— Собрать-то его несложно, — ответил он. — Да работать не будет. Я так толком и не понял, в чем причина поломки. И получается еще хуже. Если прочистить подачу топлива, туда попадет воздух. Резина старая, трескается. Все разваливается. В корпусе карбюратора крохотная трещинка. А как ее заделаешь? Запасных частей нету. Да и инструментов подходящих тоже. Я даже не знаю, какие тут нужны инструменты.
По его расстроенному лицу можно было подумать, что он сейчас заплачет.
— Тогда брось это, — посоветовал я. — Извинись перед И-Ди, и дело с концом.
Он посмотрел на меня так, как будто я сказал что-то хотя и не злонамеренное, но наивное.
— Нет, Тайлер, спасибо за совет, но это не для меня.
— Почему?
Он не ответил. Отложил недоеденную куриную ногу и вернулся к своей механической головоломке.
Я уже подумывал отправиться домой, когда в дверь снова заскреблись. Джейсон кивнул мне на выключатель и, когда я им щелкнул, впустил сестру.
Она до смерти боялась И-Ди, шептала еле слышно, чуть дыша, но, как и я, что-то принесла Джейсону. Не куриную ногу, а беспроводочный браузер-наладонник.
Джейсон аж засиял, увидев мини-компьютер.
— Диана! — воскликнул он, не сдержавшись, и она зашикала на него, а потом нервно улыбнулась мне.
— Ладно, чего там… Так, игрушка, — шепнула она и выскользнула во тьму.
— Игрушка-то игрушка, — пробормотал Джейсон, — но за мелкой игрушкой целая сеть, великая сила.
Он в течение часа консультировался с группой с Западного побережья, модифицировавшей малые двигатели для радиоуправляемых моделей. К полуночи он умудрился устранить с дюжину неисправностей. Я удрал домой и издали наблюдал, как он вызвал отца. И-Ди вышел в пижаме и шлепанцах, остановился на крыльце, скрестив руки, и снисходительно созерцал, как Джейсон запустил отремонтированную тарахтелку. Послушав грохот, разодравший ночную тишь, И-Ди пожал плечами и жестом загнал сына домой.
Джейс, закрыв сарай, оглянулся на мое освещенное окно и украдкой махнул мне рукой.
Конечно же, ремонта хватило ненадолго. Прокопченный «Голуазами» садовник в следующую среду успел скосить полгазона, после чего косилка почила навеки. Мы с почтительного удаления усвоили с десяток очень полезных фламандских ругательств. Джейсон с его мощной памятью затем расшифровывал их в своей школьной библиотеке при помощи голландско-английского словаря. Особенно нам приглянулась формула God-verdomme min kloten miljardedju! что-то вроде «Клял бы, драл бы Боженька яйца мои мильярд-Христа-душу раз». По интонации искусника выходило, что яйца-то, может, и его, но оторвать их следовало почему-то от тела Христова. С год после этого Джейсон употреблял эту фразу, порвав шнурок от ботинка или сорвав перекачку чего-нибудь на свой компьютер.
Газонокосилку Лоутону-старшему пришлось покупать новую. Парни в мастерской, в которую он обратился за ремонтом, сказали, что новую купить дешевле, и подивились, как она еще работала до сих пор. Я узнал это от матери, которой рассказала Кэрол. И насколько я знаю, И-Ди больше Джейсона этой косилкой не попрекал.
Позже мы несколько раз вспоминали эту историю, смеялись — через несколько месяцев, когда эмоции поостыли.
Я прошаркал обратно к постели, думая о Диане, принесшей брату дар столь полезный, а не просто утешительный, как моя курья нога. Куда она делась? Какой дар, облегчающий мою участь, принесет она мне? Лучший дар — ее присутствие.
Свет дня струился сквозь комнату, как водный поток, как сияющая река, в которой бултыхался я, тонул в пустых пузырях минут.
Не всякий бред ярок и неистов. Иной холоден, медлителен, ползуч. Я видел тени, тянущиеся по стенам. Час прополз, второй… Пришла пора ночи, померкла Арка, надвинулись тяжелые тропические тучи, засверкали молнии, неотличимые от вспышек в моем воспаленном сознании, загремел гром, который ни с чем не спутаешь, запах природы изменился, по бетону балкона застрекотали капли дождя.
Наконец я услышал еще один звук. В замок втиснулась пластиковая карточка ключа, скрипнули дверные петли.
— Диана… — простонал я сиплым шепотом.
Она влетела в комнату. С улицы, одета для улицы, в отделанном кожей джемпере, в широкополой шляпе, с которой капала дождевая вода. Остановилась у кровати:
— Извини, Тайлер.
— Брось, не за что. Просто…
— Нет, Тайлер, нет, извини, но тебе придется одеться. Бежим, и сию минуту. Внизу машина ждет.
Пока я соображал, Диана уже принялась швырять в чемодан одежду, документы (как фальшивые, так и подлинные), карты памяти, мягкую сумку с пузырьками и шприцами…
— Да я и встать-то не смогу, — попытался выдавить я, но не, получилось, сам не разобрал своего бульканья.
