Виталий Башун
Пати-Недотепа
Глава 1
Удобно развалившись на приличной охапке сена, брошенной на дно телеги, я грыз яблоко — сочное, аж лопается — и лениво разглядывал неторопливо проплывающие вверху зеленые облака пышных крон деревьев, образующих парадную колоннаду вдоль лесной дороги. Иногда солнце находило брешь в этом живом, беспокойном ковре и радостно брызгало в глаза золотом игривых лучей.
Попутная крестьянская телега, влекомая в даль светлую философски флегматичной кобылой, транспортировала мое тело с крейсерской скоростью, вполовину меньшей, чем у пьяного пешехода-инвалида, в сторону объекта, точнее — субъекта, каковой мне предстояло охранять согласно договору.
— Два медяка до Бартура, а там уж тебе, паря, до Сорки шешнацать верст лесом, али ж все двацать, нито и поболе, трактом, — возвестил мне сговорчивый возничий этого роскошного экипажа, когда я напрашивался ему в попутчики.
Спешить нужды не было, поскольку пред ясны очи неведомого мага следовало предстать ровно через три дня в полдень — таково было условие, доведенное до моего сведения незнакомым посредником. Денег, выданных на дорожные расходы, вполне хватило бы нанять роскошную карету или, немного добавив, купить лошадь — не ахалтинского скакуна, конечно, но вполне приличную. Однако лошадь, если надо, обычно предоставлял наниматель, иметь свою — лишние хлопоты. Кареты же я просто не любил. Доводилось ездить в этих душных коробках… пару раз… охранником важных персон. Ничего хорошего, скажу я вам. Сиденья, конечно, мягкие. Рессоры опять же новомодные. Однако лежа на духмяном сене в хорошую погоду и дыша полной грудью чистейший воздух, словно венчиком взбитый с насыщенными настоями цветов, травы и листьев — кому как, а мне такое путешествие нравится больше. В карете такое невозможно, да еще когда по бокам, впереди и сзади старательно поднимают облако пыли серьезные до невозможности конные дяди. По моему скромному мнению, а, значит, это неоспоримая истина, суровые дяди на конях — убийцы подлинной романтики.
Вместе с учителем я с детских лет прошел пешком, проехал верхом и в экипажах всех типов тысячи верст дорог. Это вполне соответствовало моей непоседливой натуре. Об этом же, кстати, достаточно точно говорило первое в жизни прозвище, данное мне родителями и односельчанами — Шило. Поначалу-то называли длиннее — ШилоВж…пе, но потом земляки, привыкшие экономить на всем, даже на звуках речи, сократили его до Шила. И в самом деле. Спокойно усидеть на месте больше минуты для меня было пыткой неимоверной, не говоря уж про то, чтобы заниматься, как все, монотонной крестьянской работой.
Нет, лентяем я не был. Во всяком случае, не больше, чем другие. Могу горы свернуть, однако сворачивать буду только до тех пор, пока это интересно. Родители, у которых мой рот был девятым, частенько печально вздыхали: "Как же ты хлебушко рОстить будешь?". А что поделаешь, если все, какие ни возьми, работы на деревне были однообразными и невыносимо скучными. Немного поковырявшись с порученным делом, я быстро начинал тосковать и сбегал искать более интересного занятия. Меня и драли, и уговаривали, и ужинать не давали, и как только еще не наказывали — все без толку.
Шагом я не передвигался практически никогда. Даже с грузом. Только бегом. Самый умный парень в нашей деревне, сын старосты, как-то высказал предположение, что у Шила есть "бежальная кишка", потому он и бегает все время — остановиться не может. Все с таким очевидным выводом согласились и, единственно, посокрушались, что кишку эту никак из Шила не выдрать.
В девять лет Шило стал Репеем. Этим прозвищем после нелегкой и непродолжительной борьбы наделил меня учитель — мастер Клапс. В отместку я стал называть его "клопс", считая, что это жутко обидно. Настоящий шок пришлось испытать, когда я узнал, что это даже близко к насекомым не относится, а является и вовсе блюдом гарманской кухни. Ел их как-то. Очень вкусно.
Не представляю, кем бы я стал, если бы тропки наших с Клапсом судеб не пересеклись. Наверняка, самым непутевым крестьянином в округе… Хотя для того, чтобы эти самые тропки не разошлись снова, мне пришлось приложить немало сил.
