— Что? Что вы говорите? — переспрашивал он, когда, обращая его внимание на свист пуль, ему советовали сойти с гребня. — Я ничего не слышу, — неизменно отвечал Данилов. Он и действительно был туговат на ухо.
Артиллерия, соперничала в мужестве с пехотой. Командир 3-й батареи 6-й Восточно-Сибирской артиллерийской бригады подполковник Покотилов, хотя и заметил, что японцы скопились в лощине в четырехстах шагах от наших слабых на этом участке стрелковых цепей, но с закрытой позиции не мог отбить атаку: впереди было большое мертвое пространство. Тогда он приказал выкатить орудия на гребень. Но из-за сильного ружейного огня половина прислуги была выбыла из строя, и батарею пришлось снова убрать за гребень.
Тогда Данилов приказал выкатить на гребень хоть одно орудие. Но в эту минуту Покотилов был убит. Заменивший его офицер пал вслед за ним. Последним оставшимся в батарее орудием стал командовать фейерверкер Андрей Петров, продолжавший поражать японскую пехоту в упор. Она уже не смела тронуться!
— Патронов! Давай патронов! — кричал фейерверкер Петров генералу Данилову.
Стемнело. Канонада стихла. Пошел снег…
Выехав с рассветом снова на правый фланг 1-го корпуса, я прежде всего рассчитывал найти барнаульцев на старом месте, у Юцзя-чжуанзы. Японцы, по-видимому, были очень недовольны потерей этой деревни, и еще на подъезде к ней над нами стали рваться их шрапнели. В ушах звенело от резких выстрелов двух наших батарей, тоже открывших огонь.
Стоял настоящий ад от разрывов то шимоз, то шрапнелей. На поле боя, казалось, нельзя было найти живого места. Мы укрылись за насыпью, к которой прижались и стрелки. Но через полчаса канонады японский огонь начал слабеть — наши артиллеристы нащупали, наконец, место расположения двух зловредных батарей. Закопошилась пехота, чертыхаясь и поправляя амуницию. Ясно — им сейчас вновь в штыковую. Вижу вдалеке Леша, как и вчера, в шинели нараспашку: «Молодцы! Ну-ка! На штыка япошку!!!» «Урр-а-аа!!!»
И вскинулась, выплеснулась из выдолбленных в уже подмороженном красноземе саперными лопатками ячеек и окопчиков людская волна… Впереди застрочили Гочкисы, защелкали Арисаки. До окончательного разгрома японцев под Ляояном оставалось два дня…
— Ваши войска необыкновенны! — сказал мне встреченный позже на Мукденском вокзале германский военный агент полковник Лауэнштейн. — Как будто они и не дрались три недели назад! Одни русские способны так быстро восстановить порядок. По моему мнению в этом главная причина поражения Оямы. Японцы восстановиться просто не успели…
После Ляояна я опять вернулся в разведывательное отделение. И многое в Мукдене не узнал. Принявший дела у Куропаткина Гриппенберг начал свою деятельность с наведения порядка в организации войск. Временные, импровизированные отряды расформировывались, откомандированные по различным причинам офицеры возвращались в часть. Попадались среди последних и нежелающие идти на фронт, и стремящиеся отсидеться под предлогом болезни и т. п. в тылу. Такие безжалостно увольнялись без пенсии.
Да, трудновато стало «героям тыла» при новом, решительном и настойчивом главкоме. С первых же дней центром общих сборов всей этой разношерстной публики явился вокзал. Когда мне по служебной надобности пришлось сейчас заглянуть на Мукденский вокзал, я был приятно поражен, увидев его совершенно изменившимся. Вспомнился мне его вид буквально пару месяцев назад, при отъезде из госпиталя.
Мукденский буфет был похож на все русские вокзальные буфеты: был он достаточно грязен, и в середине зала возвышалась стойка с водкой и закусками, у которой с самого утра и до позднего вечера толпились офицеры всех чинов и чиновники всех рангов. Пахло спиртом и щами, все было окутано серым туманом табачного дыма. Стоял гомон трезвых и пьяных голосов, вечно споривших и что-то старавшихся друг другу доказать.
