В углу пещеры я услышал шорох, что-то быстро коснулось моих ног и с шуршанием зарылось в груду прошлогодних листьев.
Тело мое взбунтовалось. Страх слишком долго удерживал его. Оно инстинктивно чувствовало необходимость движения, и мозг мой был бессилен противостоять ему. Прежде чем я успел сообразить что-либо, я пулей вылетел из пещеры и помчался вниз по склону холма. Передо мной, несколько правее, по склону вниз очень быстро ползла змея. Она достигла кустов смородины, изогнулась, и шорох от ее движения затих.
Все движения, все звуки прекратились, и я стоял на склоне холма, с трудом переводя дыхание и напряженно вглядываясь и вслушиваясь в тишину.
Я быстро огляделся вокруг, потом продолжил осмотр еще внимательнее. Прежде всего я увидел на холме свой пиджак. Он был сложен так, будто его повесили на спинку стула, но никакого стула не оказалось. В шаге от него аккуратно стояли туфли. И, увидев их, я понял, что стою в одних носках.
Змей не стало видно, хотя в углу пещеры что-то продолжало шуршать, но там было слишком темно, и я ничего не смог разглядеть. Какая-то птица опустилась на старый сухой ствол и посмотрела на меня своими глазами-бусинками, а откуда-то издалека донеслось позвякивание колокольчика на шее у коровы.
Я осторожно притронулся к пиджаку. Похоже, под ним ничего не было. Я поднял его и потряс. Потом подобрал туфли и, не останавливаясь, чтобы надеть их, пошел вниз по склону холма. Двигался я очень осторожно, сдерживая стремление побежать к автомобилю со всех ног. На каждом шагу я останавливался и осматривался. Змей здесь, должно быть, множество.
Но я не увидел ни одной. Правой ногой я наступил на чертополох и вынужден был дальше двигаться лишь на кончиках пальцев, так как из моей ступни торчали колючки. Но ничего похожего на змей я больше не увидел.
«Может, — подумал я, — они так же боятся меня, как и я их?»
Но я убедил себя, что этого не может быть. Я дрожал, зубы мои стучали. У подножия холма, рядом с дорогой, я сел на траву в стороне от кустов и камней, где могли спрятаться змеи, и вытащил из ступни колючки чертополоха. Я хотел надеть туфли, но руки мои так тряслись, что я не смог этого сделать. И вот только тогда я понял, насколько испугался, и сознание этого только увеличивало мой страх.
Желудок мой взбунтовался, и я согнулся: меня вырвало и долго продолжало рвать, выворачивая наизнанку, пока в желудке ничего не осталось.
После этого, однако, мне стало легче, я вытер подбородок, надел туфли, завязал шнурки, подошел к машине и облокотился на нее.
И, стоя здесь, упираясь в металлический корпус, я увидел, что машина, в сущности, не застряла. Канава оказалась гораздо меньше, чем я ожидал.
Я забрался в машину и сел за руль. Потом извлек из кармана ключ и включил мотор. Машина без труда выбралась из траншеи. И я направился в обратную сторону.
Наступило раннее утро: солнце встало не более часа назад. Паутина на траве по краям дороги все еще блестела от росы, в небе порхали жаворонки, таща за собой обрывки своих песен. Я обнаружил поворот, и опять тут, рядом с дорогой, стоял исчезнувший дом, прямо передо мной, с покосившейся трубой, с поленницей, с повозкой, с сараем и стогом. Все так же, как я видел при вспышке молнии вчера вечером.
Для меня это было настоящим потрясением, и мозг мой стал лихорадочно искать объяснение этому. Я ошибся, наверное, считая, что, если машина стоит на дороге, значит, дом исчез. Вот он, дом, точно такой же, каким я его видел несколько часов назад. Видимо, дом все-таки все время оставался на месте, а на добрую милю передвинулся автомобиль, и я вместе с ним.
Это казалось бессмысленным, это вообще невозможно. Автомобиль не застрял в трещине на шоссе. Но я же старался сдвинуть его, и колеса вертелись, а он не двигался. И каким бы пьяным я ни был, я определенно не мог пройти милю по дороге и улечься в гнездо змей, даже не зная об этом.