Однажды в наших краях появился худощавый мужчина среднего роста, неопределенного возраста и рода занятий (для нас, деревенщины, не крестьянин, не благородный и не купец — стало быть, неопределенного рода занятий), жилистый, абсолютно лысый, с крючковатым носом и рысьими глазами. Одет он был в крепкие просторные штаны зеленовато болотного цвета, заправленные в сапоги, и рубаху. За плечами на лямках пришлец нес объемистый туго набитый мешок. Широкий кожаный пояс, обнимавший талию, удерживал два чуть изогнутых меча в потертых ножнах, кинжал и туго набитый денежный мешок. Незнакомец, выяснив у первого встречного, а им, точнее ей, оказалась баба Варкуха, где дом старосты, целеустремленно направился прямиком к нему.
— Колдун! Точно колдун! Творец-Сущий мне в свидетели, — клялась потом соседкам Варкуха, молитвенным жестом подымая ладонь к солнцу и затем прижимая ее к сердцу. — Он ка-а-а-ак глянул на меня глазищами своими рысьими, так сердечко-то мое исстрадавшееся все и обмерло! Стою, как мертвая. Шелохнуться моченьки никакой нету.
Надо заметить, что у Варкухи, несмотря на более чем почтенный возраст, "исстрадавшееся сердечко" с весьма достойным постоянством обмирало всякий раз, как на нее, хотя бы мимолетно, взглядывал любой мужчина от пятнадцати до ста пятидесяти пяти лет (старше деда Марзама у нас просто не было никого в деревне). Однако соседки сочувственно кивали, охали и также тянули ладони к солнцу. На всякий случай. Вдруг и правда колдун. Заморочит — зачарует — до греха доведет. Возможно, однако, что некоторые как раз и молились, чтобы… довел.
Гость между тем, поздоровавшись с хозяином, прошел в дом. Через недолгое время старостины детишки побежали в разные концы деревни с объявлением: дескать, мастер приехал в наше село в поисках достойного ученика. Ему нужен подходящий парень в возрасте одиннадцати-двенадцати лет.
Тогда мне было девять, но я справедливо решил, что достойнее моей персоны во всем селе не сыскать, при этом даже не поинтересовавшись, а чему собственно учит мастер? Важно, что точно не коров пасти или кукурузу лущить.
Слух об отборе быстро разнесся по селу и во всех дворах начались горячие дебаты на тему: есть в этом прок какой или так — баловство одно. Дед Марзам припомнил, что лет…дцать тому — это когда пьяный Рохля в омут у мельницы упал, вылез весь в тине, да баб водяным пугать зачал — вот также приходил один мальца, якобы, в приказчики взять, да так с тех пор его и видели. Мальца, то есть. За разговорами деревня заснула далеко заполночь.
Утром на двор к старосте, где намечены были смотрины, пришли всего семеро парней нужного возраста. Пришел и я. А как же без меня? Сколько учеников надобно было мастеру, неизвестно, но я решил, что такого видного, ростом больше метра с шапкой, парня ну никак нельзя не взять. А когда я ему покажу, как ловко умею шевелить ушами, он не устоит — верняк дело.
Однако мельком мазнув по мне взглядом, мастер немедленно указал в сторону ворот. Не гожусь, стало быть. Да что он понимает в настоящих парнях?! Неужели эти увальни подходят ему больше?! Как оказалось — нет. Не подходят. Ни один отбор не прошел, чему, впрочем, претенденты не очень-то и огорчились.
Они, но не я. Возмущенный несправедливостью, я разработал коварный план, для осуществления коего стащил из сундука свои праздничные ботинки, перешедшие мне от старшего брата, которому они достались от его старшего брата, а тому от его… положил в котомку пару луковиц, пол краюхи хлеба и немного соли. Подготовившись, таким образом, к путешествию хоть на край света, рано-рано утром устроил засаду на выходе из села.
Впрочем, ждать долго не пришлось — даже заснуть не успел — как гость, несолоно хлебавши, вышел за околицу и поравнялся с моей лежкой. Тут же я выпрыгнул ему навстречу и заорал (пусть знает, что голос у меня громкий и звонкий — вдруг это важно):
— Дяденька! Возьмите меня в ученики!
Мастер убрал нож, который успел достать до того, как мои ноги коснулись дороги, и равнодушно ответил:
— Нет.
— Но почему? Я все буду делать, что скажете, только возьмите!
— Мал еще. Подрасти, а там посмотрим.
