Черт… да это же ребенок! Новорожденный! Вот что это такое. Сидевшая на траве женщина, вероятно, только что разрешилась от бремени. Я всматривался изо всех сил, до рези в глазах. Так и есть. Девочка держала на руках ребенка. На полотенце еще были видны пятна крови. Столпившиеся вокруг женщины люди пытались помочь ей подняться. Боже, она и родила-то, должно быть, в дороге, спасаясь от шершней, и вот теперь ей снова нужно было вставать и бежать. Бежать, чтобы не попасть в руки кровожадным монстрам.
Я повернул бинокль влево… вправо… Вот еще кто-то. Человек с седыми волосами. Верно — старик. Он стоял в стороне от группы, глядя в ту сторону, откуда должны были появиться шершни.
Я наблюдал за ним минут пять. Смелый парень, ничего не скажешь. Врагов было человек двадцать, молодых, беспощадно жестоких, сильных. В руке у старика я заметил какое-то оружие. Слишком короткое для винтовки. Может быть, автомат. Да, чтобы остановить преследователей, ему требовалась немалая огневая мощь.
Все закончилось быстрее, чем я ожидал. Из-за поворота показались шершни. Они не бежали, но приближались довольно уверенно. Увидев старика, эти чудовища сразу устремились к нему. То, что произошло дальше, случается обычно в каких-нибудь дурацких фильмах. Я словно смотрел старую комедию, только смешно мне не было. Ни капельки. Все было чертовски глупо. И страшно. Человек с седыми волосами поднял автомат. Я ожидал услышать выстрелы и увидеть дымок, вьющийся из ствола.
Ничего. Ничего, мать вашу…
Старик посмотрел на автомат. Передернул затвор. Нажал на курок.
Я видел, как он недоуменно покачал головой.
И тогда…
Все.
Конец.
Один из шершней толкнул его. Старик упал, но тут же попытался подняться. Жаль только, что старые кости не добавляли ловкости и проворства.
А потом шершни скрыли его от меня. Я думал, что они набросятся на него, как бешеные псы, но они проходили мимо, будто и не видели.
Задержался только последний из этой своры. В руке он держал тяжелый стальной штырь длиной в полтора фута. Шершень поднял этот штырь без видимого усилия и спокойно опустил. Старик все еще сидел на земле, опираясь на одну руку. Второй он попытался отразить удар.
Шершень легко повернул дубинку. Конец штыря угодил седому прямо в затылок. Со стороны могло показаться, что старик как-то неожиданно устал. Он медленно наклонился, упал лицом в грязь и уже не шевелился. Шершень еще раз ударил его по голове, и, как ни в чем не бывало, не оглядываясь, пошел дальше.
Я не смотрел ему вслед — я смотрел на лежащего лицом вниз старика, заклиная его подняться, схватить этот чертов автомат и разнести ублюдков на куски. Но он не двигался, а его седые волосы постепенно приобретали цвет клюквенного сока.
Пока это происходило, я как бы закрылся в своем мирке с окошками-окулярами. Но вот все закончилось, и я повернулся и помчался туда, где Зак собрал людей возле мотоциклов.
— Что?
Я схватил тяжелую машину и развернул к склону.
— Эй! — закричал Зак. — Что ты, черт возьми, делаешь?
— Там, внизу, шершни, которые мы не заметили. Надо предупредить Микаэлу и Тони.
Если бы он стал спорить, мне пришлось бы пробиваться силой. Но Зак не стал.
— Лови! — Он бросил мне на курок.
Зак перебросил через плечо обрез и шагнул к своему мотоциклу.
— Не заводи. Спустимся тихо.
Я вовсе не собирался предупреждать этих ублюдков ревом мотора, мол, поберегись, смерть идет. — И, конечно, я не сказал Заку всего. Не упомянул о женщине и ребенке, об убитом старике. О своем плане преподать этим сволочам такой урок, который им надолго запомнится.
26
На чертовом склоне оказалось множество кочек, так что надо только удивляться, как мы еще усидели в седлах. К тому же он был достаточно крут, и наши машины даже с выключенными двигателями набрали почти сорок миль в час. Вцепившись в руль, мы неслись между поросшими травой косогорами, кустами и деревьями, сливающимися в одну зеленую стену какро-нибудь звуконепроницаемого туннеля.
