- Павел, ты тревожишься, я чувствую, - тёплые ладони привычно легли на плечи. - Что-то случилось?
- На душе нехорошо, - с Марией Фёдоровной можно и нужно разговаривать откровенно, как на исповеди. И даже более.
Впрочем, кое о чём лучше промолчать и там и там. Оно самому спокойнее, и душа не отягчена осознанием ввержения человека в пучину страстей. Негоже ставить любое из Божьих созданий перед выбором - поверить или нет, хранить или продать... Да, Господь даёт свободу воли, но лишь нечистый предлагает варианты. Поэтому исповедь для меня является формальностью, несмотря на то, что прошлой памятью императора Павла Петровича я очень верующий человек. Не набожный, а именно верующий. Понимание сего факта пришло не сразу, но и неожиданностью тоже не стало.
- Не переживай, Павел, всё будет хорошо. Россия никогда не проигрывала свои войны.
- Вот как? - наконец-то поворачиваюсь, благо кресло на колёсиках позволяет сделать это не вставая. От супруги, в последнее время увлёкшейся изучением русской истории, можно было ожидать многое. - И на основе чего же сделаны столь выдающиеся выводы, дорогая? Татаро-монголов ты отменила высочайшим повелением?
- А это с какой точки зрения посмотреть.
- С любой.
- Павел, ты ошибаешься, - императрица хмурится, отчего на переносице появляется строгая морщинка. - Верна только та точка зрения, что служит благу Отечества. Не смейся, для женщины Родиной становится та страна, в которой родились её дети.
- Иезуитство! - и на всякий случай уточняю. - Это не про детей.
- Я помню, - морщинка пропала, и лицо расцвело в милой улыбке. - А иезуиты, между прочим, умнейшие люди.
- Кто бы спорил.
- Не отвлекай... Они Китаю историю написали, придумав несколько тысячелетий прошлого, и...
- Предлагаешь поручить им поработать над нашей?
- Доверить святое еретикам? Шутишь? Тем более у нас даже придумывать ничего не нужно, всё своё и в избытке. Вот ты монголов вспоминал, а где этот народ сейчас?
- Тут, - я ткнул пальцем в стоящий рядом со столом глобус, на котором иногда любил поразвлечься, рисуя одним государствам немыслимые очертания границ, безжалостно раздирая на части другие, третьи вообще стирал с поверхности земного шара, обозначая на том месте четвёртые.
Мария Фёдоровна пригляделась к маленькой точке, затерянной где-то в глубинах Азии, и пренебрежительно фыркнула:
- И это те самые потрясатели вселенной? Нет. Что ни говори, а мы ту войну выиграли, пусть и с несколькими неудачными кампаниями в самом начале. Важен итог, не так ли?
- Но двести с лишним лет?
- И что? Древности свойственна неторопливость. Это сейчас все будто с ума посходили и запустили время вскачь, раньше было иначе. Вот воевали с Литвой - где та Литва? Где Польша, Швеция? Уж не говорю про насекомые государства вроде Крыма или Ливонского Ордена.
- Последний государством не являлся.
- Тем лучше, Павел! К разбойникам во всём мире относятся с предубеждением, а они разбойники и есть. Были.
- Глупости.
- Да, глупости, - согласилась Мария Фёдоровна. - Но к умным мыслям относятся с ещё большим предубеждением.
Забавно. Надо будет процитировать императрицу на сегодняшнем военном совете. Нет, что ни говори, я её очень люблю и уважаю, но иногда мою дорогую слишком заносит. Хотя...
- Душа моя, ты не откажешься присутствовать на нынешнем совещании?
Весенний вечер тих и прекрасен. Из открытого окна тянет холодком ещё не везде стаявшего снега, а откуда-то со стороны Мойки доносится незлобливая матерщина городовых, призывающих петербуржцев не шуметь и не нарушать раздумий императора. В кабинете дым - дежурившие на крыше снайперы опять набросали всякой дряни в каминные трубы, и попытка погреться у живого огня закончилась неудачей. А не сослать ли в Сибирь мерзавцев? Чуть было не сорвали заседание государственного совета!
