– С тобой все в порядке?
Эмили покачала головой.
– Эли. Она…
– Я знаю.
Они неловко обнялись. Эмили быстро отстранилась и пошла в сторону леса, сказав, что хочет срезать путь домой. Все эти годы Спенсер, Эмили, Ария и Ханна не общались, даже когда сидели в одном классе на истории или оставались наедине в туалете для девочек. И все же Спенсер знала каждую из них, как никто, – со всеми их слабостями и завихрениями, которые могли быть известны только самой близкой подруге. И, конечно же, она знала, что Эмили тяжелее всех переживает смерть Эли. Когда-то они даже придумали ей кличку «Киллер», потому что она защищала Эли, как верный ротвейлер.
Вернувшись к своей машине, Спенсер устроилась на кожаном сиденье и включила радио. Покрутив ручку настройки, она поймала волну 610 AM филадельфийской спортивной радиостанции. Перегруженные тестостероном ведущие азартно спорили о статистике матчей бейсбольных команд «Филлис» и «Сиксерс», и это странным образом успокоило ее. Она-то надеялась, что разговор с давними подругами поможет многое прояснить, но на душе стало еще более паршиво. В обширном словарном запасе Спенсер не находилось более подходящего слова.
Когда в кармане зажужжал мобильник, она потянулась за ним с мыслью о том, что писала, вероятно, Эмили или Ария. Может быть, даже Ханна. Но, прочитав сообщение, Спенсер нахмурилась.
Спенс, я не виню тебя за то, что ты не открыла им наш маленький секрет про Тоби. Правда может быть опасной – а ты ведь не хочешь сделать им больно, не так ли? – Э.
2. Ханна 2.0
Мона Вондервол припарковала родительский «Хаммер» у обочины, но не заглушила двигатель. Она зашвырнула сотовый телефон в сумку-тоут[5] коньячного цвета от «Лорен Меркин» и улыбнулась своей лучшей подруге Ханне:
– Я пыталась тебе дозвониться.
Ханна переминалась с ноги на ногу.
– Зачем ты здесь?
– Ты о чем?
– Ну, я вроде не просила заезжать за мной. – Ханна нервно кивнула в сторону парковки, где стояла ее «Тойота Приус». – Вон моя тачка. Тебе кто-то сказал, что я здесь, или что?
Мона намотала на палец длинную белокурую прядь.
– У тебя что, с мозгами совсем плохо? Еду домой из церкви, увидела тебя, остановилась. – Она хохотнула. – Или ты опять наглоталась маминого валиума? Ты как будто не в себе.
Ханна достала из сумки-хобо[6] от «Прада» пачку сигарет «Кэмел ультра лайт» и закурила. Конечно, она была не в себе. Ее некогда лучшая подруга была убита, а сама она всю неделю получала угрожающие сообщения от какого-то «Э». Сегодня ее весь день не покидало чувство, будто кто-то наблюдал за ней. Она ощущала слежку каждое мгновение – пока собиралась на поминальную службу, покупала диетическую колу в гастрономе «Вава», ехала по хайвею в сторону Роузвудского аббатства.
– Я не видела тебя в церкви, – пробормотала она.
Мона сняла очки, за которыми открылись округлившиеся голубые глаза.
– Ты смотрела прямо на меня. Я помахала рукой. Что-то из этого звучит знакомо?
Ханна пожала плечами:
– Я… не помню.
– Наверное, ты была слишком увлечена подругами, – ехидно заметила Мона.
Ханна ощетинилась. Тема бывших подруг до сих пор оставалась весьма щекотливой – когда-то давно Мона была одной из тех, кого дразнили девчонки из компании Эли. А уж после истории с Дженной их насмешки стали еще более ядовитыми.
– Извини. Там было столько народу.
– Да я вроде бы не пряталась. – Мона будто обиделась. – Я сидела прямо за Шоном.
Ханна печально вздохнула. Шон.
Шон Эккард, теперь уже ее бывший бойфренд; их отношения рухнули в прошлую пятницу, на традиционной вечеринке по случаю начала учебного года у Ноэля Кана. Ханна решила для себя, что эта пятница должна была стать для нее прощанием с девственностью, но, когда она попыталась соблазнить Шона, он отверг девушку, да еще и прочитал ей лекцию о самоуважении. В отместку Ханна устроила вместе с Моной увеселительную прогулку на семейном «БМВ» Эккардов и врезалась в телефонный столб неподалеку от железнодорожной станции.