Он обошел меня, словно трухлявый пенек, и быстро пошел прочь. Ну, нет. Так просто не сдамся! Тем более, решение принято твердое и окончательное, да и ботинки в сундук возвращать жалко. Возврата к прежней жизни не будет. Пусть меня съедят волки, но назад полоть морковь — ни за что не вернусь.
Три дня я, как привязанный, шел за ним. На привалах всячески старался показать свое трудолюбие и полезность — бегал за водой, таскал хворост, разжигал костер, мыл посуду и при этом не переставал канючить. Мастер демонстративно не замечал моих усилий. Иногда гнал. Однако далеко я не уходил — пристраивался на другом конце полянки и сидел так. Или уходил, но потом непременно возвращался.
Странный он был человек, как мне тогда казалось. По утрам, вместо того, чтобы всласть поспать, он танцевал какой-то очень сложный танец. Сначала без всего, потом с ножами, потом с одним мечом, потом с двумя, потом с чем-то еще совершенно мне непонятным… Да так быстро он все это делал, что иной раз превращался в вихрь, взблескивающий молниями.
Клапс был очень терпелив, но я все-таки сумел довести его до белого каления. Как надоедливый комар, то приближался, то отдалялся, и зудел-зудел-зудел… Мне показалось, что к концу третьего дня мастер готов был меня прибить с особой жестокостью. Не знаю, какие картинки представали в его воображении, вызывая кровожадную улыбку, от которой у меня мороз по коже бежал, но видно одна из них моему будущему учителю так понравилась, что он алчно облизнулся и принял решение:
— Ну, репей придорожный, хорошо! Я беру тебя в ученики. Но ты должен дать мне магическую клятву на амулете, что все время обучения будешь слушаться и неукоснительно выполнять все мои приказы.
Я с восторгом согласился, приплясывая от радости и нетерпения. Мастер снял с шеи цепочку, на которой висел красивый платиновый кулон (что эта штучка называется "кулон", а материал — платина, я узнал гораздо позже) с кроваво-красным камнем в центре, приказал мне дать руку, чиркнул ножом по пальцу и капнул кровью на амулет. То же самое он проделал со своим пальцем. Затем велел слово в слово повторять за ним.
— Как тебя зовут?
— ШилоВж… э-э-э ПатИ, господин.
— Повторяй за мной, Пати. Клянусь…
Стоило мне произнести последнее слово клятвы, как что-то вспыхнуло и больно обожгло мою шею.
— Ну что ж, УЧЕНИК, сегодня у тебя праздник, а завтра… — он хищно и мечтательно улыбнулся, — начнем обучение.
— А на кого вы меня будете учить?
У него от удивления, кажется, даже волосы на голове выросли посмотреть на такое чудо как я.
— Ты набивался ко мне в ученики, НЕ ЗНАЯ, кого я учу?
— Дак, мне без разницы. Всяко лучше, чем в земле копаться.
Мастер шумно выдохнул, пробормотал что-то вроде: "Вот он — перст судьбы!" и коротко объяснил:
— Я учу воинов — людей боя.
— А что это такое?
— Скоро узнаешь. Оч-чень скоро. Завтра и начнешь узнавать. Хочу предупредить в первый и последний раз: увижу сопли и слезы — выгоню. Сразу. Иди, куда хочешь. Ясно? Поскольку ты еще мал, клятву, так и быть, расторгну, мучить не буду.
— А что значит мучить? Это как?
— Очень просто, — злорадно просветил меня учитель. — Клятва не дает возможности ученику удаляться от учителя без его согласия дальше, чем на два километра. У непослушного ученика начинаются судороги во всем теле, страшные боли… и прочие неприятные вещи. Видишь ли, Пати, напросившись ко мне, ты уговорил меня открыть тебе дорогу в ад. На этом пути очень многие не выдерживают нагрузок: умирают, калечатся или… пытаются убежать. Потом они все равно приползают ко мне, на коленях умоляя избавить от мук. И уже Я решаю — помучиться им еще или хватит с них. Ты меня понимаешь?
— Да.
— Надо говорить: "Да, учитель".
— Да, учитель.