- Здравствуйте, господа и товарищи! - обвожу взглядом присутствующих, ни на ком не останавливая его. - Я пригласил вас, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие.
Михаил Илларионович улыбается - Мишке Варзину приходилось когда-то играть на любительских подмостках, а в ближайшее время на сценах петербуржских театров появится пьеса "Ревизор" за авторством некоего Николая Васильевича Гоголя, но под редакцией фельдмаршала Кутузова. Я сам не ожидал, что старый друг окажется таким завзятым театралом.
Остальные предельно серьёзны и осознают важность момента. Бенкендорф сидит с неизменной кожаной папкой на коленях и тихонько постукивает носком сапога по натёртому паркету. Волнуется? Правильно, Александр Христофорович принимал участие в разработке нашего плана, и знает, что именно ему и предстоит взвалить на плечи самую тяжёлую ношу. И его ОсНазу, где при обучении отсеивается до пятидесяти процентов личного состава.
Слева от Бенкендорфа государственный канцлер. Графу Ростопчину предстоит осуществить дипломатическое прикрытие. В том смысле, что нужно представить Россию жертвой неспровоцированной агрессии со стороны Франции. На мнение так называемой просвещённой Европы нам плевать, но для успокоения собственной совести такое положение дел весьма желательно. Совесть у нас хоть и гибкая, но та гибкость имеет некоторые пределы. До них, правда, ещё не доходили, но зачем рисковать?
Министр обороны перекидывает из руки в руку двухцветный карандаш "Тактика" производства завода братьев Гномовых, привезённый ими лично из Нахичевана в подарок Алексею Андреевичу. Карандаш не менее локтя в длину, в три пальца толщиной, и выглядит скорее гетманской булавой, чем писчей принадлежностью. Зато нарисованная на карте стрелка предполагаемого контрудара занимает половину будущего театра военных действий. Шутник граф Аракчеев, однако.
Командир Красногвардейской имени генералиссимуса Суворова дивизии генерал-майор Тучков смотрит в окно. Этот спокоен - красногвардейцы недавно полностью закончили перевооружение и пополнили численность после понесённых в Тифлисском замирении потерь, и готовы к выполнению предстоящих задач. Любых. Иначе что же это за гвардия?
Гавриил Романович Державин излучает внимание и почтительность. Главный поэт страны, министр финансов и старший таможенник Российской Империи. Хотя сегодня военный совет, но деньги тоже оружие. У нас всё должно стать оружием. Кстати, а куда это косится старый чёрт?
- Хм... Гавриил Романович?
- Да, Ваше Императорское Величество? - Державин с трудом отрывает взгляд от внёсшей поднос с лёгкими закусками горничной. С некоторых пор решено было сменить угрюмые рожи дежурных сержантов на румяные личики юных красавиц. - Простите, отвлёкся.
Скорее привлёкся. И что такого привлекательного в длинных юбках, едва приоткрывающих изящный башмачок на стройной ножке? По моему разумению можно и покороче, иначе при работе в госпитале край платья запачкается кровью. Некрасиво получится, не находите?
Глава Священного Синода тоже косит глаза не туда, куда следует женатому человеку и отворачивается с явным сожалением. А не отослать ли его на фронт от греха подальше? Вот так, пожалуй, и сделаем.
Ну вот, вроде бы все собрались, включая императрицу Марию Фёдоровну, и пора начинать вершить судьбы мира. Так, кажется, это называется?
Глава 3
Фёдор Толстой опустил бинокль, через который наблюдал за переправляющимся через безымянную речку авангардом французской армии, и вполголоса выругался. Мать честная, вот это силища прёт! Считай, чуть не вся Европа заявилась. Эх, велика Россия, но лишней земли в ней нет, особенно под новые кладбища. Вот ведь подлый народец - даже будущей смертью своей норовят ущерб нанести.
- Васька, готов к передаче?
- Один секунд, вашбродь! - солдат в пятнистой накидке разведчика как раз заканчивал устанавливать треногу гелиографа. - Уровень выставить осталось.
Приборчик нехитрый, но в пользовании требует некоторых навыков. Сам из себя он представляет здоровенный ящик со множеством зеркал, расположенных таким образом, что передаваемый посредством солнечных зайчиков сигнал можно посылать как направленным лучом, так и по широкому фронту. Сейчас второй случай и есть - ушли чёрт знает куда, и принимающий гелиографист знает только примерное направление. Тучки бы не набежали...