Мона надавила туфелькой с открытым пальцем на педаль газа, и «Хаммер» взревел всей мощью многоцилиндрового двигателя.
– Так вот, слушай. У нас с тобой полный завал – ни у тебя, ни у меня нет пары.
– Куда? – Ханна заморгала в недоумении.
Мона изогнула идеально выщипанную светлую бровь.
– Ну вот, приехали! На «Фокси»! В эти выходные. Теперь, когда ты бросила Шона, можешь подыскать кого-нибудь покруче.
Ханна уставилась на маленькие одуванчики, пробивавшиеся сквозь трещины в асфальте. «Фокси» – так назывался ежегодный благотворительный бал для «юных членов роузвудского общества», спонсируемый местной гильдией охотников на лис, чем и объяснялось его название[7]. Пожертвовав двести пятьдесят долларов на благотворительные мероприятия гильдии, можно было рассчитывать на ужин с танцами, фотографию в «Филадельфия инквайрер» и упоминание в хронике светской жизни, так что в этой вечеринке видели хороший повод приодеться, выпить и подцепить чужого парня. Ханна заплатила за билет еще в июле, рассчитывая пойти вместе с Шоном.
– Не знаю, пойду ли я, – мрачно пробормотала она.
– Конечно, пойдешь. – Мона закатила голубые глаза и тяжело вздохнула. – Слушай, просто позвони мне, когда тебе сделают обратную лоботомию. – Она включила передачу и резво тронулась с места.
Ханна поплелась к своей «Тойоте». Подруги уже разъехались, и серебристый автомобиль одиноко маячил на пустынной парковке. Тягостное чувство не отпускало девушку. Ханна считала Мону своей лучшей подругой, но сколько же всего утаивала от нее! Взять хотя бы эти сообщения от «Э». Или историю ареста за кражу автомобиля мистера Эккарда. Или то, что это Шон бросил ее, а не наоборот. Шон дипломатично сказал своим друзьям, что просто «решил взять паузу и осмотреться». Ханна подумала, что пора сочинить собственную версию их размолвки, чтобы никто и никогда не узнал правды.
Но, признавшись Моне хотя бы в чем-то, Ханна расписалась бы в том, что ее жизнь выходила из-под контроля. Ханна и Мона вместе создавали себя заново, строго следуя правилу, что они – школьные дивы – безупречны. А для этого надо было блюсти фигуру, первыми облачаться в джинсы «скинни» от «Пейдж» и держать все под контролем. Любые трещины в броне грозили отправить их обратно в лагерь неудачников, а этого они не могли себе представить даже в самом страшном сне. Никогда и ни за что. Поэтому Ханне ничего не оставалось, кроме как делать вид, будто ничего ужасного не произошло, хотя, безусловно, это было не так.
Ханна еще никогда никого не хоронила и уж тем более не сталкивалась с убийством. И то, что жертвой убийства стала Эли – в сочетании с записками от «Э», – особенно пугало. Если кто-то действительно знал историю Дженны… И мог рассказать… и к тому же имел отношение к смерти Эли, это означало, что Ханна больше не контролировала свою жизнь.
Она подъехала к своему дому – солидному кирпичному особняку в георгианском стиле[8] с видом на гору Кейл. Взглянув на свое отражение в зеркале заднего вида, она содрогнулась – кожа была покрыта пятнами и лоснилась, а расширенные поры казались зияющими дырами. Она наклонилась ближе к зеркалу, и вдруг лицо очистилось. Ханна сделала несколько длинных прерывистых вдохов, прежде чем выбраться из машины. В последнее время такие галлюцинации случались все чаще.
Взбудораженная, она проскользнула в дом и направилась прямиком на кухню. Пройдя через застекленные двери, она замерла на пороге.
Мать Ханны сидела за столом, перед ней стояла тарелка с сыром и крекерами. Ее темно-каштановые волосы были собраны в пучок, на руке в лучах послеполуденного солнца посверкивали инкрустированные бриллиантами часы «Шопар». В ухе торчал беспроводной наушник, подключенный к сотовому телефону.
