«Самое скорое время» наступило через три дня. Хмурый и неразговорчивый с утра Николай, неожиданно отменив все дела в Зимнем, засобирался в Царское, пригласив Ольгу и Вадима сопровождать его. Вместо кареты им подали закрытый санный возок, судя по всему царь не пожелал ехать поездом.
Вадим, забираясь внутрь экипажа последним, неожиданно обнаружил, что поедут они не втроем, как он предположил сначала. Рядом с Николаем сидел, укутавшись в медвежью шубу и надвинув на глаза большую меховую шапку, еще один человек. Причем, по-видимому, поджидавший их довольно долго, что было заметно по морозному румянцу на его щеках. В человеке этом он тотчас узнал Петра Николаевича Дурново.
Поздоровавшись со всеми, главный полицейский России чему-то явно удивившись улыбнулся про себя, но промолчал, ожидая что скажет Государь, собравший их всех сегодня в такой компании. Когда возок плавно тронулся, Николай неторопливо обвел глазами всех присутствующих, после чего спросил у Дурново:
— Вы уверены, Петр Николаевич, что Вас никто не видел, кроме моих офицеров?
— Вполне, Государь. Хотя и не понимаю смысла всей этой конспирации, откровенно говоря.
— Прекрасно… Итак, я всех нас поздравляю. У нас крупные неприятности. А у кое-кого, даже очень крупные. Но мы теперь в одной лодке, вернее сказать, в одних санях, так что и выкручиваться будем все вместе…
Что, дорогой мой Петр Николаевич, царь-заговорщик, это что-то с чем-то? Я правильно понял Ваш взгляд, да?
— Ну, не совсем так, Ваше Величество. Но, по правде сказать, все это действительно немного интригует, — усмехнулся Дурново.
— Все интриги между нами сегодня заканчиваются. Наступает время откровений. И начать я хочу именно с Вас, Петр Николаевич. А именно: я прошу Вас повторить здесь и сейчас все, что Вы мне вчера вечером рассказали.
— Но… Государь, это было сказано только для Вас. Чтобы Вы сами…
— Я сам и принял решение. Поэтому и прошу Вас. Будьте добры, причем с теми же рекомендациями, которые Вы мне дали в итоге. Пожалуйста… Так надо.
— Слушаюсь, Ваше Величество… — по тому, как это было сказано, было понятно на сколько кардинально мнение самого Дурново не совпадает с мнением Николая, но ничего не поделаешь. Желание Императора — это больше чем закон.
— Спасибо.
— Итак… Позавчера к обеду, было ровно 12:30, я как раз тогда посмотрел на часы… Получаю я приглашение прибыть во дворец Великого князя Владимира Александровича к ужину. Это меня крайне удивило, но, естественно, ответить отказом я не мог.
Как оказалось, застолье готовилось в крайне узком кругу. Присутствовали вначале сам Великий князь Владимир, а также Великий князь Николай Николаевич и их адъютанты. Причину столь интимного и скоропалительного приглашения мне сперва никто не прояснил.
Мы устроились в малой нижней гостиной, причем все уже было накрыто, прислуги не было вовсе. После нескольких тостов и закусок, Владимир Александрович велел адъютантам удалиться, и мы остались втроем. При этом должен отметить, что если он сам был спокоен и улыбчив, то Николай Николаевич, напротив, был нервен и возбужден чем-то до звона шпор…
Но сейчас, простите, Ваше Величество, я вынужден буду сделать краткое отступление. Персонально для Ее Императорского высочества Великой княгини Ольги Александровны и господина Михаила Лаврентьевича Банщикова, здесь присутствующих.
— Конечно, Петр Николаевич, конечно. Это Вы меня простите, что подвергаю Вас сейчас столь тяжкому испытанию. Но, надеюсь, что уже скоро Вы не будете в обиде на меня.
