Но наливка того стоит. И не зря Юрий Михайлович платит в казну налогу по полтине с каждого ведра - разве приятственность для души и усладу для чувств можно измерять деньгами? В старые-то времена...
Что было в старые времена и каким образом они соотносятся с вишнёвкой отставного лейтенанта Федякова, отец Михаил додумать не успел - мерзкая маленькая собачонка, какими, собственно, и бывают все мелкие собаки, с заливистым лаем выскочила из чьего-то палисадника и попыталась вцепиться в ногу. Получив пинка, злобное чудовище с жалобным визгом укатилось в темноту, но, справившись с потрясением и ведомая природной вздорностью характера, повторила атаку. Ещё удар, попавший точно под нижнюю челюсть, и шавка опять улетела, захлебнувшись ненавистью ко всему миру.
- Вот же бляжий зверь, - пробормотал батюшка, нащупывая на дороге подходящий камень. - Вот я тебе...
Подвело угощение господина Федякова, как есть подвело. Не в том смысле, что его самого, а вот отца Михаила...
Звон дорогущего, с завода братьев Нобелей, стекла привёл батюшку в некоторое смущение. Как и раздавшийся следом испуганный визг.
- Стой! - заорал кто-то в темноте и в небо ударил сноп огня, сопровождающийся грохотом. - Стоять, я сказал!
Грозный окрик и выстрел заставили отпрыгнуть в сторону, а в руке неведомым образом сам собой появился пистолет. Лукавый смущает, подталкивая к оружию?
Топот тяжёлых сапог по дороге - кто-то пробежал мимо, остановился, постоял немного. Вернулся. И уже потише:
- Марья Михайловна, вас стеклом не поранило? Беспокойствие имею большое.
- Ой, скажете тоже, Фёдор Савич, - откликнулся звонкий голосок, по которому священник узнал старшую дочь. - Царапина пустяковая.
- Где? - ощутимо перепугался Самохин. - Перевязать бы!
- Не надо.
- Почему?
- Так оно попало... не скажу...
- Я сам посмотрю.
- Ой, руки убери, охальник.
- Да чего...
Звучный шлепок, сменился жарким шёпотом. Что было дальше, отец Михаил не слышал - он перекрестил темноту, улыбнулся с умилением, и зашагал обратно к дому отставного лейтенанта Федякова. Чай примет постояльца на одну ночь?
Принял. Даже очень обрадовался вернувшемуся собеседнику. Так и просидели до утра за наливкой. Рассуждая о видах на урожай, о европейской политике, о проводимом Павлом Петровичем перевооружении армии. Славно поговорили.
А утром...
Утром отец Михаил вернулся домой, громко обругал неизвестных злоумышленников, бросивших камень в окно, и совсем было собрался пойти в церковь, как в дверь заколотила чья-то решительная рука.
- Кого ещё нечистая принесла, прости Господи? Машка, ну-ка посмотри.
- Телеграмма! - несколько мгновений спустя откликнулась старшая дочь. - Мне расписаться?
- Я сам, - священник вышел в просторные сени и протянул руку к неясно видимой фигуре в дверном проёме. - Дай сюды.
Но невозмутимый почтальон сначала заставил черкнуть закорючку в прошнурованной тетради, и только потом отдал запечатанный сургучом пакет.
- Ответ нужен?
- Нет, - покачал головой письмоносец. - Желаю здравствовать.
- Благослови тя Господь, - машинально откликнулся батюшка и зашелестел бумагой, громко цыкнув на дочь. - Не твоего ума дело! Лучше Федьку своего сюда позови!
- Он не мой.
- Поговори ещё...
- А сказать-то чего?
Отец Михаил задумался на минутку, и выдохнул:
- Война!
Глава 2
- Ну так что, государь, война? - Кутузов бросил указку на расстеленную карту и выжидательно посмотрел на меня.
- А сам как думаешь?
Михаил Илларионович неопределённо хмыкнул и ответил с лёгкой усмешкой:
- Для думанья у нас твоя голова имеется, а моё дело - приказы исполнять!
