначе. Он был точь в точь как проповедник.
Мы закончили есть. Мужчина снова сунул трубку в рот и потянулся за кувшином.
— Спасибо, — сказал я, — но мне больше не нужно. Я должен идти. Если вы позволите взять пару поленьев, может, я смогу подложить их под колеса…
— Я бы не стал об этом и думать, — произнес Па. — Не во время бури. Стыдно было был отпустить вас сейчас. Здесь вы в уюте, в тепле, в сухости, можете выпить. Вы двинетесь утром. У нас нет второй кровати, но вы можете лечь на диване. Он удобный, и вам будет хорошо спать. Утром придут лошади, и мы вытащим вашу машину.
— Я и так достаточно помешал вам.
— О, нам очень приятно. Не часто приходится видеть новое лицо. Не с кем поговорить. Мы с Ма часто сидим и просто смотрим друг на друга. Нам нечего сказать. Мы так давно знаем друг друга, что уже все сказали. — Он наполнил стакан и передвинул по столу. — Выпейте и будьте благодарны, что у вас есть убежище в такую ночь. Я до утра больше ничего не хочу слышать об уходе.
Я взял стакан, сделал добрый глоток и вынужден был признать, что мысль о том, что мне не нужно выходить сейчас в бурю, явно привлекает меня.
— В конце концов, есть определенные преимущества в отсутствии пса на охоте на опоссумов, — проговорил Па, — хотя мне было очень жаль потерять Притчера. Когда у вас нет собаки, вы можете дольше посидеть в покое. Не думаю, чтобы такой молодой человек, как вы, смог понять меня. Но со временем поймете. Большинство людей все время хлопочут, куда-то бегут, им кажется, что они бегут за чем-то, но по большей части это не так.
— Думаю, что вы правы, — сказал я, подумав о себе. — Да, вы совершенно правы.
Я выпил еще, и мне так понравилось, что я еще раз наполнил свой стакан.
— Вот мы сидим, — продолжал Па, — в уюте, как клопы, и никакая проклятая забота не мешает нам сидеть здесь, выпивать и не обращать внимание на время. Время, лучший друг человека, если он правильно его использует, и худший из врагов, если человек бежит за ним. Большинство людей, живущих по часам, — жалкие создания. Но жить по Солнцу — это совсем другое дело.
Что-то в этом неладное. Я знал это. Я чувствовал какую-то неправильность. Как-будто я уже знал этих двоих, будто я встречал их много лет назад. Но как я ни рылся в памяти, ничего не мог вспомнить.
Мужчина продолжал говорить, и я осознал, что когда-то уже слышал эти его слова. Он говорил об охоте на енотов и о том, на какую наживку лучше клюет рыба, и еще о многих таких же приятных вещах, но большую часть подробностей я пропустил.
Я прикончил стакан, безо всякого приглашения протянул старику, он снова его наполнил. Мне было так хорошо и приятно — огонь бормотал в печи, громко тикали часы на полке в маленькой тесной комнатке. Утром жизнь продолжится, и я поеду в Лоцман Кноб, найдя пропущенный поворот. А сейчас, уговаривал я себя, можно посидеть, отдохнуть, можно ни о чем не думать. Я немного опьянел и знал это, но ни о чем не беспокоился. Я продолжал пить и слушать и не думал о завтрашнем дне.
— Кстати, — спросил я, — как в этом году динозавры?
— Их немного, — спокойно ответил крестьянин. — И мне кажется, что их меньше, чем должно быть…
И он продолжал говорить о пчелином рое, который нашел в прошлом году, когда кролики, наевшись острогала, стали драчливыми и прогнали гризли. Я знал, что это должно было быть где-то в другом месте: здесь не растет острогал и не водятся гризли…
В конце концов, ложась спать на диване в гостиной, я вспомнил. Старик стоял рядом со мной с фонарем в руке. Я снял пиджак и повесил его на спинку кресла, потом снял туфли и аккуратно поставил их на пол. Распустив ремень, я лег на диван, и он действительно оказался очень удобным.
— Вы хорошо выспитесь, — проговорил Па. — Барни всегда спит здесь, когда приходит нас навестить. Барни здесь, а Спарки на кухне.
И тут, услышав имена, я вспомнил. Я попытался встать.
— Теперь я знаю, кто вы, — закричал я. — Вы Снуффи Смит, герой комиксов, вместе с Барни Гуголом, Спарки Лангом и другими…
Я попытался сказать что-то еще, но не смог.
Я снова упал на диван. Снуффи Смит ушел и унес с собой фонарь, а по крыше продолжал стучать дождь.
Я заснул под звуки дождя.
И проснулся с гремучими змеями.
2
Страх спас меня, грубый леденящий страх, от которого я окаменел на несколько секунд. И эти секунды позволили моему мозгу оценить ситуацию и принять решение.
Смертоносная отвратительная голова лежала у меня на груди, нацелившись мне прямо в лицо. И в долю секунды, в такой мизерный промежуток, что только скоростная камера способна была уловить какое-либо движение, голова эта могла ударить своими ядовитыми клыками.
Если бы я двинулся, она бы поразила меня.
Но я не двинулся, потому что не смог, потому что страх, вместо того чтобы привести мое тело в движение, превратил его в камень, мышцы одеревенели, сухожилия напряглись, и гусиная кожа покрыла тело.