Все это — сплошное безумие: нападение трицератопса, который исчез раньше, чем я смог его разглядеть; автомобиль, застрявший в шоссе; Смит Снуффи и его жена Ловузия, и даже самогон, который мы пили за кухонным столом. Но я не ощущал похмелья, хотя очень этого хотел, тогда я смог бы поверить, что был пьян вчера, что все это мне приснилось. Но человек не может выпить столько самогона и не чувствовать похмелья. Конечно, меня вырвало, но это случилось недавно. А до этого… Если я пил вчера вечером, то алкоголь давно разошелся по телу.
И однако это то самое место, в котором я нашел убежище вчера вечером. Правда, я видел его только при вспышке молнии, но все было так, как я запомнил.
Но почему трицератопс и гремучие змеи?
Динозавр, очевидно, не представлял реальной опасности. Может, это были просто галлюцинации, хотя в это трудно поверить. И гремучие змеи были вполне реальны. Слишком неприятный способ убийства, и к тому же очень сложный и ненадежный. Да и кто мог желать убить меня? И если все же кто-то хотел сделать это по причинам, которые мне не совсем ясны, он вполне мог найти более легкий и надежный способ осуществить это.
Я так пристально смотрел на дом, что машина чуть не съехала с дороги. Я едва успел вывернуть руль.
Вначале в доме не слышалось никаких признаков живых существ, но потом дом ожил. Со двора с лаем выскочили собаки и побежали к машине. Никогда в жизни я не видел столько собак, долговязых и таких тощих, что, даже когда они были далеко от меня, я смог бы пересчитать у них все ребра. Большинство собак оказались гончими, с хлопающими ушами и тонкими, похожими на хлыст, хвостами. Некоторые выбежали через ворота, другие не стали беспокоить себя такой безделицей и перемахнули прямо через изгородь.
Дверь дома отворилась, на крыльцо вышел человек и крикнул. Вся свора резко затормозила и побежала назад к дому, как стайка мальчишек, пойманных на бахче. Собаки очень хорошо знали, что не должны охотиться на машины.
Но я в этот момент не обращал на них внимания, потому что глядел на вышедшего человека. Я думал, что им окажется Снуффи Смит. Не знаю, почему я ожидал этого, может, хотел получить какое-то логическое объяснение случившемуся со мной. Но это был не Снуффи, у мужчины не было трубки и шляпы. И я вспомнил, что это не мог быть Снуффи, потому что ночью не слышал никаких собак. Это сосед Снуффи, о котором тот предупредил меня, тот самый, у которого злые собаки.
«Это может стоить вам жизни, если вы пойдете по дороге…»
Но я напомнил себе, что сам Снуффи Смит, его кухня и его самогон — тоже вполне могли стоить мне жизни.
Невероятно, чтобы тут оказался Снуффи Смит. Такой личности вообще не было, его просто не могло быть. И он сам, и его жена — только шутовские персонажи из комиксов. Но как я ни старался, я никак не мог поверить в это.
Если не считать собак и человека, кричавшего на них, место было то же самое, что и вчера. Я убеждал в этом сам себя, хотя и не мог объяснить это.
Потом я увидел нечто, что отличало сегодняшний день от вчерашнего, и почувствовал себя лучше, хотя непонятно отчего.
Повозка по-прежнему стояла у поленницы, но на четырех колесах, хотя рядом я видел и козлы, и доску, прислоненную к поленнице, как будто повозку недавно поднимали для починки. А теперь ее отремонтировали и сняли с козел.
Я уже почти проехал мимо, но автомобиль снова едва не провалился в такую же трещину, но я вовремя свернул. Когда я повернул голову, чтобы еще раз посмотреть на дом, то увидел почтовый ящик на столбе у ворот. Неровными буквами на нем было написано: «Т. УИЛЬЯМС».
3
Джордж Дункан постарел, но я узнал его сразу, в ту же минуту, как вошел в магазин. Он стал совсем седым, лицо приобрело старческое выражение, но это был тот самый человек, что часто давал мне пакетик мятных конфет. Отец покупал у него бакалейные товары и отруби, которые Джордж Дункан выносил из соседней комнаты, где он держал корм для скота.
Хозяин магазина находился за прилавком, разговаривая с женщиной, стоявшей ко мне спиной. Его серьезный голос ясно звучал в комнате.
