«Хорошо хоть, что его самого и нескольких офицеров штаба подняли из воды живыми на дестроер. Русские, проходя, сбросили им пару плотов. На Руднева это не очень похоже, особенно если вспомнить „Тацуту“.
Кстати, наши минные суда сегодня на высоте. Именно они потопили первый, и пока, к сожалению, единственный русский броненосный крейсер. Судя по докладам, это был „Память Корейца“. Бывшая наша „Кассуга“… Оставшиеся два броненосных крейсера Руднева те же миноносцы своей самоубийственной атакой временно „сняли“ с хвоста японского флота. Сейчас, наверняка, это именно они яростно дымят у нас на левой раковине пытаясь догнать вчерашний день. Поздно, уважаемый Всеволод-сан, не пройдет и получаса, как от бывшего Вашего Владивостокского отряда из пяти вымпелов останется два…
Итак, приходит наше время. Время бить врага по частям. После того, как мы обездвижим эту пару, — добить на проходе минами: вряд ли иначе утопим большие крейсера за пятнадцать-двадцать минут. Если только сами не взорвутся или кингстоны не откроют.
А их броненосцы, похоже, склонились к югу… Их уже не видно, только два недобитых „Пересвета“ еще тащатся в нашу сторону. Интересно третий затонул или нет? Значит они и будут следующими после „России“ и „Рюрика“. Но если Чухнин думает, что я дам ему так просто уйти, то он очень заблуждается. Очень. На помощь транспортам он поползет, а вот там мы все и закончим. Руднев… Этот, с „Громобоем“ и „Витязем“, скорее всего, сможет удрать. Жаль. Надо будет потом послать ему в подарок вакидзаси.[22] Посмотрим, как он на это…»
Но тут нить размышлений командующего была неожиданно прервана.
— Господин адмирал, за «Рюриком» открылись еще корабли противника…
— Это, скорее всего, Грамматчиков. Кружит там, чтобы транспорта свои прикрыть.
— Никак нет, господин адмирал. Два четырехтрубных. Головным, судя по всему, идет «Баян», а за ним «Варяг». И два малых, типа «Новика»…
— Да? Очень интересно… Так… Ага, вижу… Спасибо, лейтенант…
Господа офицеры, попрошу всех в рубку. Начинается второй акт. Теперь он будет еще интереснее, к нам на огонек заглянули двое старых знакомых… — быстро проговорил Того, спустившись по трапу и пропуская впереди себя флаг-офицера и командира корабля.
«Так, если это Рейценштейн… А это Рейценштейн, о выходе которого у меня нет пока никакой информации, следовательно, возможно пришествие и других нежданных гостей… Предположим, что так оно и будет. И вскоре сюда пожалует адмирал Макаров с его шестью новейшими, совершенно не поврежденными броненосцами, с полным боекомплектом»…
Того, уже войдя в боевую рубку, вдруг остановился, постоял секунды две, и со словами «я сейчас, господа» вновь вышел на крыло мостика. Каким-то неприятным, осязаемо липким холодком повеяло вдруг в душе:
«Ловушка? Или что это? Случайность… Нет. Конечно, ловушка… Какие случайности на войне… И значит, надо немедленно выходить из боя. И отходить… Бежать? Невозможно! По состоянию на данный момент бой нами по потерям проигран. Я не имею права отступить прямо сейчас, потеряв созданный такими жертвами позиционный и качественный перевес для практически уже подготовленного победного эндшпиля!»
Того неожиданно поймал на себе взгляд английского наблюдателя Пэкинхэма. Взгляд настороженный и тревожный. Англичанин, похоже, тоже все понял…
«Боги! О чем это я? Какой перевес, какое, к демонам, качество, если русские выставят сейчас на доску ШЕСТЬ первоклассных броненосцев?! Свежую и лучшую свою эскадру! И ведь Макаров сейчас уже быстроходнее меня узла на полтора…
И что? Отступать?! Когда все ждут с минуты на минуту перелома и победы? Не добить эти два подставившихся броненосных крейсера. И бросить на погибель не только „Фусо“, но еще и „Адзуму“, который никак не может оправиться и уже не поспевает за нами…
Этот расклад, даже после подхода наших подкреплений, не сулит в будущем ничего хорошего. Особенно после того, как к Макарову придут еще два новых броненосца типа „Бородино“ с Балтики. Да и снабжение для Артура и армии они сейчас доставят.