Вообще-то Фёдору не по чину самолично следить за переправой противника, и генерал-майор Тучков за это устроит хорошую головомойку, но батальон находится в свободном поиске, что позволяет более вольно трактовать требования Устава. Да, не по чину! Но если очень хочется? Хочется сделать самый первый выстрел в этой войне, чтоб когда-нибудь с гордостью рассказать внукам и правнукам... Или не говорить, пусть сами прочитают в учебниках истории.
Военному человеку вообще свойственна малая толика тщеславия, и капитан Толстой не являлся исключением. Но, как ни странно, головокружительная карьера не испортила его характер. В двадцать шесть лет получив под начало батальон Красной Гвардии, по негласной табели о рангах стоящий между егерской бригадой и пехотной дивизией, он оставался всё тем же Фёдором Толстым, что попал когда-то в штафбат под командованием прапорщика Александра Павловича Романова.
Ранняя счастливая женитьба ли на то повлияла, или непременное участие во всех без исключения военных мероприятиях как за границами Российской Империи, так и внутри её, но Фёдор Иванович прослыл среди подчинённых добрым, строгим и заботливым командиром. Среди солдат бытовало поверье, что смерть панически боится их капитана, и старается обходить батальон стороной, предпочитая добывать пропитание среди неприятельских рядов. Мнение укрепил случай, произошедший во время недавнего Тифлисского замирения, когда... Впрочем, зачем вспоминать былое, если новый враг пришёл незваным и топчет родные пажити? Что, разве в Царстве Польском сельскохозяйственные угодья называются как-то иначе? Это неважно, всё равно топчут, причём пока безнаказанно.
- Готово, вашбродь! - бодро отрапортовал покончивший с настройкой аппарата связист.
- Ага, - кивнул капитан, и сунул солдату листок бумаги. - Ты передавай пока, а я малость поближе гляну. Как закончишь, живо дуй к нашим.
- Так ведь...
- Не рассуждать! - прикрикнул Толстой, прекрасно понимающий, что его намерения немного противоречат полученному из штаба дивизии приказу.
- Совсем не рассуждать?
- Только сейчас. И смотри у меня тут! - командир подумал, и добавил ласково. - Или в морду дать?
Угроза подействовала, хотя капитан ни разу не был замечен в рукоприкладстве к нижним чинам. Наверное, солдату не хотелось стать первым.
- Пошёл я, - Толстой закинул за спину винтовку со странным утолщением на конце ствола, похлопал по патронной сумке на поясе, и растворился в густых кустах.
А связист вздохнул, перекрестился, и, скосив глаза в бумажку, привычно захлопал шторками гелиографа, в паузах протирая толстую линзу в крышке аппарата. Работа как работа... лишь бы тучки не набежали.
От разнообразия и многоцветья неприятельских мундиров рябило в глазах. Красные, синие, зелёные, белые, красно-синие, бело-красные, сине-зелёные и прочие, самые немыслимые сочетания...Ну что за радуга, право слово? Они воевать собираются, или бал-маскарад устраивать? Нет, не дошла ещё просвещённая Европа до понимания разницы между полевой и парадной формами. В первой всё, в том числе и красота, пожертвовано ради удобства и незаметности, а во второй можно появляться исключительно в свете, блистая перед дамами звёздами орденских знаков и золотом эполетов.
Сам Толстой в светло-зелёном, в цвет высокой травы на небольшом пригорке, и со стороны выглядит... А никак не выглядит - никто не смотрит в его направлении, отдав всё внимание завязшим в илистом дне пушкам.
- Экую древность с собой таскают, - капитан вслух прокомментировал очередную попытку выдернуть из воды громоздкого и тяжёлого бронзового монстра. - В этой дуре немногим меньше двухсот пудов будет.
Речка, скорее даже широкий ручей, не собиралась отпускать добычу, и плевать хотела на усилия шестёрки лошадей, упорно месивших копытами мокрую глину крутого берега. Ругательства на не менее чем четырёх языках носились в воздухе, и столпотворение имело все шансы поспорить с Вавилонским.