— Прошу меня простить, но все то, что Вы сейчас услышите, предназначалось мною исключительно и всецело для слуха Государя Императора. И лишь верноподданнический долг единственно, заставил меня нарушить клятву держать в полном секрете услышанное за столом у Великого князя Владимира Александровича. Снисхождения как клятвопреступник не ищу, лишь поясняю причину… Еще раз прошу прощения…
Итак, я продолжаю. Опуская все мелкие подробности и порядок беседы, суть всего высказанного мне обоими Великими князьями сводится к следующему:
Во-первых, они осведомились, вполне ли понимаю я, что при введении конституции и народного представительства, далее почти их словами… «бардака и непотребства будет много больше, нежели при самодержавии, и что распоясовшуюся чернь загнать потом в стойло будет трудно, а мне, как начальнику департамента полиции, все это разгребать». На это я кивнул утвердительно. Николай Николаевич резко уточнил про мой «прошлый либерализм», в смысле остался ли он в прошлом. Не желая развивать эту тему, поскольку либералом-нигилистом сам себя никогда не считал, я также ответил утвердительно.
Во-вторых, они спросили меня, готов ли я сохранять в полной тайне то, что они намерены мне изложить, и ради чего, собственно, я и был приглашен. Понимая, что речь может пойти о вопросах особенной государственной важности, которые могут и даже, скорее всего, входят в мою сферу деятельности, иначе зачем я им надобен, ответил согласием.
После сей прелюдии мне довольно пространно разъяснили их пропозицию, кратко сводящуюся к следующим моментам. После речей Императора в Кронштадте о народном представительстве, они посчитали это словами на потребу дня. Война — забастовки нужно было пресечь, желательно не доводя до репрессий.
Но когда во время приема вожаков бунтующей черни в Зимнем, вместо их немедленного ареста и общего безжалостного разгона всей толпы, Император обещал пролетариям не только это самое представительство, но и конституцию, они поняли, что либо Император серьезно болен, либо находится под неким нездоровым влиянием. Во всяком случае, ни они, ни гвардия, ничего подобного не могут допустить. Россия — самодержавная держава, так предопределено свыше.
К счастью для Императора, по его поведению в тот день, они почти уверены, что причиной этого, простите, Ваше Величество, «горячечного бреда», является не душевная немощь Ваша, а совершенно ничтожная личность, появившаяся недавно по воле Императора в его ближнем кругу. Речь зашла о Вас, Михаил Лаврентьевич…
Поскольку война очевидно идет к концу, ситуацию с заявленными реформами они намерены взять под контроль. И первый шаг им видится в Вашем окончательном удалении от особы Государя. Причем Николай Николаевич стоит за жесткий вариант сразу — полицейская провокация, бомба террориста, несчастный случай.
Владимир Александрович, и судя по его репликам, не он один, желает сперва Вашего ареста. Причем тайного, дабы Государь ничего не знал и никого не заподозрил. Для этого в первую очередь я ему и понадобился. Это дело нужно организовать. Как и последующий допрос или допросы. Куда Вас доставить — тоже мне были названы варианты. Он желает знать о Вас всю поднаготную. И главное — кто и зачем Вас подослал в Зимний. Подозревают Наместника Алексеева, но не уверены в своей версии. Так что, сами понимаете…
— По всему у них выходит, что жить Михаилу Лаврентьевичу не долго?
— Никаких сомнений… На все это я ответил, что готов для начала установить слежку и, по возможности, постараюсь организовать перлюстрацию. Я старался убедить их, что время еще есть, надо подготовить грамотный арест, поэтому не стоит так безрассудно торопиться. Поступить же сразу так, как того настоятельно требует Николай Николаевич, не вполне целесообразно. В ответ Николай Николаевич закричал, что его офицеры готовы порвать господина Банщикова зубами по первому его приказу. Но Владимр Александрович его быстро успокоил, заявив, что главное сперва проверить то, что находится у Михаила Лаврентьевича в голове, а не какого цвета у него там мозги. А потом, послушав его, они решат что нужно делать с, простите, Ваше Величество, «этим двинутым Николя и его гемофиличным дохликом…»
Оба они были уже изрядно навеселе, и долго смеялись этой, с Вашего позволения, шутке. Я старался поддерживать компанию, но без излишества. В завершении мне было заявлено, что во мне, как в старом члене «Священной дружины» они не сомневались никогда. Мне было велено раз в неделю извещать кого-либо из них как идут дела, и когда Вы, Михаил Лаврентьевич, будете готовы для откровенной беседы с ними…
Такие вот дела… А предложений моих было, да и есть — больше ничего не надумал пока, три. Либо мы на время прячем Михаила Лаврентьевича, инсцинировав его смерть, что позволит потянуть до принятия каких-то мер к господам Великим князьям. Либо их сразу нужно арестовывать и начинать следствие. Либо Государь может, не откладывая этого, сперва в личной беседе постараться убедить своих дядей в их неправоте. И по результатам этой беседы принимать дальнейшие решения…
— Да. Дела наши, как сажа бела… Оленька, успокойся…
Возок поскрипывая и покачиваясь быстро катил по зимней дороге. Какое то время все молчали. Затем вновь заговорил Николай.
