— До скольки? До двухсот? — изумился Серёжка.
— Ну да. У вас, наверное, дольше живут.
— Ты чего… У нас хорошо, если до сотни.
— Странно… Хотя, конечно, если расология — наука, то ничего странного и нет.
Серёжка ничего не сказал, но метнул на Никиту испепеляющий взгляд.
— Ну я-то здесь при чём? — возмутился тот. — Давай я буду говорить только то, что тебе нравится. Что ты будешь жить вечно и никогда не умрешь, и твои родные тоже. что никаких сипов нет и ты можешь хоть сейчас вернуться домой, где тебя ждут. Так лучше что-ли будет?
— Не будет, — сквозь зубы признал пионер.
— И если скажу, что один Игорь одной левой всех сипов завтра победит, тоже ерунда получится, — продолжал Никита. — Если бы так было, стал бы он с нами сюда переть? Он бы сразу с ними разобрался. Так?
— Ну, так…
— И между планетами нельзя путешествовать так, чтобы шаг шагнул — и уже с Земли на Сипу.
Тут Никита смешался: ведь именно так они сюда и попали. Даже шага не делали. К счастью, Серёжка на это внимания не обратил.
— И так понятно, что нельзя. Это-то тут при чем?
— Да при том, что ты говоришь вещи, которые точно так же невозможны. Ну вот иначе природа устроена и всё тут. Хотим мы, не хотим, а это так. И у нас только два выхода: либо с этим соглашаться, либо спорить. А то значит спорить? "Я выйду с десятого этажа через окно и не упаду вниз, потому что не верю в закон всемирного тяготения Гука". Сказать-то можно, только всё равно полетишь вниз как миленький.
— А почему Гука? Это же закон Ньютона. Или у вас…
— Не, — перебил Никита. — у нас его тоже называют законом Ньютона. И в школе и вообще. Но на самом деле этот закон первым сформулировал Роберт Гук. А Ньютон его себе… присвоил. Уже после смерти Гука. Это история у нас довольно известна, но говорить о ней не любят: память великого ученого и всё такое. А я считаю, нечестно, что этот закон называют именем Ньютона.
— Факт, нечестно, — согласился Серёжка.
— Ладно бы было как с рентгеновскими снимками, — увлечённо продолжал Никита.
— А как с ними было?
— Вообще-то первые такие снимки получили в Америке, в Пенсильванском университете профессором Гудспидом. В тех самых США, президентом которых стал потом Барак Обама, только намного раньше, почти на сто лет. Так вот, там получили снимки года за два до открытия Рентгена. Но Гудспид подумали, что просто испортилась фотоплёнка, и убрал снимки в архив. И только когда об открытии Рентгена написали в газетах и напечатали примеры рентгеновских снимков, он сразу поднял архивы и убедился, что почти пять лет назад они стоял в шаге от открытия.
— И что потом? — заинтересовался пионер.
— Да ничего. Последнего шага Гудспид не сделали, а это в таких вопросах самое главное. Поэтому на первенство претендовать не стал. Просто попросил научный мир не забывать, где и когда были сделаны первые рентгеновские снимки. Вот ученые и помнят. Но рентгеновские лучи открыл Вильгельм Рентген и никто другой. И их название справедливо. А у закона всемирного тяготения — нет. Вот так я думаю.
— Ну и правильно.
— Ну вот. А за что ты тогда на меня сердишься?
— Да потому что ты всё время хочешь доказать, какие мы здесь плохие. И Игорь, и вообще… Вся Россия.
— Серег, ты чего в самом деле? Сколько раз можно повторять, что про Россию я вообще ничего не говорил.
— А про Игоря говорил?
— Про Игоря говорил. А что Игорь — Россия что ли? Без него и без таких как он — никак что-ли?
— Вот именно — никак! Без него России нет! — твёрдо ответил пионер.
— Тогда объясни — почему. Вот смотри, — Никита потянул Серёжку за рукав вглубь парка. — Ты ведь теперь знаешь тайну. И понимаешь, что нам здесь жить. Вряд ли нас сумеют сразу отправить в наш мир, скорее всего мы тут задержимся надолго. Так объясни нам, почему всё должно быть так, а не иначе.
— Я уже объяснял…
— Сам же видишь, что неубедительно.