Или рискнуть? Не задерживаясь, по дуге: сперва рубануть по пути два этих броненосных крейсера, потом, разогнав мелочь, правым бортом — транспорта с гвардейцами: сколько сможем на проходе перебить и покалечить, столько и сможем. Далее по обстановке: „пересветы“ и Чухнин. Выбрать наиболее поврежденных и постараться утопить. Кстати, нужно приказать нашим истребителям начать их искать, а после добить, кого смогут…
Затем до темноты полным ходом идем на юг. Ночью оторваться, а дальше… Дальше решим, что дальше. Можно и у англичан отбункероваться.
Ну: или — или. Определяться мне нужно прямо сейчас»!
Морской сборник, № 5 за 1920 г.
Ночь прошла неспокойно, «Очаков» донес, что увидел какие-то неизвестные суда на западе, но приближаться не стал, опасаясь ловушки, несколько раз играли минную тревогу будто бы из-за обнаруженных миноносцев, но при внимательном рассмотрении никто ничего не видел, несмотря на лунный свет, довольно хорошо освещавший пространство. Как я узнал потом — «Новик» даже гонялся за этими «миноносцами», но и на нем никто наверняка не мог сказать: были они, или сигнальщикам почудилось. Особо опасались последних двух часов перед рассветом, когда уже зашла луна — самое время миноносцам нападать, но обошлось.
Посветлело небо на востоке, скоро восход. Наши дозорные крейсера что-то заметили. По эскадре пробили боевую тревогу, на разведку побежал «Новик», а мы начали перестраиваться в боевой порядок, выдвигая ближе к неприятелю наш быстроходный броненосный отряд, которым командовал контр-адмирал Руднев. Крейсера Грамматчикова, образовывающие до этого сторожевую завесу, увеличили ход и обгоняя эскадру собирались вместе в голове колонны слева, потом отойдя в пределах видимости поближе к каравану. Я с завистью смотрел, как они легко обгоняют нашего неторопливого «Сисоя».
Неприятеля не было видно, почему на «Святителях» был поднят сигнал: «команда имеет время завтракать». Часть людей и офицеров остались у пушек, а остальные побежали перекусить. В кают-компании «Сисоя» завтрак был чисто походный: без скатерти; каждый брал тарелку, вилку, ножик и забирал себе завтрак, усаживаясь, где попало. Настроение было вполне приподнятое и веселое. Слышался смех (может быть немного нервный, каждый старался замаскировать свое волнение).
Вдруг трапеза наша в своем конце была прервана: сыграли боевую тревогу. Публика побросала тарелки и побежала к пушкам, а кто был по расписанию внизу, побежали на верхнюю палубу, посмотреть неприятеля.
С юго-востока раздавалась стрельба, но с «Сисоя» ничего было не разобрать — мешало встающее солнце. Как я позже узнал: это японские броненосные крейсера обстреливали «Новик», который не обращая внимание на падающие снаряды, продолжал разведку, надеясь выяснить расположение главных сил противника. К счастью, он отделался одним или двумя попаданиями, не повредившими особо ничего. Наши разведчики отступили, а неприятельские броненосные крейсеры и примкнувшие к ним несколько малых крейсеров, попытались обойти наш строй с кормы и добраться до транспортов, находившихся между нами и берегом.
Крейсеры Руднева и небогатовский отряд пошли им наперерез с целью помешать — и им удалось это, после нескольких выстрелов «Памяти Корейца» с большой дистанции — японцы отвернули. Но видимо, это был обманный маневр со стороны японцев, т. к. на юге показались идущие нам под корму их главные силы. Отряд Небогатова, оказавшийся в хвосте нашей эскадры и бывший на траверзе у японцев, открыл огонь и дал несколько выстрелов из 10 дюймовых орудий. Один из первых снарядов лег у борта головного японца, накрыв его полубак фонтаном воды, после чего «Токива» повернулся и ушел в хвост колонны устранять повреждения. Публика наша ликовала, говоря: «молодцы, сразу дали макакам гостинец».