— Так вот, любезный Петр Николаевич. Откровенность за откровенность. И верность за верность. Действительность же такова, что у нас больше нет времени для условностей. Поэтому я решил, что Михаил Лаврентьевич сейчас расскажет Вам, кто он такой, как здесь появился и кто его к нам послал. Чтобы Вы не подумали, что он маг, спиритист и медиум, овладевший нашим рассудком, мы с Ольгой Александровной подтвердим Вам его рассказ фактами. Чтобы Вы сами вполне убедились, как это все серьезно. И на что, в силу своей дремучести и злобности, готовы замахнуться мои дядюшки. Тривиальная попытка мятежа и цареубийства — просто сущий пустяк в сравнении с этим…
Через двое суток Петр Николаевич Дурново запишет в своем дневнике: «Несомненно, что события вчерашнего дня, когда до Петербурга дошли известия о грандиозной морской победе под Порт-Артуром, сделали сенсацию и потрясли многих до глубины души. Причем, очевидно, что не только лишь в России. Про себя же, не кривя и не лукавя, должен отметить, что находясь всецело под впечатлением события, приключившегося со мною накануне заслуженного торжества наших моряков, отнесся я к добрым вестям с Дальнего Востока буднично. Как к чему-то естественному и должному.»
Биографы российского Премьера так и не смогли выяснить, о каком именно событии, случившемся при участии Дурново за день до Шантунгской победы, шла речь…
Итак, мои песочные часы опять перевернули. В третий раз.
Добравшись кое-как из захолустного Владимира до Первопрестольной, никуда не заходя и ни с кем не встречаясь — сразу на вокзал. Повезло. Поезд уходил через сорок минут. Есть время на стакан горячего чаю и бублик с маком в вокзальном буфете.
Пока отогреваюсь у метлахского печного бока, быстро просматриваю свежую газету. Ну, конечно: главная новость — определен срок восстановительных работ на кругобайкалке. Четыре-пять месяцев. Судя по всему, туннель рвануло основательно. Версий три. Японцы, радикалы, националисты. Я бы, пожалуй, прибавил — или наше головотяпство. Но нет: «по заслуживающим доверия сведениям, состав был гружен исключительно продовольствием и предметами обмундирования для маньчжурской армии»… Значит — не сами.
Наконец, колокол… Гудит паровоз, дернул. Еще раз. Поехали… Москва постепенно уходит вдаль. Дома мельчают. Тянут в небо дымки деревни. Скоро вечер. В вагоне хорошо натоплено. И от окна, слава Богу, стужей не тянет. Хорошо, все-таки, ехать первым классом.
Билет на меня действительно был записан. Так что — все серьезно. Однако, так и подмывает: в который раз берусь перечитывать письмо. Так коротко, без прелюдий: «Сергей Васильевич! Прошу Вас прибыть в Петербург возможно скорее, Вам назначена личная аудиенция. Дело крайней государственной важности. Дату прибытия, либо невозможность выезда — телеграфируйте». И подпись: «Личный секретарь ЕИВ по военно-морским делам Михаил Лаврентьевич Банщиков». В письме же его карточка, 50 рублей ассигнациями и квитанция на билет 1-го класса.