— А я не умею по-другому, — Серёжка дернул плечом и высвободил руку. — Заладил: объясни, объясни… Разве всё на свете можно объяснить?
— Конечно, — уверенно ответил Никита. — А что объяснить нельзя?
— Да? Вот ты родителей любишь?
— Конечно.
— Ну вот и объясни, за что ты их любишь.
— А я их люблю не "за что", а "потому что". Потому что они мои родители. Чего тут сложного?
Серёжка недовольно фыркнул, дернул шеей и вдруг улыбнулся: коротко и виновато.
— Ну не умею я так говорить как ты. Только я точно знаю, что иначе неправильно. Чувствую, понимаешь? Объяснить не могу, но чувствую.
— Чувствуешь?
Глаза Никиты сначала слегка подернулись паволокой задумчивости, но почти тут же вдруг озороно блеснули.
— Пошли! — он снова решительно потянул за собой Серёжку.
— Куда? — подчиняясь напору, только и спросил пионер.
— К фонтану.
— К фонтану? Зачем?
— Увидишь, — загадочно пообещал Никита.
— Не, ну правда, зачем к фонтану? — когда Серёжка сидел на крючке любопытства, с ним можно было сделать всё что угодно. Или почти всё.
— Я тебе сейчас кое-что покажу…
Людей поблизости от фонтана не наблюдалось. Да и вообще в этой части парка тоже. Наверное, время, отведенное больным для прогулок, уже закончилось: надвигался вечер.
Никита уверенно присел на край бассейна и принялся разуваться.
— Ты что, в фонтан лезть собрался? — спросил Серёжка.
— Именно. А что, нельзя?
— Вообще-то можно. Ничего такого. Только зачем? Тут монетки не кидают.
— А у вас принято кидать монетки?
— Ага, а у вас?
— И у нас тоже, — подтвердил Никита, подворачивая штанину. — На счастье и чтобы потом ещё раз вернуться.
Серёжка озадаченно наблюдал за приготовлениями, не понимая их смысла. Если уж пришла блажь залезть под струи, так надо было совсем раздеваться. А просто побродить в чаше фонтана — какое удовольствие? И, главное, как всё это относится к их предыдущему разговору.
Наконец, Никита был готов. Мальчишка крутанулся на пятой точке, встал в бассейне и сделал несколько шагов в сторону фонтана: группы гипсовых рыб, сложенных хвостами и изогнутых рылами в разные стороны, словно лепестки распустившегося цветка.
— Смотри.
— Куда?
— Мне на ноги.
— Ноги как ноги, — пожал плечами Серёжка.
— Ты видишь, что они сломаны, верно? — хитренько спросил Никита.
И правда, через прозрачную поверхность воды казалось, что его ноги немного смещены. Но Серёжку такими трюками было не пронять. Уж как смотрится через воду он знал: насмотрелся вдоволь и сверху и снизу, из глубины.
— Сдвинуты, — для начала слегка поправил пионер.
— Это неважно. Нельзя же их так сдвинуть, не сломав.
— Нельзя…
— Ну вот. Ты чувствуешь, что у меня ноги сломаны. Но на самом то деле они целые.
Доказательств не требовалось, но Никита всё равно для подтверждения слегка бултыхнул ногой.
— Вывод: чувства тебя обманули.
— А вот и нет. Неправильно.
— А как правильно?
— Правильно будет так: я вижу, что ноги сломаны. Но чувствую, что они целые. И я прав. Вот так!
Серёжка победно хихикнул. Его лицо прямо-таки светилось озорным торжеством. Пионер был уверен, что наконец-то одержал над Никитой победу в споре и очень этому радовался. Но радость оказалась несколько преждевременной: Никита не торопился признать своё поражение.
— Видеть и чувствовать — это разве не одно и то же?
— Совершенно разные вещи, — уверенно заявил Серёжка.
— Ладно-ладно, — было видно, что Никита собирался сказать что-то другое, но вдруг резко передумал. — Значит, ты чувствуешь, что Игорь прав, а мы нет. Так?
— Ну… Примерно так.
Ощущения у Серёжки были намного сложнее, но и объяснить их было не просто. Пусть уж лучше Никита поймет как сказал, в этом была немалая доля правды.
— Но то, что мы правы, ты хоть видишь? Что знаний у Игоря не так много?
— Больше чем у меня, — попытался увильнуть от прямого ответа пионер.