— Те парни Уильямса, — говорил он, — доставляли всегда много беспокойства. С того момента, как он здесь появился, наша община не видела от Тома Уильямса и его семьи ничего, кроме горя. Говорю вам, мисс Адамс, это совершенно неисправимые люди, и я бы на вашем месте не стал бы о них беспокоиться. Я бы проучил их как следует и показал бы, как хулиганить. Я бы положил этому конец.
— Но, мистер Дункан, — проговорила женщина, — они вовсе не такие плохие. У них нет пороков; конечно, их манеры ужасны, но в сущности они не порочны. Они всю жизнь находятся под давлением. Вы не можете себе представить, что это такое — социальное давление.
Хозяин лавки улыбнулся ей, но в его улыбке сквозило больше угрюмости, чем веселья:
— Я знаю. Вы говорили мне это и раньше. Они отвергнутые. Мне кажется, именно так вы говорили.
— Верно. Отвергнутые другими и отвергнутые городом. Их чувство собственного достоинства уязвлено. Когда они придут, я попрошу вас присмотреть за ними.
— Вы правы, я так и сделаю. Я просто от них отвернусь.
— Это возмутительно. Они ударят вас за это.
— Не меня, я никогда им ничего плохого не сделал.
— Может быть, — согласилась она, — не вы лично. Но мы все вместе. Они чувствуют, что каждая рука поднята против них. Они знают, что их никто не любит. У них нет места в этой общине не потому, что они что-то сделали. Просто община давно уже решила, что это нехорошая семья.
— Я думаю, что это верно — плохая семья…
Я видел, что магазин лишь слегка изменился: на полках — новые товары, а многие старые отсутствовали. И полки оставались теми же самыми. Старая круглая стеклянная витрина исчезла, но старый станок для резки табака по-прежнему был привинчен к прилавку. В дальнем углу стоял холодильник для молочных продуктов, это был единственный, действительно новый предмет во всем магазине.
Потухшая печь также находилась в магазине, в центре его, и те же самые старые стулья стояли вокргу нее, отполированные от долгого сидения. В углу стояла все та же старая перегородка, отделявшая почту, а в ней окошко. Та же открытая дверь, которая вела в заднее помещение. Оттуда доносился запах корма для скота.
Все было так, как будто я видел это место только вчера и, придя утром, слегка удивился происшедшим за ночь переменам.
Я повернулся и посмотрел на улицу через грязное окно. Здесь тоже были кое-какие изменения. На углу, там где раньше находился пустой участок, теперь стояла авторемонтная мастерская, сложенная из бетонных блоков, а перед ней — единственный бензонасос с облупившейся краской. Дальше — парикмахерская — крошечное здание, которое вообще не изменилось, только стало более тусклым и еще больше требовало окраски, чем я это предполагал. Стоявшая рядом раньше лавка скобяных товаров, насколько я мог видеть, вообще не изменилась.
Разговор за моей спиной, очевидно, подошел к концу, и я повернулся. Женщина, разговаривающая с Дунканом, шла к двери. Она оказалась моложе, чем я думал, слушая ее голос. На ней была серая кофта и юбка, а ее угольно-черные волосы были стянуты в тугой узел. Она носила очки в оправе из какого-то бледного пластика, и на ее лице царило какое-то смешанное выражение беспокойства и гнева. Она шла быстрой воинственной походкой и была похожа на секретаршу какого-то большого начальника — деловая, краткая, готовая оборвать любую обращенную к ней глупость.
У двери она остановилась и спросила Дункана:
— Вы ведь придете сегодня вечером на новую программу?
Дункан улыбнулся ей:
— Еще ни одной не пропустил. За много лет. Не думаю, что пропущу и на этот раз.
Женщина открыла дверь и быстро вышла. Краем глаза я видел, как она целеустремленно двинулась по улице.
Дункан вышел из-за прилавка и направился ко мне.
— Я могу для вас что-нибудь сделать? — спросил он.
— Мое имя Хортон Смит. Я прислал свою просьбу…
— Минутку, — быстро ответил Дункан, пристально глядя на меня. — Когда начала приходить ваша корреспонденция, я узнал ваше имя, но сказал себе, что тут может быть какая-то ошибка. Я подумал, может…
— Ошибки нет, — сказал я, протягивая руку. — Здравствуйте, мистер Дункан.