Я бросил взгляд на Зака. Он полностью сосредоточился на дороге, объезжая рытвины и кочки. Больше всего поражала тишина — слышался только свист ветра в ушах и шорох шин по земле.
У конца спуска Зак притормозил и остановился в паре шагов от встретивших нас удивленными взглядами Тони и Микаэлы. А вот я останавливаться не стал, даже не попытался нажать на тормоза. Нет, я промчался мимо них, увлекаемый силой инерции.
Склон кончился. Скорость начала падать, но спидометр еще показывал тридцать пять миль в час, когда я поравнялся с группой мужчин и женщин. Парень с ружьем, похоже, растерялся, не зная, стрелять в меня или нет.
— Уходите! — крикнул я. — Вас преследуют!
Соблазн включить двигатель был велик. Как мне хотелось ударить по педали, наддать газу и врезаться в толпу убийц, спешащих к нам по тропинке. Но я сдержался.
Мое появление должно было стать для них сюрпризом. Мотоцикл катился все медленнее — дорога пошла вверх.
Двадцать миль в час… пятнадцать…
Впереди показался поворот.
Десять.
Я опустил ноги, коснувшись подошвами земли.
Пять миль в час.
«Харлей» остановился. Я снял винтовку.
Пришлось ждать.
Я продолжал сидеть. Солнце светило. На деревьях пели птицы. Среди желтых цветов на лужайке порхали бабочки. В траве гудели пчелы. По лицу струился пот. Сердце стучало, подчиняясь мрачному похоронному ритму.
Тропинка оставалась пустынной. Может быть, они повернули назад? Или решили срезать путь через поле?
Но потом я почувствовал дрожь. Ту самую. Не в первый раз в голове у меня мелькнул вопрос до сих пор остававшийся без ответа: может быть, хлебным бандитам, шершням, или как их там, присущ некий запах, настолько слабый, что я не воспринимаю его на сознательном уровне. Может быть, его ощущает лишь мой древний, помнящий еще динозавров мозг, запертый глубоко в недрах другого мозга, мозга приматов. Что если это он чует запах врага, плывущий в жарком летнем воздухе. Мышцы живота дернулись. Мышцы шеи и спины затрещали, напрягаясь и скручиваясь. Голову потянуло вбок и назад. Подбородок — вверх.
Они здесь. Они прямо за…
И тут они вышли из-за поворота. Я передернул затвор, одного раза достаточно, ведь у моей маленькой крошки самовзводный механизм. Отлично, Валдива. Нужно только целиться и жать на курок… целиться и жать… целиться и жать…
Мышцы дрожали, словно в животе у меня устроили танцы. Кровь пенилась и искрилась в венах. Все во мне сжалось, концентрируясь в одном кубическом дюйме за правым глазом. За тем самым глазом, который смотрел через прицел на длинное, сияющее дуло. Больше меня ничто не касалось.
Вот они. Группа людей лет двадцати-тридцати. Не больше. Они надвигались на меня. Они не спешили. Их взгляды сверлили меня.
Но не пугали.
Я подождал, пока расстояние сократиться до пятидесяти ярдов, и нажал на курок. Первая пуля пробила грудь одному из шершней и, выйдя через спину, угодила в рот следующему за ним. Его лицо исчезло за красной пеленой, в которой блеснули белые осколки зубов.
Оба свалились на землю. Двоих одной пулей! Удача явно улыбалась мне.
Сорок пять ярдов.
Третьего я тоже свалил выстрелом в грудь. Ублюдок плюнул кровью, дернулся и затих, превратившись в кусок мертвой плоти.
Я ждал, что они бросятся на меня. Их осталось семнадцать. В моем магазине было восемь патронов. Сосчитайте сами. Еще десять секунд, и надо рвать когти.
Сорок ярдов.
Бац… Этот получил пулю прямо в лысину. Пуля срезала верхушку покрытого струпьями черепа с легкостью ножа снимающего верхушку вареного яйца. Его приятели и глазом не моргнули, когда их физиономии забрызгало плевками разлетевшегося мозга.
Тридцать ярдов.
Бац-бац. Я выбил из строя еще двоих. Пули попали в глаза обоим. Одна, пробив голову, срезала ухо у соседа. Раненый даже не остановился, хотя кровь хлестала, как из зарезанной свиньи. Пришлось стрелять ему в грудь. Эта мразь хлопнулась на землю, и красный фонтанчик ударил вверх прощальным салютом.