Вокзал с первых дней войны стал центром, куда стекались новости не только от прибывающих из России, но и самые свежие и достоверные вести с фронта. Главными поставщиками их в начале войны являлись офицеры военной охраны Китайско-Восточной железной дороги и тыловики. Здесь эти увешанные снаряжением, воинственно выглядевшие офицеры, могли найти прекрасную аудиторию. Здесь ловилось каждое их слово, и можно было сойти если не за героя, то за видавшего виды матерого маньчжурского волка.
Теперь же в буфете было тихо, несколько компаний, сидевшие за столами, состояли из усталых, отдыхавших после фронтовой работы боевых офицеров. Не видно было ни сильно пьяных, ни шумно ораторствующих тыловиков, на входе в вокзал стоял патруль полевой жандармерии, периодически проверявший документы у подозрительных лиц…
Новый начальник разведывательного отделения, старый, опытный разведчик генерал-майор Целебровский немедленно завалил меня огромным объемом работ, что было не удивительно при ограниченном штате отделения. Благодаря нашей работе штаб получал вполне достоверные сведения об истинной численности и возможностях японских войск.
(Примечание редактора. Бывший начальник Особого Делопроизводства Главного Управления Генерального Штаба естественно не раскрывает подробности своей работы в разведывательном отделении. Но в японской литературе о войне часто упоминается лично завербованный им разведчик, португалец из Макао, военный корреспондент по фамилии Гидис или Гитис. Он успешно работал на русскую разведку с 1904-го по 1934-й год, пока не был случайно разоблачен японской контрразведкой. Тайно арестованный, Гидис был расстрелян, а по другим данным — казнен отрубанием головы мечом, в 1935-ом году.)
(Из книги генерала от артиллерии П.П. Грумм-Гржимайло «Записки артиллериста»)
Две батареи нашего дивизиона заняли позицию за хребтом. С началом артиллерийского боя командир дивизиона увидел с наблюдательного пункта по блеску выстрелов три группы неприятельской артиллерии, которые обстреливали четвертую батарею третьей Восточно-Сибирской артбригады.
Командир дивизиона решил последовательно подавить огонь японской артиллерии. Сначала он выбрал первую группу из примерно двадцати четырех орудий. Быстро пристрелявшись пятью полубатарейными залпами, он начал стрельбу на поражение беглым огнем. Через двадцать минут интенсивного обстрела этой японской группы, она замолчала. Оставив одну батарею для ведения беспокоящего огня по этой группе, командир дивизиона перенес огонь на вторую группу, численностью в половину первой. Вскоре огонь и этой группы был подавлен.
Управление огнем дивизиона в этом бою впервые производилось по телефону…
Основным недостатком в предвоенной подготовке артиллерии русской армии была ошибочность принятия в легкой полевой артиллерии одного вида орудия — пушки, а к ней одного снаряда — шрапнели с трубкой двойного действия, произошедшее, безусловно, не без французского влияния. Шрапнель не позволяла поражать пехоту в окопах и за укрытиями. Слабый же разрывной заряд не давал возможности разрушать укрепления, даже глинобитные стены китайских фанз служили для японцев неплохим укрытием.
Принятие на вооружение уже в ходе войны фугасной тротиловой гранаты позволил к Ляоянскому сражению кардинально усилить возможности нашией трехдюймовки. А массовое внедрение панорам Герца (особенно замечательно, что опытные заводские бригады устанавливали их на орудия прямо в Маньчжурии) и поступление в действующую армию в больших количествах германских четырех- и пятидюймовых гаубиц с еще более могущественными фугасными снарядами, практически обнулило перечень целей, не достижимых на поле сражения для нашей полевой артиллерии.
С концерном Круппа первый контракт на поставку сотни полевых 120-мм гаубиц с боекомплектом (осколочные пикриновые гранаты и фугасные тротиловые бомбы) был весьма оперативно заключен еще в марте 1904-го года. При этом фирма оказала содействие в организации производства боеприпасов к гаубицам на Путиловском заводе. Весной же наши крейсера «Алмаз» и «Богатырь» захватили несколько десятков таких гаубиц на японском войсковом транспорте и бельгийском пароходе-кантрабандисте.