И рядом с ней сидел отец Ханны.
– Мы тебя ждем, – сказал он.
Ханна попятилась назад. В его волосах прибавилось седины, он носил новые очки в тонкой металлической оправе, но в остальном выглядел, как прежде: высокий, с морщинками вокруг глаз, в голубом поло. Даже голос не изменился – все такой же глубокий и спокойный, как у диктора Эн-пи-ар[9]. Ханна не видела отца и не говорила с ним вот уже почти четыре года.
– Что ты здесь делаешь? – выпалила она.
– Был по делам в Филадельфии, – ответил мистер Марин, причем «по делам» прозвучало немного нервно. Он взялся за кофейную кружку с ручкой в форме добермана – свою кружку, из которой он всегда пил кофе, пока жил с ними. Ханне стало интересно, не рылся ли он в шкафчиках, чтобы ее найти.
– Твоя мама позвонила и рассказала мне об Элисон. Я очень сожалею, Ханна.
– Да, – только и смогла вымолвить Ханна. Голова ее закружилась.
– Хочешь поговорить об этом? – Мама отщипнула кусочек сыра чеддер.
Ханна пришла в замешательство. Отношения между миссис Марин и Ханной больше напоминали общение начальника со стажером, чем матери с дочерью. Эшли Марин из кожи вон лезла, прокладывая путь к руководящим высотам в филадельфийской рекламной фирме «Макманус энд Тейт», и к окружающим относилась, как к своим подчиненным. Ханна и не помнила, когда в последний раз мама заводила с ней задушевные разговоры. Возможно, этого вообще никогда не было.
– М-м, все нормально. Но все равно спасибо, – добавила она с некоторым вызовом.
Можно ли было винить Ханну за такую озлобленность? После того как родители развелись, ее отец переехал в Аннаполис, начал встречаться с женщиной по имени Изабель и обзавелся роскошной квазипадчерицей Кейт. В новой жизни отца не нашлось места для родной дочери, так что Ханна навестила его лишь однажды. Все эти годы отец даже не пытался звонить ей, писать, да и вообще не напоминал о себе. Он даже перестал присылать подарки на день рождения, ограничиваясь денежными чеками.
Отец вздохнул:
– Наверное, сегодня не самый подходящий день для разговоров по душам.
Ханна бросила на него взгляд:
– Разговоров о чем?
Мистер Марин откашлялся:
– Видишь ли, твоя мама позвонила мне и по другой причине. – Он опустил глаза. – Машина.
Ханна нахмурилась. Машина? Что за машина? О боже.
– Мало того, что ты угнала автомобиль мистера Эккарда, – продолжил отец, – ты еще и скрылась с места аварии?
Ханна посмотрела на мать:
– Я думала, там все улажено.
– Ничего не улажено. – Миссис Марин сурово взглянула на нее.
«Соврала, что ли?» – хотела спросить Ханна. Когда копы отпустили ее в субботу, мама загадочно намекнула, что «все уладит», поэтому Ханне нечего было бояться. Загадка разрешилась, когда следующим вечером Ханна застала свою мать и молодого офицера Даррена Вилдена на кухне их дома, где мама как раз и «улаживала» проблему.
– Я серьезно, – сказала миссис Марин, и усмешка померкла на губах Ханны. – Да, полиция согласилась закрыть дело, но это не меняет того, что происходит с тобой, Ханна. Сначала кража в «Тиффани», теперь это. Я не знаю, что делать. Поэтому и позвонила твоему отцу.
Ханна уставилась на тарелку с сыром. От потрясения она не могла смотреть в глаза родителям. Неужели мама рассказала отцу и о том, что ее поймали на краже в бутике «Тиффани»?
Мистер Марин прочистил горло:
– Хотя полиция и замяла дело, мистер Эккард хочет все уладить в частном порядке, без судебного разбирательства.
Ханна прикусила щеку:
– Разве страховая компания не оплачивает такие случаи?
– Дело не совсем в этом, – ответил мистер Марин. – Мистер Эккард обратился с предложением к твоей матери.
– Отец Шона – пластический хирург, – объяснила мать, – но его любимое детище – это реабилитационная клиника для пострадавших от ожогов. Он хочет, чтобы ты явилась туда завтра в половине третьего.