Четыре патрона.
Тринадцать отвратительных безумцев.
До них оставалось двадцать ярдов, они могли бы добежать до меня за десять секунд.
Я снова выстрелил.
Дерьмовый ты стрелок, Валдива. Пуля вошла шершню в глаз, но вышла где-то за виском. Большинству этого хватило бы с избытком, но сукин сын и бровью не повел. Оставшийся глаз сверлил меня с ничуть не меньшей злобой. И хотя кровь превратила всю правую сторону его лица в красную маску, он продолжал идти.
Куда же ты подевалась моя удача? Мне пришлось потратить еще одну драгоценную пулю на сеньора Одноглазого. Ее я влепил ему в горло. Он грохнулся в грязь, издавая булькающие звуки и царапая землю ногтями.
Пятнадцать ярдов.
И только тогда эти вонючие твари сделали то, на что я и рассчитывал. Они бросились наутек.
Двенадцать оставшихся в живых подонков рассыпались по кустам. А вот замыкающего они забыли. Это был тот самый ублюдок, который убил старика. Он все еще держал в руке стальной штырь. С этим штырем этот недоумок и кинулся на меня. На железяке еще висели ошметки мозгов. Тварь, гнус, чудовище. Боже, он был так близко, что я видел бородавки на его мерзкой роже. Бородавки с черными волосками.
Я прицелился в грудь.
Но не выстрелил. Не знаю, что на меня нашло. Может, черт шепнул мне что-то на ухо.
Я опустил мушку, и когда выстрелил, пуля не пробила черное сердце, а прошила низ живота. Что она там сделала — я не знаю. И знать не хочу.
С воем, который и вы можете услышать, если случайно наступите на лапу вашей собаке, он свалился едва ли не у моих ног и, сжимая обеими руками то, что осталось от его мужского хозяйства, стал кататься из стороны в сторону.
Добить это дерьмо у меня не было времени.
Я знал, что оставшиеся в живых шершни сделают все возможное, чтобы добраться до той группы с новорожденным. Пришло время…
Мотор взревел, я газанул, из-под заднего колеса ударил грязевой гейзер, обрушившийся на корчившегося от боли подонка, и «харлей» с воем рванулся вперед.
Я догнал беженцев за несколько секунд. Они все так же тащились по дороге. Двое или трое помогали матери, на бедрах которой еще не высохла после родов кровь. Девочка несла малыша. А впереди, из-за кустов, к дороге уже мчались шершни. Парень с дробовиком свалил двоих и теперь возился с затвором. Похоже, у него возникли какие-то проблемы.
Притормозив, я потратил последний патрон. Шершень упал с дыркой в затылке, в которую при желании можно было бы просунуть кулак.
Но их оставалось еще немало. Пропустив беженцев вперед, я направил «харлей» в сторону преследователей, не имея в голове никакого четкого плана действий. Шершни не отказались от надежды заполучить то, что считали своим по праву, и при моем приближении расступились. Один, однако, оказался недостаточно проворным, и я врезал ему в лоб прикладом. Ублюдок завалился на спину, но не потерял сознания, а начал подниматься. Я развернулся — получилось лихо, грязь ударила из-под колес в обе стороны — и помчался к нему. Переднее колесо ударило шершня в грудь и пригвоздило к земле, а задним я проехался по его животу. Глаза у этого бешеного пса полезли на лоб, на губах запузырилась розовая пена. Прощай, урод! Я добавил газу, мотор взвыл, заднее колесо завертелось со страшной скоростью, опустилось и взрезало сукину сыну брюхо. Не хуже, чем пила.
Тем временем остальные уже догнали несчастных беженцев. Парень с дробовиком никак не мог перезарядить ружье: он то ронял патроны, то поднимал их, то снова ронял. Паника исказила его лицо, превратившееся в жуткую маску с белыми от ужаса глазами.
Но тут все кончилось.
Три мотоцикла, на которых сидели Зак, Микаэла и Тони пронеслись мимо меня. Все трое стрелков выстрелили почти одновременно. Держу пари, они проделывали это не впервой. Не прошло и десяти секунд, как с полдюжины плохих ребят нашли последнее успокоение в расползающейся луже собственной крови.