Круп, почувствовав нашу заинтересованность и возможность потеснить г-на Шнейдера в Петербурге, вскоре предложил передать на войсковые испытания в нашу армию новейшие орудия: горное 7,5 cm GК M.04 (боевой вес 420 кг) и модернизированную 105-мм гаубицу. Предложения были приняты. Всего через подставную фирму было поставлено 18 и 32 орудия этих систем. «В догонку» за Круппом фирма Эрхарда предоставила и 18 своих горных 75-мм пушек образца 1904-го года (боевой вес 529 кг). Все они с пятью полными боекомплектами (шрапнель и гранаты) прибыли в Маньчжурию летом.
В итоге, уже в сентябре с Круппом был заключен контракт на поставку 250-ти 105-мм полевых гаубиц с пятью боекомплектами. Дальнейший выпуск боеприпасов к ним, как и к 120-миллиметровым гаубицам, был успешно освоен на российских заводах.
Сотрудничество с передовой германской фирмой немало поспособствовало ускорению разработки и принятия на вооружение кавалерийского 87-мм орудия образца 1905-го года. Путиловский завод перешел на выпуск этой перспективной артсистемы вместо полевых пушек образца 1902-го года.
Глава 3
Призрак Лебяжьей канавки
Санкт-Петербург, Лондон. Осень — зима 1904 года.
— Оленька! Милая моя, что с тобой! Проснись, проснись скорей! Сон плохой? — Вадика выбросило из сладкой дремы от полного ужаса сдавленного вскрика и стонов любимой.
— Господи… ВадИк… Слава богу! Мы еше живы…
— Ну, конечно, дорогая моя, не плачь. Конечно, живы. Давай-ка я тебя обниму… Ну, все хорошо? Просто приснилось, да? Давай-ка, лапушка, успокаивайся… Хорошая моя… Вот-а… Трясет ведь всю. Что такое ты там себе еще напридумывала, а?
— Уф-ф… Вот это да… Ваденька… Веришь, я чуть Богу душу от страха не отдала…
— Что такое увидела-то? Рассказывай.
— Сон. Теперь понимаю — сон… Но, ОН приходит уже второй раз за нами… Первый раз, когда приснился, я свечки поставила, подумала — ерунда. Но сейчас… Подожди, милый. Мне надо помолиться. А потом — расскажу…
Невзирая на намеки Дурново, увещевания более мелких чинов охраны и даже самого венценосного брата, Ольга все равно периодически сбегала вместе с Вадиком побродить по Питеру вдвоем. С одной стороны — их вела любовь. И им просто хотелось побыть вдвоем. Да и проветриться Вадику было периодически просто необходимо, Ольга понимала это даже лучше его. С другой — их манил к себе потрясающе красивый, огромный город, который в отсутствие метрополитена казался Вадиму много больше, чем в оставленном им 21-ом веке, хотя географически все было как раз наоборот.
Сколько раз уже они встречались с ним вот так: двое и Он… Город, в котором золотой блеск и величие державного фасада Российской империи органично переплелись с неброской, чарующей красотой его парков, садов и скверов. Город, чей геометрически безупречный абрис першпектив и площадей, сплавленый воедино с мрачными, холодными гротами проходных дворов-колодцев, то нарочито выставляя напоказ, то пряча от сглаза, хранит в себе все главные тайны новой истории нашей страны: от Петрова замысла в смолистых стенах грубо срубленного шведского домика, до привидения Инженерного замка и чахотки.
Город изысканного, благородного барокко и парадно-монументального классицизма дворцов, город надменно-самоуверенного модерна доходных домов, гранд-отелей и банков, город блистательного инженерного гения, застывшего в гармонии чугунно-стального кружева мостов, парящих над бездонной синевой неба, расплескавшегося в его реках и каналах. Город безупречно, подобно броне на борту дредноута, подогнанных гранитных плит, сковавших своенравную Неву и ее меньших сестер благородно-строгими линиями набережных, с ошвартованными к ним вечно грязными, кургузыми дровяными баржами. Город ладана соборов и часовен, город дивных ароматов крохотных булочных. Город театров и дефиле, прокуренных кабаков и шумных торжищ. Город угольного дыма, гула громадных заводских цехов, грохота корабельных стапелей и тишины музеев…
Этот потрясающий город завораживал их обоих, и им казалось, что чем больше они вглядываются в него, тем больше и Он, как таинственная бездна, манящая и пугающая одновременно, вглядывается в них…
Так было и в этот раз. Но в отличие от всех предыдущих, сегодня и день был особенный, и обстоятельства их побега. Это было ровно через сутки после того, как до Зимнего дошло известие о том, что эскадры Руднева и Чухнина, а с ними и «лайнерный» конвой Александра Михайловича, без потерь прорвались в Дальний, а гвардейцы Щербачева прямо с причалов решительно ударили по тылам армии генерала Ноги, обложившей Порт-Артур.