Голова нависла надо мной, она, казалось, была высечена из кости, маленькие глазки походили на свежедобытый неотполированный камень, а между глазами находились ямки, служившие для определения температуры. Раздвоенный язык, как молния, вылетал из пасти, пробуя, испытывая, снабжая информацией крошечный мозг, лежащий внутри черепа. Информацией о существе, на котором оказалась змея. Тело у змеи казалось тусклым, желтым, помеченным более темными полосами, которые образовывали сложный геометрический рисунок. И змея оказалась большая. А может, мне только так казалось. Мне, охваченному страхом, но все же я ощущал ее вес.
Гроталус хоррипиус — лесная гремучая змея!
Она знала, что я здесь. Зрение ее, очень слабое, все же оставляло достаточно информации. Раздвоенный язык давал еще больше. А эти ямки замеряли температуру моего тела. Змея были удивлена — насколько может быть удивлено пресмыкающееся. Она не была уверена в своих действиях. Друг или враг? Слишком велик для добычи, но, может быть, представляет угрозу? И, при первом же признаке опасности для нее, я знал, что эти смертоносные клыки ударят.
Тело мое заныло, окаменев от страха, но я осознал, что в следующий момент эта неподвижность пройдет и я попытаюсь убежать, в отчаянии попытаюсь сбросить с себя змею. Но мозг мой, все еще охваченный страхом, работал с холодной логикой отчаяния и убеждал, что я не должен двигаться и обязан оставаться неподвижным. Это для меня единственная возможность уцелеть. Любое движение будет расценено как угроза, и змея станет защищаться.
Я заставил себя как можно медленнее закрыть глаза, чтобы случайно не мигнуть, и лежал в темноте, а желчь поднималась у меня в горле, и желудок извивался в панике.
«Я не должен двигаться, — говорил я себе. — Не шевелиться, не двигать ни одной мышцей».
Труднее всего было держать глаза закрытыми, но я знал, что я должен это сделать. Даже случайное мигание может вызвать нападение змеи.
Тело мое кричало, каждая мышца, каждый нерв дрожали от напряжения, казалось, с меня сдирали кожу. Но я заставил себя лежать спокойно — я, мозг, разум, мышление. И сама собой появилась мысль, что впервые в моей жизни мозг и тело оказались в таком противоречии.
Моя кожа, казалось, подвергалась прикосновению миллионов грязных ног. Кишечник восставал, сжимаясь и ноя. Сердце билось так сильно, что я ощущал давление крови в сосудах.
Наконец, тяжесть сползла с моей груди…
Я старался определить по перемещению тела змеи, что происходит. Она просто изменила позицию? Что-то заставило ее крошечный мозг перейти к агрессивным действиям? Может, как раз сейчас ее тело приняло S-образную форму, что предвещает бросок? Или она убрала голову, намереваясь сползти с меня, успокоенная моей неподвижностью?
Если бы только я мог приоткрыть глаза и узнать! Все существо мое, казалось, больше не могло выносить неизвестную опасность. Я должен был увидеть ее, если она есть, и действовать!
Но я продолжал держать глаза закрытыми — не плотно сжатыми, но закрытыми вполне естественно: может, напряжение лицевых мускулов, необходимое для крепкого сжатия век, достаточно, чтобы вызвать нападение…
Я обнаружил, что стараюсь дышать как можно реже и ровнее, хотя я говорил себе, что змея должна была бы уже привыкнуть к ритму дыхания.
Змея двинулась.
Тело мое напряглось от этого ощущения, но я сохранил неподвижность. Змея сползла с груди и поползла по животу. Мне показалось, что она ползла необыкновенно долго. И наконец тяжесть исчезла.
Миг настал! Тело мое кричало: теперь нужно бежать. Но я оставался неподвижным и медленно открыл глаза. Так медленно, что зрение вернулось ко мне постепенно, понемногу. Вначале я едва различал свет через ресницы, затем посмотрел через узкие щелки и наконец открыл глаза.
Если раньше, сделав это, я не увидел ничего, кроме отвратительной плоской черепообразной головы, нацеленной мне в лицо, то теперь меня ожидал новый сюрприз: я увидел скалы, находящиеся в четырех футах над моей головой, чуть скошенные влево. И ощутил запах пещеры.
Я лежал не на диване, на котором уснул под шум дождя вчера вечером, а на плоском камне на полу пещеры. Поглядев налево, я узнал, что пещера не глубока, что это всего лишь горизонтальная расщелина, проделанная дождями и ветром в известняке.
«Змеиная нора, — подумал я. — И не одной змеи, а, вероятно, бесчисленного множества. Значит, я должен оставаться неподвижным по крайней мере до тех пор, пока не удостоверюсь, что других змей здесь нет».
Утренний свет пробивался в пещеру, косые лучи солнца согревали правую сторону моего тела. Повернув глаза в этом направлении, я увидал долину. Вот дорога, по которой я ехал, а вот и моя машина поперек дороги. Но никакого следа дома, в котором я был прошлой ночью. Ни дома, ни сарая, ни загона, ни поленницы. Вообще ничего. Между дорогой и тем местом, где я лежал, протянулось холмистое пастбище, испещренное кустами, зарослями черной смородины и небольшими группами деревьев.
Я бы непременно решил, что это совсем другое место, если бы не мой автомобиль на дороге. Автомобиль доказывал, что это то самое место, где я вчера остановился, если что-то и изменилось, то только все, связанное с домом. Совершенное безумие: это просто невозможно! Дом, стога сена, загоны для скота и поленницы так просто не исчезают…