Шершни в долине, конечно, услышали и стрельбу, и рев моторов, а раз так, то ждать их появления не стоило. Надо было уводить этих усталых, едва державшихся на ногах бедолаг вверх по склону, а уж потом убираться куда подальше.
27
Снова в путь. Рассадить пополнение на задних сидениях не составляло труда — мест хватало. Хуже обстояли дела с юной мамашей, которой вряд ли было больше шестнадцати. О том, чтобы посадить ее на мотоцикл через несколько часов после родов, не могло быть и речи. Да и ребенка и в корзину не положишь, хотя Зак в шутку предложил именно это. В конце концов, женщину устроили в двухколесной коляске-прицепе, которую возил Тони. Ей соорудили нечто вроде кресла из пустых коробок, порожних пластмассовых канистр и одеял. Бедняжка сидела спиной вперед с малышом на руках. Оглушенная всем случившимся, она молча приняла предложение и заняла свое место. Невероятно, но на нее словно снизошло успокоение, недоступное всем остальным. Женщина не сводила глаз с закутанного в полотенца ребенка и, похоже, даже не сознавала, какая битва только что кипела на дороге под холмом.
Их было шестеро, включая малыша: мать, тринадцатилетняя девушка (самая здравомыслящая из всей группы), две малайки дет по двадцать, гостившие в Нью-Йорке, когда катастрофа покончила с цивилизацией, и Рональд, парень примерно тридцати лет с козлиной бородкой. Последний вел себя очень нервно. Он постоянно оглядывался, а его испуганные голубые глаза только разве что не выскакивали из глазниц. Все то время, пока мы погружали вещи и устраивали мамашу с малышом, он расхаживал взад-вперед, повторяя одну и ту же фразу:
— Надо убираться. Там, внизу, эти убийцы. Нам надо побыстрее убираться отсюда.
Шершни, конечно, слышали и выстрелы, и прочий шум. Около сорока этих тварей уже взбирались вверх по склону, как свора почуявших зайца собак. Но они передвигались на своих двоих, а у нас были мотоциклы. Времени мы даром не теряли. К вечеру от долины с озерами нас отделяли уже многие мили. Что случилось со второй группой, это одному Богу известно. Хотя догадаться было нетрудно. Ребята попали в западню, оказавшись зажатыми между озером и рекой. Сначала, видимо, прозвучало несколько выстрелов. Потом толпа из сотен шершней просто проглотила их. Все. Конец истории.
Мы посчитали, что лучший маршрут — это подальше от долины с заполнившей ее армией безумцев. Уже смеркалось, когда наш отряд добрался до какого-то гаража. Обычный гараж с парой заправочных мест и маленьким магазинчиком, где продается всякая мелочь, вроде зубной пасты, патронов и приманки для рыб. Разумеется, все было выметено подчистую. Тем не менее, Бену посчастливилось отыскать за прилавком пакетик жевательной резинки. За магазинчиком находилась ремонтная мастерская с несколькими собирающими пыль развалюхами на разных стадиях ремонта. Мое внимание привлек большой старый «шевроле» клубничного цвета с продольной белой полосой и белыми покрышками. Кто-то бережно восстанавливал старичка, когда мир перевернулся вверх тормашками и отдал концы. Из широкого заднего сидения могла получиться идеальная кровать. Микаэла отвела в мастерскую юную мамашу, а сама занялась приготовлением еды, поиском чистых полотенец для малыша и еще десятком других дел. Я поймал себя на том, что наблюдаю за ней. Да, черт возьми, я восхищался этой девушкой. Она была такая собранная. Никогда не терялась, не болталась без дела, и любое занятие доводила до конца, превращая каждую мелочь в важное звено сложной цепи выживания. Наверное, таки было нужно. И все понимали — она заботится о людях. Когда Микаэла заботливо подкладывала подушку под голову засыпающей женщине, меня словно окатила теплая волна нежности. При всей своей внешней твердости и жесткости Микаэла была доброй душой.
Она заметила, что я смотрю на нее, но ничего не сказала, и, как ни в чем не бывало, продолжила заниматься делом. А вот я, наткнувшись на ее взгляд, покраснел и отправился собирать ветки для костра. Кажется, это уже стало моей профессией.
Солнце уже село. Из разведки вернулся Зак, успевший оглядеть окрестности.