Сами виноваты - переправившаяся в первую очередь кавалерия вдрызг разбила брод. А двинувшиеся следом артиллеристы не придумали ничего умнее, как взять чуть левее. Это вам не благословенная Франция, идиоты! Здесь любая лужа обладает шляхетским гонором и мечтает превратиться в непроходимое болото, обязательно независимое от других болот, и населённое собственными упырями.
Эта речка не стала исключением - справа и слева от единственного во всей округе брода она разливалась, образуя великолепные, поросшие камышом топи. Просто мечта охотника на пернатую дичь. И на французов, разумеется.
Толстой разложил на чистой тряпочке патроны - в лежачем положении доставать их из поясной сумки несподручно. Интересно, успеет отстрелять дюжину, прежде чем неприятель определит его местоположение? Вроде бы должен успеть и больше - механик, изготовивший изобретённый Иваном Лопухиным глушитель на винтовку, клятвенно заверял, что приспособление выдержит не менее сорока выстрелов.
Ну, с Богом? Кулибинка нового образца калибром в четыре линии сухо кашлянула, и на обтянутом белыми лосинами животе французского полковника появилась аккуратная дырочка. Ещё одну... на этот раз в голову офицера-артиллериста. Третья пуля досталась разукрашенному, будто павлин толстяку с отвисшими щеками, по всей видимости, генералу из какого-то карликового итальянского королевства. Именно там любят висюльки, перья, жесткие от золотого шитья мундиры.
А после четвёртой капитану сделалось жарко. И не погода в том виновата - густой дым от сгоревшего пороха выдал место засады, и французы с азартом принялись палить по пригорку. И когда успели ружья зарядить?
"Вот ведь дурень!" - ругал сам себя Толстой, на пузе проползший по трём муравейникам подряд. - "Мог бы и заранее подумать!"
Фёдор Иванович не знал, что ровно через полчаса после его убытия в разведку, в расположении батальона появился присланный из дивизии обоз с партией опытных боеприпасов. И донельзя довольный старший лейтенант Лопухин уже отложил командирскую долю. И себя, разумеется, не обделил. Но пылкая страсть начальника штаба к созданию запасов на всякий непредвиденный случай ни для кого не является секретом. Более того, все уверены, что в его карманах даже парочку старинных единорогов можно найти. И как помещаются? Ванька, наверное, колдун!
- Что он творит? Нет, ну что он творит, мерзавец? - в голосе старшего лейтенанта Лопухина одновременно звучали осуждение, восхищение, и зависть. Белая зависть, разумеется.
Он наблюдал за действиями командира в мощный бинокль, и в особенно драматичных моментах аж подпрыгивал на месте. Собственно, самого капитана Толстого видно не было, но его замысловатый маршрут чётко прослеживался по срабатывающим то тут, то там ловушкам. Нет, батальон не зря две с лишним недели ковырялся в земле, изображая кротов и окружая себя полосой препятствий. Не хотелось бы сейчас оказаться на месте преследующих Фёдора Ивановича французских гусар. Эти тоже хороши - мало того, что попёрлись в лес верхом, так ещё и целым полком.
Вот упали крест-накрест штук десять сосен, и следом донеслось дикое ржание. Чёрт с ними, с людишками, а вот лошадей жалко. Они скотинки подневольные и национальности не имеют. Ладно, как там... щепки летят и бьют по безвинным грибам? Надо будет попозже кого-нибудь отправить, чтоб добили... и французов тоже.
Грохнули одноразовые деревянные пушки. Ага, значит командир выводит погоню к минному полю. Сколько-то народу останется в волчьих ямах с заострёнными кольями на дне, потом сработают падающие на верёвках брёвна, и лишь тогда незваных но ожидаемых гостей поприветствуют прикопанные фугасы с тёрочными запалами. Ненадёжные они, правда, но даже если половина бабахнет, то гусар можно будет собирать в мешки при помощи веника и лопаты. Хорошо так воевать, только очень скучно. А что делать, если император Павел Петрович за устроенный по всем правилам устаревшей военной науки бой обещается закатать виновника на вечную каторгу?