Вот со следующего утра и началась у меня эта новая жизнь. Можно сколько угодно подбирать самые деликатные выражения для обозначения того, чему он меня учил, но суть была одна — он учил убивать. Зверя и человека, нежить и нечисть, мага и колдуна, собственную лень и безалаберность. С любым оружием, первым попавшимся под руку предметом и просто голыми руками. Кроме того, он учил медитации и боевому трансу, когда силы, кажется, не кончаются, а время так растягивается, что между ударами сердца проходит вечность. К концу обучения я мог вести бой в таком состоянии более трех минут, после чего, разумеется, наступала расплата. Очень помогали преодолеть неприятные последствия медитация и хороший ужин. Есть хотелось так, будто голодал месяц. Меня учили подкрадываться к самому чуткому зверю, вести разведку и маскироваться, днями бежать с грузом, не останавливаясь, есть все, что шевелится, предварительно вкусно приготовив… А также философии, логике, математике, этикету, языкам… танцам и игре на музыкальных инструментах. Даже правила стихосложения пришлось выучить.
Мастер на мое недоумение — зачем все это — отвечал одной фразой: "Настоящий воин — гармонично развитая личность". Помню, как долго хихикал, когда узнал, что наш мир Инсор — шар и движется в пустоте вокруг светила — Солнца. Впрочем, в других странах его называли по другому — Соло, Соле, Сол, Атон и даже Гармас… А смех мой вызывала нелепость, как мне казалось, этого утверждения. Представьте себе шар. На нем два материка, вытянутых в сторону северного и южного полюсов. Разделяют материки два огромных океана: западный и восточный. В океанах рассеяно множество больших и малых островов, одиночных и собранных в архипелаги. Услышав эту новость, я подумал, а как же люди на другом материке ходят вверх ногами и не падают в небо? Сколь огромен мир я узнал, обойдя вместе с учителем практически весь наш восточный континент. Мы пересекали границы королевств, княжеств, баронств, царств, ханств и империй. Я учился выживать и вести бой в джунглях центральной части материка, в пустынях и саваннах юга, в лесах и тундре севера.
Приемы боя, которые вбивал в мое тело и разум учитель, отличались максимальной экономностью и эффективностью каждого движения. Через несколько лет занятий я стал видеть и понимать красоту этого смертоносного стиля. Как рассказывал Клапс, это был комплекс, вобравший лучшее из школ боя всего мира: востока и запада; севера и юга.
Иногда мы по нескольку месяцев жили в городах. Мастер нанимал мне партнеров для тренировок и наставников по тем предметам, в которых, как он считал, они разбирались лучше. В этот период он иногда водил меня на занятия в самые именитые школы фехтования и рукопашного боя, где мы не занимались, а просто наблюдали за тем, чему и как там учат. Насколько я понимаю, за небольшую плату хозяева этих школ соглашались терпеть внимание, как они считали, восхищенных бездельников. После каждого такого посещения следовал обязательный разбор — учитель сначала сам объяснял, как красивость и эффектность губит эффективность, потом стал требовать этого уже от меня. Тем самым приучал анализировать и читать противника буквально после нескольких его движений. Впрочем, непременно уважать своего противника требовал очень жестко, рассказывая на примерах из жизни, как недооценка и излишняя самоуверенность губили очень сильных бойцов.
Взяв меня в ученики, мастер больше не устраивал никаких смотрин, буркнув, походя, что и одного Репея для него будет многовато, чтобы еще двух шалопутов на себя повесить. За время нашего совместного пути Клапс частенько был занят каким-то таинственными делами, часто надолго (на месяц — на два) оставляя меня одного в гостинице очередного города в очередном царстве-государстве. Даст задание, оставит денег и исчезнет. Куда и зачем — не рассказывал никогда. Потом вернется, проверит, как я справлялся и чему научился, да ка-а-а-ак начнет гонять за леность и нерадивость, что вскоре мне пришлось привыкнуть заниматься без мастера еще усерднее, чем при нем. Но это уже было, когда мне исполнилось тринадцать, а первые годы обучения до сих пор вспоминать не хочется. Обычно к концу дня никакое шило, куда бы им ни кололи, не могло уже меня поднять с лежанки, так я уставал. Потом ничего — втянулся. А через несколько лет, как и говорил, стал получать подлинное наслаждение от занятий и в первую очередь от тренировочных боев с мастером. Есть оно. Точно есть это самое "упоение в бою", как сказал классик. Следует заметить, что книг за эти годы я перечитал горы. И не только научные трактаты. Мастер еще в первые несколько месяцев заставил освоить скорочтение, поэтому "проглотить" за сутки фолиант для меня не было непосильной задачей, тем не менее, читал и в обычном темпе просто для собственного удовольствия.