— Ну, это не показатель, — безжалостно парировал Никита. — Это не потому, что у него их много, а из-за того, что у тебя их совсем мало.
— У меня, между прочим, всего две тройки в четверти, — недовольно нахмурился Серёжка.
— А у меня по физкультуре пятерка. Только на вашей "Ясногорской лыжне" я бы наверняка занял твёрдое последнее место.
— Ты так спокойно об этом говоришь, — в голосе пионера смешалось недоумение и огорчение.
— А почему я должен об этом говорить неспокойно?
— Потому что это унизительно. Разве это не ранит твою гордость?
— Ну… — Никита на секунду задумался. — Вообще-то мне, конечно, хотелось бы быть таким спортивным, как ты. Я думаю, что тут дело не в одной только прививке, наверняка ведь ты ещё и тренируешься.
— Конечно, как же без этого, — подтвердил Серёжка.
— Ну вот. Конечно, меня не радует, что я тебе уступаю. Но ведь я действительно уступаю, что ж мне теперь, вешаться что-ли? Или врать, что я на самом деле такой великий биатлонист, что запросто тебя обгоню и обстреляю?
— Нет, конечно.
— Ну вот, — повторил Никита. — Я считаю, что-либо не уметь — не стыдно. Все люди чего-то не умеют, потому что никто не умеет всего. И ещё все люди что-то умеют, но плохо, хуже чем другие, которые в этом деле мастера. Стыдно своё неумение превращать в предмет гордости. Вроде как "не умею на лыжах ходить — и не надо, не это делает человека человеком". Не это. Но и гордиться тут всё равно нечем. И ещё стыдно своё неумение выдавать за мастерство. Выйдет такой «мастер» на каток: ноги разъезжаются, как у коровы на льду. А потом говорит, что откатал, как Игорь Бобрин.
— Как кто?
— Игорь Бобрин. Был такой великий фигурист. Давно очень.
— А ты про него откуда знаешь? Тоже на коньках катаешься?
— Да не, я на коньках совсем чуть-чуть, — признался Никита. Он прошлепал обратно к краю бассейна, уселся на него и начал обуваться. — Мама у меня любит посмотреть его выступления. У нее целая коллекция старых записей. Вот я и запомнил. Игорь Бобрин, Константин Кокора, Елена Водорезова, Ирина Роднина, Александр Зайцев, Людмила Пахомова, Александр Горшков, Наталья Линичук, Геннадий Карпоносов…
Никита прервался, чтобы вдохнуть воздуха.
— Хорош, — замахал руками Серёжка, — я всё равно никого их не знаю.
— Слушай, — Никита поднял голову и впялил в Серёжку из-под нависающих волос хитрый взгляд. — А знаешь, как мы проверить можем, кто прав?
— Как проверить? — машинально переспросил тот.
— А очень просто. Я тебе задачку дам из тех, что на олимпиаде мы с Обамой решали. А ты попроси Игоря её решить. Если он сможет, то я признаю, что у него хорошее образование. А если не сможет, то тогда ты согласишься, что я имею право сомневаться.
— В чём?
— В том, что Игорь такой знающий.
Серёжка нахмурился.
— Нет, ну ты пойми, — произнёс Никита, вставая на ноги. — Я эту задачу решил за несколько минут. Я же не претендую на то, что знаю физику лучше инженеров-авиаконструкторов. Не лезу в конструкторское бюро Камова или Сухого: ну-ка, я теперь тут руководить буду. Одно дело решить общую задачку и совсем иное спроектировать самолёт или вертолёт. там столько всего знать надо. Понимаешь?
— Понимаю, конечно. Я ж и не спорю.
— Ну и вот. Но если не уметь такие задачи решать, то в конструкторском бюро уж точно делать нечего. Разве только полы мыть.
Расценив Серёжкино молчание как знак согласия, Никита нанёс удар:
— И если такой незнающий вдруг окажется во главе конструкторского бюро, это будет означать только то, что он занимает не своё место.
— Никит, ну сколько раз тебе объяснять, что это невозможно, — почти умоляюще произнёс Серёжка. — У нас не может некомпетентный человек оказаться на руководящем месте. Просто не может — и всё. Если он командует, значит он способен руководить и управлять. Конструкторским бюро, звездолётом, планетой — неважно. Понимаешь, у нас каждый человек делает то, для чего он предназначен. Не что ему нравится, а для чего предназначен. Понимаешь?