Выражаясь современным не вполне литературным языком, движуха во дворце и вокруг него пошла еще та… Николая осаждали дядья и прочие Великие и не очень князья, графья и бароны; маман почти со всей ее собственной Минни-камарильей с фаворитом вдовствующей императрицы князем Шервашидзе во главе; генералы, гвардейские и не очень; адмиралы, послы, министры, губернаторы, земцы, долгожители Госсовета и Сената…
На следующее утро поднявшаяся волна подлинных и подложных восторгов, охов-вздохов и почтительных душеизлияний приняла столь угрожающие размеры, что Вадик за полдень просто не выдержал сцен крупного подхалимажа. Николай понимающе улыбнулся, и отпуская сестру и его от себя, произнес: «Ступайте, конечно… А нам с Аликс придется перетерпеть это все до конца, тут уж ничего не поделаешь… Царь мы, или не царь?» До торжественной вечерни оставалось чуть больше трех часов, и Вадим с Ольгой решили пройтись по Марсову полю и Летнему саду, хотя сейчас он скорее был зимним…
Морозы в этом году ударили рано. Напугав было горожан перспективой наводнения, Нева неспешно отступила от Петропавловки и кроме стремнин почти вся уже схватилась молодым ледком. Сейчас на него, как и на весь город, раскинувшийся по невским берегам, медленно и торжественно сыпались хлопья удивительного, почти новогоднего снега.
По Питеру собирая народ звонили колокольни, издалека перекликались заводские гудки — Император повелел в столице праздновать бескровную победу русского флота и удачное вступление в дело его гвардии с размахом. С подачи Вадика в том числе: попытаться не доводить дело до Кровавого воскресенья хотелось не только Николаю…
Они неторопливо шли вдоль ограды, отделявшей дорожки и партеры Летнего сада от припорошенной молодым снежком Лебяжьей канавки. Удивительно, но сейчас в саду почти не было гуляющих. Снежинки торжественно и чинно ложились на прически, плечи и прочие выпуклые формы мраморных богинь и нимф, на спинки и сиденья пустых скамеек, устилали пушистым белым ковром еще недавно так аккуратно подметенные аллеи…
— Слышишь, Оленька, как снег падает?
— Да… Красиво тут, правда?
— Обалденно просто… Знаешь, а я вообще обожаю Питер. Причем в любое время года. Даже когда тянут с неба его бесконечные, серые дожди… Впервые попал сюда в семь лет от роду. И влюбился в него без памяти. Мама тогда таскала меня по музеям, на Исакий, на экскурсию на катере по мостам, вернее, под мостами Невы и Фонтанки. И на «Аврору», конечно, — она стояла на вечной стоянке и тоже была музеем. Представь только — мальчишка, никогда не видевший моря, — и вдруг на настоящем крейсере…
С тех пор ТАМ, всякий раз, когда удавалось приехать сюда, я обязательно проходил пешком весь Невский. Машин поток, автобусы, троллейбусы… Народ, туристы, все куда-то торопятся, бегут, кто в метро, вниз, кто на автобус… За 15 минут весь Невский от Адмиралтейства до вокзала на нем можно было проехать. А я обожал не торопясь пройти проспект пешком… И вот, как-то раз, дотопал до Лавры… — тут Вадик неожиданно смолк. Но Ольга явно ждала продолжения:
— Ну, и… А дальше то что?
— И решил я по некрополю походить. Не знаю, что уж меня дернуло… И совершенно случайно вышел к надгробию генерала Кондратенко.
— Это которого сейчас в Порт-Артуре чуть было не убили?