Ханна сморщила нос:
– Почему мы не можем просто дать ему денег?
Зазвонил крошечный мобильник миссис Марин.
– Я думаю, это послужит тебе хорошим уроком. Заодно сделаешь что-нибудь полезное для общества. Чтобы понять, что натворила.
– Но я и так понимаю!
Ханне Марин совсем не хотелось тратить свободное время на ожоговую клинику. Если уж работать волонтером, то почему нельзя выбрать место покруче? Например, в ООН, с Николь и Анджелиной?[10]
– Это уже решено, – отрезала миссис Марин и тут же прокричала в трубку: – Карсон? У тебя готовы макеты?
Ханна сжала кулаки, ногти больно впились в ладони. На самом деле ей очень хотелось подняться наверх, переодеться, снять с себя это похоронное платье – неужели из-за него бедра выглядели необъятными или во всем было виновато отражение в стеклянных дверях патио? – освежить макияж, сбросить пару-тройку килограммов и махнуть рюмку водки. А уж потом она бы вернулась и представилась заново.
Когда она взглянула на отца, он еле заметно улыбнулся. У Ханны дрогнуло сердце. Его губы раскрылись, как будто он хотел что-то сказать, но тут зазвонил и его сотовый. Он поднял палец, призывая Ханну задержаться.
– Кейт? – ответил он.
У Ханны внутри все оборвалось. Кейт. Роскошная, безупречная квазипадчерица.
Отец прижал трубку подбородком.
– Привет! Как прошел кросс? – Он выдержал паузу, и его лицо просияло. – Восемнадцать минут? Это потрясающе.
Ханна схватила с тарелки кусок сыра. Когда она приехала в Аннаполис, Кейт даже не смотрела на нее. Вместе с Эли, которая отправилась морально поддержать подругу, они тотчас сформировали касту красавиц, словно отгородившись от Ханны. Это настолько взбесило Ханну, что от злости она умяла все, что было на столе и в радиусе километра – в то время уродливая толстушка, она только и знала, что ела, ела и ела. Когда, едва не лопаясь от обжорства, она схватилась за живот, отец подергал ее за мизинец на ноге и сказал: «Маленькому поросенку не по себе?» И это в присутствии всех. Ханна бросилась в ванную и долго скребла горло зубной щеткой.
Она так и не донесла до рта кусок чеддера. Глубоко вздохнув, она завернула его в салфетку и выбросила в мусорную корзину. Все это осталось в далеком прошлом, когда она была совсем другой Ханной. Той, которую знала только Эли и которую сама Ханна давно похоронила.
3. Где тут записывают в амиши?
[11]
Эмили Филдс стояла перед гостиницей «Серая лошадь» – старинным каменным зданием, где в годы Гражданской войны располагался госпиталь. Нынешний хозяин переоборудовал верхние этажи под номера для богатых постояльцев, а внизу открыл органическое кафе. Эмили заглянула в окно и увидела кое-кого из своих одноклассников с родителями – они налегали на рогалики с копченым лососем, прессованные итальянские сэндвичи и огромные порции салата «Кобб». После поминальной службы все, должно быть, страшно проголодались.
– Ты все-таки пришла.
Быстро обернувшись, Эмили увидела Майю Сен-Жермен, которая стояла у входа, опираясь на терракотовый вазон с пионами. Майя позвонила, когда Эмили отъезжала от качелей, и сказала, что будет ждать ее в кафе. Как и Эмили, Майя по-прежнему была в траурном наряде – короткой черной вельветовой юбке в складку, черных сапогах и черном пуловере без рукавов с нежным кружевом вокруг шеи. Казалось, она тоже выгребла все это скорбное старье из самых глубин шкафа.
Эмили грустно улыбнулась. Сен-Жермены переехали в бывший дом Эли. Когда рабочие начали выкапывать недостроенную беседку ДиЛаурентисов, чтобы возвести на этом месте теннисный корт, под бетонной плитой обнаружили разложившееся тело Эли. С тех пор возле дома круглосуточно дежурили фургоны телевизионщиков, полицейские машины и любопытные зеваки. Семья Майи нашла убежище здесь, в гостинице, где и собиралась пожить, пока не улягутся страсти.