— А как это проверить? Вот мне физика нравится. Я ей занимаюсь. Но откуда мне знать, что я для этого предназначен? И что такое предназначение? Способности? То есть, если у меня талант к тому, чтобы быть художником, то я должен быть художником? А если к тому, чтобы стать агрономом, то я должен стать агрономом? Так? То есть вы умеете заранее сказать, к чему у каждого человека талант? И никакой ошибки? А тебя проверяли на предназначение? Оно у тебя какое?
Ворох обрушенных Никитой вопросов обескуражил Серёжку.
— Ну ты и спросил… — протянул он растерянно.
— Пойдём.
— Куда?
— К Робику, куда же ещё. Валерка с Паоло туда вернуться. Может, они пришли уже, а нас нет. Идём.
— Идём, — согласился Серёжка.
Но едва ребята тронулись по аллее, как Никита напомнил:
— Так ты про предназначение-то объясни.
— Да чего тут объяснять? — устало ответил пионер. — По-твоему проверять предназначение это что-то вроде медосмотра?
— Ну да, типа того.
— Таких проверок у нас нет. Всё по-другому.
— А как?
— Да очень просто. Человек должен доказать, что он способен выполнить то дело, за которое хочет взяться. Можешь — бери и делай, никто не станет смотреть на то, сколько тебе лет и вообще. Не можешь — не берись. И старыми заслугами хвалится не надо.
— Ээээ… это хорошо огород копать. Прикинул свои силы — и берись. Да и то, возможны варианты: когда силы прикидываешь, рассчитываешь на среднюю погоду, правильно? А если дожди сплошные? Град? Буря? Раз и не успел к сроку. И кто виноват? Тот кто взялся?
— За такое не винят, — ответил Серёжка, вспомнив царившую пару лет назад засуху. Кокоринцы тогда, как не старались, госзаказ по зерну и овощам выполнить не смогли. даже если бы выгрести семенные до зернышка, всё равно не смогли бы.
Но никто же с них не требовал: вынь да положь и наплевать, как ты это сделаешь. Яснодольский губернатор просто перенес долги по госзаказу на следующие три года. Клёновы, как и большинство односельчан, расплатились уже ближайшей осенью. Потому что умели работать и работали на совесть. Другое дело, если кто-то только и ищет предлога от работы увильнуть. Ясное дело, что у такого каждый год будет неурожай, в любую погоду. И ясно, что для крестьянского труда такой человек уж точно не предназначен. Ну, так в Кокорино таких и не водилось. Так что, всё было так, как и должно было быть: селяне занимались тем делом, к которому были предназначены. Непонятно было только, как Никита может этого не понимать: такой умный, а в самых простых и ясных вещах путается.
— Ага, за такое, значит, не винят, — азартно продолжал допытываться великий путаник. — А ты понимаешь, что с любой творческой работой ещё сложнее? Что заранее очень трудно оценить вероятность успеха. Очень часто и совсем невозможно.
— Значит, надо проверять по результату, — решил Серёжка.
— Хорошая мысль. Вот только одна проблема: по результату можно узнать после, но не до. Ты слышал, что офицер рассказывал? Что Мурманцев этот оказался совсем непригодным для того, чтобы командовать экспедицией. Но это выяснилось только после того, как он столкнулся с ултами. А как можно было угадать до этого?
— Может, капитан ошибся, — неуверенно произнёс Серёжка.
То, что рассказывал Черешнев, настолько противоречило тому, что к чему привык пионер, что он просто не знал, как относиться к услышанному. И не хотел сейчас об этом думать. Потом когда-нибудь… Завтра… Не даром же говориться, что утро вечера мудренее…
— С чего бы это ему ошибаться? — упорствовал Никита.
— Не знаю… Никит, я не хочу сейчас об этом говорить, — Серёжка остановился и уставился в землю.
— Ладно, пропустим, — неожиданно легко согласился Никита. — Пусть не Мурманцев. О! Пусть Валерка или Паоло. Вот они очень хорошо в астрономии разбираются. Могут они возглавить поисковую экспедицию?
— Мммм… — Серёжка озадаченно почесал затылок. — Наверное, смогут. Но только сперва им придется пройти соответствующие экзамены.