Японские броненосцы, тем временем, пошли на выручку своим оконфузившимся крейсерам, надеясь, видимо, раздавить наши броненосные крейсера числом. И это им почти удалось. Адмирал Руднев увлекся неожиданно представившейся возможностью сделать палочку над Т японским главным силам и, по-видимому, сам не заметил, как положение поменялось на обратное — теперь японские броненосцы делали нашим крейсерам кроссинг с хвоста. У наших крейсеров была только надежда, что японцы не успеют сбить им скорость, чтобы успеть выскочить из-под огня. И это им удалось почти всем, существенно пострадала только «Россия». А мы ничем не могли помочь, удаляясь от места боя и держа себя между японцами и нашими драгоценными транспортами.
Но Григорий Павлович не мог бросить своих в беде. По его приказу при транспортах остался только «Мономах» со «Штандартом» и миноносцами, а мы повернули «все вдруг» и со «Святителями» во главе пошли на японцев. Навстречу нашим отступающим крейсерам в надежде прикрыть их. Наш «Сисой» был вторым в линии! Ход увеличили до 14-и узлов.
Вскоре мимо нас контркурсами слева прошли на полном ходу броненосные крейсера. Закопченные и побитые. На корме «России» бушевало огромное пламя и что-то беспрестанно взрывалось. Корабль управлялся машинами, шел каким-то зигзагом, явно отставая от трех передних кораблей. Спину ему прикрывал верный «Рюрик». На их фоне броненосцы Небогатова, находившиеся дальше от противника и избежавшие серьезного обстрела, выглядели как новенькие. По приказу Чухнина, Небогатов стал в кильватер нашему отряду, и мы, не закончив сближения с японцами на дистанцию действенного огня, вновь повернули «все вдруг» за Рудневым. Сзади нас медленно, но верно нагонял весь японский флот…
Григорович на «Петропавловске» увеличил ход до предельного, примерно до 15-и узлов, но третий в строю «Севастополь» начал отставать и увеличивать дистанцию. Так как адмирал приказа сбавить ход не давал, то наш отряд как бы распался на два отдельных: «Полтава» и «Петропавловск» в голове, а за ними, оттянув — «Севастополь», «Сисой» и «Святители».
На какое-то время дым пожара на «России» закрыл неприятеля, когда же он наконец рассеялся, глазам представилась следующая картина — японцы броненосцами шли нам под корму, явно намереваясь перейти на левый борт. А Камимура это не только уже сделал, но и находится к нам много ближе, на слегка расходящимся с нами курсе. Я поначалу не понял, что это он на всех парах гнался за крейсерами Грамматчикова, которые подошли с запада.
Шеститысячники были у нас впереди траверса, и шли они, по-моему, почему-то тише, чем настигающие их японцы! У нас в рубке заволновались, но адмирал тоже все видел. И наш отряд выстроив пеленг влево, повернул «вдруг» на 2 румба, подкатываясь Камимуре под борт. Вскоре раздался по нему первый выстрел со «Святителей», и мы все побежали вниз на свои места, так как наши артиллеристы так же открыли пристрелку. В это время броненосцы Небогатова находились еще не в линии, а «Громобой», «Витязь» и «Память Корейца» резали наш курс далеко впереди, переходя нам на левую.
Я спустился в батарейную палубу, так как по боевому расписанию был при исправлении канализации тока и старшим в палубах по тушению пожаров и заделке пробоин. Ревели наши пушки. Первое время особенно старалась, и совершенно бессмысленно, наша 75-мм батарея, так как все равно снаряды ее не долетали до неприятеля. Однако это не мешало командиру ее, лейтенанту Щ. вопить во всю глотку: «подавай патроны скорее» и держать безумно беглый огонь. Рассудив, что таким образом 75-мм батарея бессмысленно выпустит весь запас снарядов без всякого вреда неприятелю, а между тем, ночью именно она и понадобится, я взял на себя и приказал подаче не подавать больше снарядов при общем одобрении команды, которая говорила: «так ведь нам ночью нечем будет отбиваться от миноносцев».