Он схватил мою руку и пожал ее.
— Маленький Хортон Смит, — проговорил он. — Вы часто приходили со своим папой… — Глаза его сверкнули под тяжелыми бровями, он еще раз пожал мне руку.
«Все в порядке, — подумал я, — старый Лоцман Кноб по-прежнему существует, и я здесь не чужак. Я вернулся домой…»
— Вы тот самый, что часто выступает по телевизору и по радио? — спросил он меня.
Я подтвердил.
— Лоцман Кноб гордится вами, — проговорил Дункан. — Вначале было трудно привыкнуть слушать по радио парня из нашего города, и видеть его на экране. Но мы приспособились, и теперь большинство из нас постоянно слушает вас и обсуждает это впоследствии. Мы говорим между собой, размышляя, что Хортон сказал вчера, принимаем ваши слова на веру, как проповедь. Но, — добавил он, — зачем вы вернулись? Не в том дело, что мы не рады вас видеть…
— Я думаю остаться здесь на некоторое время. На несколько месяцев. А может быть, и на год.
— Отпуск?
— Нет. Не отпуск. Я хочу кое-что написать. Для этого мне нужно куда-нибудь уехать, где у меня было бы свободное время.
— Книгу?
— Да. Я надеюсь, что это будет книга.
— Мне кажется, у вас есть о чем написать. Вы многое можете рассказать. О всех странах, в которых бывали. Вы ведь были во многих?
— Не очень.
— А Россия? Что вы думаете о России?
— Мне нравятся русские. Они во многом похожи на нас.
— Вы хотите сказать, что они похожи на американцев? Идемте к печи, — предложил он, — посидим, поговорим немного. Я сегодня ее не топил. Решил, что не нужно. Вспоминаю ясно вашего отца, сидевшего вот здесь и разговаривающего с остальными. Он был хорошим человеком, ваш отец, я всегда говорил, что он рожден для того, чтобы стать фермером.
Мы сели на стулья.
— Ваш отец жив?
— Да. И мать тоже. Они в Калифорнии. На пенсии, и живут хорошо.
— У вас есть где остановиться?
Я покачал головой.
— Новый мотель ниже, у реки, — объяснил Дункан. — Построен год назад. Новые люди, по фамилии Стронтер, сделают вам скидку, если вы остановитесь больше чем на два дня. Я поговорю с ними об этом. Вы ведь не приезжий. Вы наш, и вы вернулись домой. Они должны это понять.
— Как рыбалка?
— Лучшее место на реке здесь. Сможете даже нанять лодку или каноэ, хотя я не могу себе представить, кто будет рисковать своей шеей в каноэ на нашей реке.
— Я надеялся как раз на такое место, — заметил я. — Боялся, что не найду.
— Все еще сходите с ума по рыбалке?
— Мне нравится это занятие.
— Помню, мальчишкой вы ловили голавлей.
— Голавли, это хорошо.
— Вы должны помнить многих наших. Все они захотят вас увидеть. Почему бы вам не принять участие в школьной программе сегодня вечером? Там будет много народа. А это была учительница, ее зовут Кэти Адамс.
— У вас все та же школа в одну комнату?
— Конечно. На нас оказывали давление, чтобы мы соединились с соседними районами, но как только дело дошло до голосования, мы это провалили. Дети получают такое же образование в нашей школе, как и в новых роскошных зданиях, а стоит это гораздо дешевле. А кто хочет идти в высшую школу, тем мы платим за обучение, хотя таких немного. Так что нам всем дешевле. Да и зачем тратить время на школу, когда тут шайка таких парней, как это отродье Уильямса…
— Простите, но когда я вошел, я случайно услышал…
— Позвольте мне сказать вам, Хортон, что Кэти Адамс отличная учительница, но она слишком мягкосердечная. Она всегда заступается за этих парней Уильямса, а я говорю, что они лишь шайка головорезов. А вы, наверное, не знаете Тома Уильямса? Он появился уже после вашего отъезда. Работал в окрестностях на ферме, но по большей части бездельник, хотя откуда-то добывал деньги. Он уже давно вышел из брачного возраста, когда женился на одной из дочерей Маленькой Отравы Картер. Ее звали Амелия. Вы помните Маленькую Отраву?