Фельдмаршал один из немногих, а честно сказать, так вообще единственный, кто позволяет себе так вольно разговаривать с императором. Соблюдая меру, ни в коем случае не перебарщивая, но с достаточной бесцеремонностью и малой толикой панибратства, временами переходящей в амикошонство. Имеет право, между прочим. Право друга и боевого товарища, с которым полтора года хлебали горькую кашу войны. Той, которая дай Бог никогда не случится.
Мы попали сюда из сентября одна тысяча девятьсот сорок третьего года, из-под Ленинграда. Как? Не знаю сам... может быть погибли и наши души переселились, а может... Не верю я в это. Но пришлось поверить. И пришлось зубами вцепиться в шанс прожить ещё одну жизнь. И началось!
В первую очередь я категорически отказался помереть от апоплексического удара табакеркой в висок, чем очень озадачил заговорщиков. Причём многих из них сюрприз удивил до смерти - в ночь, когда всё держалось пусть не на ниточке, а на кончиках штыков оставшихся верными присяге гренадеров, церемониться с убийцами никто не собирался. Сколько тогда народу в горячке порешили? Много. Сейчас бы действовал иначе, но в тот момент казалось, что другого выхода просто нет. Ладно, кто старое помянет...
А что было во-вторых? Ага, вспомнил... Как-то само собой получилось, что репутация слегка помешанного императора Павла Петровича не только подтвердилась, но и явила себя во всей красе. И сам постарался, и недоброжелатели подсуетились, но сейчас мне это на руку - не приходится придумывать оправдание действиям и поступкам, взгляду постороннего наблюдателя кажущимся очередным сумасбродством. Взгляду иностранных разведок тем более. Плевать, пусть ломают голову, пытаясь разгадать второй, третий, а то и пятый смысл любых движений русского царя.
Вот так и прожил шесть лет. Уже шесть лет?
- Надумал?
От голоса Кутузова воспоминания рушатся подобно стенам Иерихона, услышавшим трубы Иисуса Навина. Нетерпение фельдмаршала вполне объяснимо - только что по телеграфу поступило сообщение, что австрийскую столицу осадили неожиданно объединившие свои усилия французские и венгерские войска. Ну, венгров за полноценное войско можно считать с большой натяжкой, хотя повстанцы и сражаются с редким воодушевлением, а вот действия Наполеона изрядно беспокоят.
Не любит он нас. Причём знает, что мне об этом хорошо известно. Да я и не просил любить, лишь бы платил аккуратно за поставки. Да, ситуация... Ещё недавно казалось, что стоит только перекрыть поток товаров, за прошедшие годы превратившийся из крохотного ручейка в полноценную реку, и Бонапартий будет поставлен на колени. Казалось, да.
Вообще, когда сюда попал, мне казалось, что знаю историю почти на полтора столетия вперёд. И поэтому полагал, будто сведений из будущего достаточно, чтобы обойти все подводные камни внешней и внутренней политики. Наивный дурак! Сам чёрт не разберётся в нынешней мешанине, куда оказались втянуты даже те, кто о войнах и не помышлял никогда.
- Сволочи!
- Вы про кого, государь? - фельдмаршал снова стал самим собой, временно задвинув сознание Мишки Варзина на второй план.
- Про всех, - лёгкой улыбкой даю понять, что к присутствующим это не относится. - Как у нас с готовностью?
- Как обычно, - пожимает плечами Михаил Илларионович. - Артиллерия укомплектована новыми орудиями на двадцать пять процентов от потребного, патронов к кулибинским винтовкам едва ли по сотне на ствол наберётся, воздухоплавание в глубокой ж... хм... в ней самой, производство миномётов начнётся только осенью. Мы традиционно не готовы.
- И кавалерия?
- Пфе! Гусары полков спецназначения ещё чего-то могут, а остальные...
Старый товарищ неправ, очень во многом неправ. Просто ему хочется всего и сразу, а не получается. Вот я не переживаю: подумаешь, три четверти пушек не успели заменить, у других и этого нет. В том смысле, что наши старые и до того считались лучшими. И с патронами не так страшно, как кажется. Да, всего по сотне на ствол, но принимая во внимание некоторую увлечённость графа Кулибина своими винтовками и пуск новых оружейных заводов в Сормове и Туле... Иван Петрович претворяет в жизнь самые радушные мечты, вдруг оказавшиеся вполне осуществимыми.