Первые полчаса боя никаких повреждений «Сисой» не получил, и было особенно тягостно стоять и ждать чего-то. Я тогда завидовал офицерам, которые были при орудиях, — те не имели времени для жуткого чувства стоянки без дела. Чтобы занять себя и подбодрить людей трюмно-пожарного дивизиона, я пошел обходить палубы, помещения динамо-машин, заходил в подбашенные отделения посмотреть подачу и, наконец, зашел в 6" батарею. В ней царило оживление; офицеры и прислуга орудий спокойно снаружи, но, по-видимому, в несколько приподнятом нервном состоянии, деловито вели огонь. Звонили указатели, выкрикивались плутонговым командиром лейтенантом Бушем установки прицелов.
Я подошел к Бушу и спросил, хорошо ли работает электрическое горизонтальное наведение и, получив утвердительный ответ, вместе с ним стал смотреть в бинокль на неприятельские крейсера и новые английские броненосцы, которые оказались лежащими на параллельном курсе. На них то и дело вспыхивали огоньки выстрелов и был слышен свист снарядов, ложащихся впереди «Сисоя».
Заглянув через амбразуру вперед, я увидел у борта «Севастополя» целый ряд столбов воды от падающих снарядов, который приближался к броненосцу, и вдруг правый борт его начал окутываться черным дымом с желтоватым оттенком, и в этом дыму вспыхивало пламя. Очевидно, сноп падающих снарядов, ложившийся раньше недолетами, дошел до «Севастополя» и обрушился на него. Буш рассказал мне, как его артиллеристы выстрелили два шестидюймовых снаряда по внезапно появившимся в прицелах «Очакову» и «Аскольду», уходивших полным ходом от японской колонны. Выстрелы были от неожиданности, но, к счастью, похоже промазали.
В это время оказался вывод из строя нашей носовой 12" башни, у которой от сотрясений при стрельбе вырвало вилку передачи горизонтального управления башней. Вилку, погнутую, отправили исправлять в мастерскую.
Появился первый раненый. Унтер-офицер, стоявший под флагом, которому расшибло осколком ключицу и, похоже, изрядно попало в ногу. Его вели вниз под руки двое матросов, причем он громко стонал. Вид первого раненого на меня сильно подействовал; на команду же он в первый момент подействовал, по-видимому, еще больше: видны были устремленные на него со страхом многие глаза. Кругом «Сисоя», а в особенности несколько впереди его, то и дело подымались столбы воды, столбы черного дыма; слышался шум летящих снарядов и разрывы их с каким-то особенно высоким звуком, напоминающим сильно звон разбиваемого хорошего хрусталя. Временами все эти звуки покрывались грохотом выстрелов наших 12" кормовых орудий, около башни которых я стоял.
Вообще же, в воздухе стоял смешанный гул, обнимающий всевозможные звуки, от самых низких, грохочущих, как отдаленный гром, до резких высоких звуков. Очень скоро я почти оглох, началась резь в ушах, и из правого уха потекла кровь. Стараясь ободрить себя звуком своего голоса, намеренно громко разговаривал с лейтенантом Залесским, сидящим наполовину открыто в 12" башне и управлявшим ею. Его вид действовал на меня очень успокоительно: такой же розовый, с распушенными усами, в чистом воротничке, он спокойно сидел, так как будто был не в бою, а в морском собрании за ужином среди дам.
Временами слышался стон, и кто-нибудь падал; его тащили вниз. Было еще несколько раненых, один с оторванной рукой, у другого вырвана икра, но тех сводили вниз. Вдруг я точно оступился: я в это время стоял на рострах, причем правая нога была поставлена на ящик из-под машинного масла. Я упал, но сейчас же вскочил: оказалось, что в этот ящик на излете ударил громадный осколок и вышиб из-под моей ноги. Осколок этот, еще горячий, торчал поблизости и дымился, врезавшись в доски палубного настила.
Постояв еще 2–3 минуты, я спустился в 6" батарею поделиться впечатлением с лейтенантом Бушем, как вдруг судно сильно вздрогнуло в носовой части. А потом еще раз. Прибежал минный квартирмейстер и доложил, что один снаряд ударил в якорный клюз, разворотил его и сделал полуподводную пробоину, через которую начала хлестать вода. Другой снаряд ударил вблизи 1-й пробоины, убил двух человек, отбросил мичмана Шанявского и людей, которые были с ним и принимались за заделку пробоины.