Ну, допустим, кто таков этот Банщиков, мне и в ссылке стало известно. И то, как скоро преобразился в делах Император, после того как приблизил к себе прибывшего с Дальнего Востока морского доктора, участника славного дела при Чемульпо, я понимал прекрасно. И искренне радовался, что судьбе было угодно так устроить, что в тяжкий для отечества час возле Николая Александровича оказался не очередной пройдоха и проходимец, а серьезный боевой офицер. И не какой-нибудь старый интриган, не случайный мистик французского разлива вроде разных мсье Филиппов или Папюсов, а, если судить по фотографиям в газетах, бравый молодец, кровь с молоком.
Но все-таки из письма однозначно не следовало, кому я понадобился столь срочно. Автору письма-записки, или все-таки самому Государю, если аудиенция? Если все это не предлог, чтоб добыть меня для какой либо мутной придворной интриги… Если так, то нет — увольте. Не мое-с… Но, как говорится, утро вечера мудренее. Выпив еще чайку и поговорив о всякой ерунде с соседом по купе, лесничим из-под Пензы, устроился спать…
Столица встретила снегопадом. Мягким, пушистым. Здесь много теплее, чем в Москве. Крещенские так не трещат. Взял тут же извозчика. И покатили. Шуршат полозья, с парком покрикивает возница с облучка… Последний раз я ехал Невским полтора года назад. Стояла августовская жара. Тогда ехал в другую сторону. Уже как «неблагонадежный». Провожали самые близкие коллеги. Бесстрашные и честные. Да еще господин Гапон, чуть не подведший к государю убийц в декабре. Приходил, как я теперь понимаю, окончательно уверовать, что вся работа по созданию объединений рабочих, что шла до того под моим началом, остается выброшенной в хлам, и можно кое-чем постараться воспользоваться, поживиться. Как же мне неприятно было вдруг осознать, что в свое время я серьезно ошибся в этом человеке…
Вот уже и Зимний скоро. Но к самому дворцу ехать почему-то не хочется. Прошу возницу остановить.
— Тпр-р-у, родимая…
Стали на углу Морской, напротив арки генштаба. Расплатился. Как обычно не мелочась. Этому «как обычно» усмехнулся в душе: по карману ли шик?
— Благодарствуйте, Ваше сиятельство!
— Какое же я тебе сиятельство, голубчик…
Гнедая протяжно фыркнула на прощанье, скосив на меня большой, добрый глаз.
— Это Вам к удаче, барин. Она вещуха у меня! Коль сейчас не «сиятельство», так стало быть — станете! — крикнул весело так, и укатил…
Дальше пошел сам. Снег так и валит. Я налегке, со мной лишь маленький дорожный саквояжик. Захожу с черного. Карточку офицеру-гвардейцу. Козырнул и просил подождать. С карточкой споро ушли наверх. С сапог и шубы натекло немного. Неудобно, но что делать…
Банщикова узнал сразу. Стройный, подтянутый, как на газетном фото. Длинная морская шинель, фуражка, гвардейские усы, приветливый взгляд. Крепкое рукопожатие теплой, сухой руки. Доброе рукопожатие. И сразу с места неожиданно — «Едемте! Государь нас ждет». Пока переварил известие, выходя за Михаилом Лаврентьевичем из дворца, даже не заметил, как подкатил закрытый санный возок. Сзади шестеро казаков личного конвоя, все при оружии…
— В Царское!
Забираемся внутрь. Уселись. Лошади взяли резво, с гиком за нами казаки… Банщиков весел и непринужден:
— В поезде поспать удалось, Сергей Васильевич?
— Конечно. Человек с чистой совестью всегда хорошо спит.
— Слава Богу, значит мы с Вами немного коллеги. Но я еще, бывает, громко храплю, что соседям по купе очень не нравится. Кстати, вы перекусили чего-нибудь, или сразу с вокзала?
— Честно: сразу с вокзала.
— Значит, предчувствие меня не обмануло…
Банщиков не спеша забрался под свое сиденье и, вытащив тщательно укутанную корзинку, добыл оттуда пироги и бутылку еще горячего чая. Поблагодарив за заботу, я предался трапезе с наслаждением. Оказалось очень кстати.
Дожевав последний пирог, спрашиваю:
— Михаил Лаврентьевич… Цель моего столь неожиданного вызова Вам известна, или я все узнаю непосредственно от Его величества?
— Вполне известна. Пока мы катим до Александровского дворца, как раз предварительно все сможем обсудить.