Хм, не забыть бы ему напомнить о необходимости провести инспекцию на предприятиях княгини Лопухиной - в последнее время оттуда идёт столько брака, что в иные времена милейшей Дарье Алексеевне хватило бы на червонец. Плюс пять лет поражения в правах. А я вот либеральничаю.
- Готовы мы к войне. Или не готовы, - подвожу итог нашей беседы, - а воевать, Миша, всё равно придётся. Или не хочешь?
- Не хочу, - соглашается Кутузов. - Я ведь, твоё величество, не сопливый младший лейтенант из училища, у которого в мозгах вместо извилин отражение широких лампасов.
- Не хочешь, но будешь?
- Есть варианты?
- Нет, - обнадёживаю друга.
- А что же спрашиваешь?
- Да так...
- Нет уж, - фельдмаршал повертел в руках ни в чём не повинную указку и переломил её об колено. - Вместе кашу заварили, вместе и расхлёбывать будем. Мы же большевики?
Хороший вопрос. Своевременный вопрос.
- Сам как думаешь?
Молчит. Оно и правильно, что молчит. Мне тоже нечего ответить. Наверное, пару-тройку лет назад и смог бы, но не сегодня. Представляю, как нерождённые пока Карл Маркс и Фридрих Энгельс ворочаются в гробах от нашего с Мишкой марксизма. Кстати, не попросить ли Александра Христофоровича Бенкендорфа озаботиться тем, чтобы прогрессивное учение так никогда и не появилось на свет? Всего-то и нужно... Сколько стоит человеческая жизнь в нынешней Европе?
И не надо меня обвинять в ревизионизме, уклонизме и прочих грехах, не надо. Вам нужны великие потрясения? Замечательно, тогда засуньте их себе в задницу, а мы и без потрясений как-нибудь проживём. Постараемся, во всяком случае.
Всё, к чертям посторонние мысли! Работать!
Фарфоровая кнопочка на столе - новое веянье в моде и прорыв в науке. Мы стоим на пороге эпохи электричества. Оно, правда, ещё в зачаточном состоянии, но примитивную батарею для питания звонка осилили.
- Вызывали, Ваше Императорское Величество? - секретарь появился в кабинете неслышно, хотя дверные петли должны отчаянно скрипеть. Он сквозь стены проходит, что ли?
- Да, вызывал. Бумаги готовы?
- Так точно, - толстая папка ложится на край стола. - Копии тоже здесь.
У Сергея Александровича хороший почерк - буковки округлые и ровные, словно идущие в атаку шеренги французской пехоты. А у меня строчки кривые, с многочисленными кляксами и исправлениями. Это дают о себе знать последствия покушения двухлетней давности - плохо сгибаются пальцы на правой руке. Стакан или шпагу удержать могу, но ручка со стальным пером подчиняться категорически отказывается. Впрочем, для трёх десятков подписей много сил не потребуется.
Пять последних листов откладываю отдельно. Это будущая добыча иностранных шпионов, слетевшихся в Петербург в поисках совершенно секретной информации. Пусть шпионят на доброе здоровье, мне не жалко. Вот когда сопредельные державы перестанут проявлять интерес, тогда будет печально. А бумаг я ещё напишу, благо богатое и нездоровое воображение порой подсказывает такое...
- Передашь Бенкендорфу, дальше он сам озаботится.
- Будет исполнено, Ваше Императорское Величество, сей же час передам лично в руки.
- Курьера достаточно.
- Но Александр Христофорович будет нынче на совещании.
- А мы куда-то торопимся? Благородное искусство шпионажа суеты не терпит.
Да, господа-товарищи, хороший шпионаж много чего не любит. А вот мне в последнее время нравится с самым серьёзным видом произносить заведомые глупости и рассказывать бородатые анекдоты. Волнуюсь, наверное, в преддверии большой войны, и пытаюсь спрятать неуверенность за шутками. Боюсь? Скорее всего так и есть - полководец из меня аховый, и больше полка в обороне не потяну. Про наступление вообще лучше не заикаться, дабы не опозориться. Будем надеяться на полководцев, зря что ли жалование получают. И немалое - содержание генералов обходится нисколько не дешевле расходов на Черноморский и Балтийский флот вместе взятые.
А война стоит на пороге и уже стучится в двери. Война, которая сейчас нужна больше мира, как бы ни страшно это звучало. Семь лет мы работали на неё, теперь наша очередь собирать камни. Или разбрасывать? Что же, значит будем разбрасывать.
- Разрешите идти? - застывший неподвижно секретарь наконец-то решился нарушить моё задумчивое молчание. Инициативный, и это хорошо.
- Да, конечно же.
Сергей Александрович щёлкнул каблуками и вышел - никак не избавится от въевшихся с детства привычек. Потомственный военный, то вам не фунт изюму.
- Вызывали, Ваше Императорское Величество? - в приоткрытую дверь заглядывает усатый сержант с двумя золотыми нашивками за тяжёлые ранения.
Чёрт побери, я сам не заметил, как рука привычно нажала на звонок. Зачем мне солдат в кабинете? Поговорить?
- Садись, - показываю на стоящий напротив стул. - Или присаживайся. Если так удобнее.
Улыбается, каналья, но мотает головой. Тоже правильно - для часового на посту караульный начальник пострашнее любого императора. И если обнаружит нарушение, то никакие монаршие милости не компенсируют грядущие неприятности по службе.
- Слушай, Василий Петрович, что ты думаешь о французах? - Сержант улыбается ещё шире. А что, если Наполеон знает в лицо чуть ли не каждого своего гвардейца, то и русскому царю не зазорно. Вроде малость, а людям приятно. - Ну? Только правду.
Задумался. И это тоже хорошо, ведь лет пять назад мне бы ответили в таком духе - мол, не сумлевайся, надёжа-государь, бравы солдатушки одолеют супостата одной левой, ты только прикажи. А глаза обязательно выпученные и похожие на оловянные пуговицы.
- Француз вояка умелый, Ваше Императорское Величество.
- Давай без титулований, братец. Умелый, говоришь? А ты сам?
- Ну-у-у... сравнивать не стал бы.
- Это почему же?
- Несправедливое сравнение, государь! Кто я, а кто они!
- Русскому солдату негоже скромничать.
- Причём здесь скромность? - искренне удивился часовой. - В правильном бою я пятерых побью не запыхавшись, а в тайном, как Александр Христофорович обучает, и двух десятков мало будет.
- Ладно, иди, чудо-богатырь, - я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
- Вот и поговорил с народом! Vox populi [1] послушал, мать его за ногу!
Скрипнула дверь. Чёрт побери, безопасность безопасностью, но всё же стоит приказать смазать проклятые петли. Нервы и без того натянуты струной, а мерзкий звук проходится по ним даже не смычком - пилой, оставляющей зазубрины. Вот хватит кондрашка невзначай!
Лёгкие шаги Марии Фёдоровны узнаваемы. Дражайшая супруга в свои годы умудряется не только выглядеть на тридцать лет, но и чувствовать себя так же. Злые языки, к сожалению ещё не подрезанные под корень товарищем Бенкендорфом, утверждали, что императрица играла с дьяволом в карты, поставив на кон бессмертную душу против секрета вечной молодости. Как сообщали рассказчики, царица совсем было проиграла, но появление вооружённого кочергой и винтовкой ревнивого супруга, то бишь меня, радикальным образом повлияло на результат.
В итоге состоявшегося выяснения отношений, чёрт лишился рогов, хвоста, целомудрия (тут как раз пригодилась кочерга), и был отправлен этапом на Аляску. Вечная же молодость досталась призом победителю, разделившему ещё в равных долях, не считая малой толики, выделенной присутствовавшему при допросе и аресте нечистого фельдмаршалу Кутузову.
Церковь в лице обер-прокурора Священного Синода отца Николая выступила с опровержением гнусных домыслов, но напечатанные во всех газетах Российской Империи статьи имели эффект хоть и положительный, но прямо противоположный ожидаемому. Читатели с серьёзным выражением лица кивали друг другу, многозначительно перемигивались, а та история обрастала всё новыми подробностями.
Да и плевать, честно сказать. Зато не придётся никому ничего объяснять, выдумывая причины столь крепкого здоровья и общей бодрости организма.