И вот она уже принялась меня одевать. Я вовсю спасал свое достоинство, самостоятельно приподнимая ноги, шевеля руками и скрипя зубами вместо того, чтобы орать от боли. Потом уселся, и она поднесла к моим губам бутылку с водой. Оттащила меня в туалет, где я выдал жалкую струйку мутной мочи канареечного цвета.
— О, дьявол, ты пересыхаешь, — вскинулась Диана. Она заставила меня выпить еще глоток, вколола анальгетик, от которого рука вспыхнула, как от напалма. — Тайлер, прости, но надо, надо… — И она напялила на меня дождевик и тяжелую шляпу.
С чего она так паникует?
— От чего… бежим?
— Засекли. Не повезло. Наткнулась.
— Куда?
— Вглубь страны. Скорей, скорей!
Мы двинулись по полутемному коридору, точнее, двинулась Диана, волоча в левой руке чемодан, а правой поддерживая меня. Долгий путь, тяжкий, глаза на лоб вылезали.
— Тише, тише! — умоляла Диана, и я переставал стонать. Или мне казалось, что переставал.
Вышли под дождь, лупивший по грязным раздолбанным мостовым, шипевший на перегретом капоте поджидавшей нас древней колымаги. Водитель хмуро уставился на меня, и Диана попыталась убедить его, что я не болен, а просто перепил. Мрачности он не утратил, но деньги взял.
Наркотик подействовал, когда я уже скрючился на заднем сиденье. Ночные улицы Паданга воняли гнилой рыбой, колеса автомобиля рассекали покрывавшую лужи радужную пленку. Сияющий неоном туристский квартал остался позади, вдоль улиц потянулись мрачные лабазы, затем лачуги «шанхая», выросшего вокруг города за последние тридцать лет. Город наступал на фанерно-жестяночные трущобы, между ними под брезентовыми навесами ночевали бульдозеры; высасывая питательную субстанцию из компоста нищих поселений, вверх выстреливали многоэтажки. Затем миновали промышленную зону, серые заборы, увенчанные колючей проволокой. А потом я заснул. Снились мне не Сейшельские острова, снился мне Джейсон. Джейсон и его любовь к разного рода сетям. «За мелкой игрушкой целая сеть, великая сила». Снились сети, которые он создал, снились места, куда его завлекли эти сети.
Беспокойные ночи
Сиэтл, сентябрь. После ракетного взбрыкивания китайцев прошло пять лет. Прорвавшись домой сквозь занудливый дождь и сквозь пятничный вечерний час пик, я включил аудиоинтерфейс и вывел составленный мною плей-лист, который я назвал «Терапия».
Я вернулся в свою конуру после дежурства в отделении травмы в «Харборвью». Два огнестрельных ранения и самоубийца-неудачник. Перед глазами так и стояла картинка: кровь, капающая с каталки на керамический пол. Сменив подмоченную дождем одежду на джинсы и свитер, я плеснул себе в стакан и подошел к окну, уставился на мерцающий в полумраке город. Где-то в отдалении, под тучами, угадывалась мрачная дыра залива Пьюджет-Саунд. Сквозь багровую кишку «Интерстейт-5» густым месивом сочилась масса металла на резиновых колесах, дымилась выхлопными газами. Моя жизнь, какой я ее сделал. И все держится на честном слове. На одной частице речи.
Протяжно, печально поет Аструд Жильберто. Я все еще не в состоянии толком сосредоточиться на вчерашнем звонке Джейсона, не в состоянии даже вслушаться в песню, как она того заслуживает.
«Дезафинадо», несколько записей Джерри Маллигэна, что-то из Чарли Берда… Терапия. Но дождь размывает звуки. Я сунул что-то в микроволновку, съел, не ощущая вкуса. Оставив всякую надежду на достижение нирваны, решился толкнуться к Жизель. Может, она дома.
Жизель Палмер снимает квартирку через три двери дальше по моему коридору. Она открыла мне почти сразу. Поношенные джинсы и старая фланелевая рубаха означают, что в этот вечер Жизель никуда не собирается. Я спросил, не занята ли она, в настроении ли пообщаться.
— Даже не знаю, Тайлер. Какой-то ты мрачный.
— Мрачность к тебе не относится. Личный внутренний конфликт. Подумываю отсюда смотаться.
— Да ну? По делам? В командировку?
— Нет, насовсем.
— Вот как… С чего это ты решился?
— Я еще не решился. В том-то все и дело.
Она распахнула дверь шире и жестом пригласила меня войти:
— Иди ж ты… И в какую сторону ты намыливаешься?
— Длинная история.
— Стало быть, тебе сначала надо выпить для кондиции, а потом уж душу изливать.
— Ну, что-то вроде этого.
Жизель зацепила меня в прошлом году на собрании жильцов в подвальном зальце. Ей двадцать четыре, ростом она мне по плечо. Днем Жизель работала в сети быстропита в Рентоне, но, когда мы впервые встретились за кофе воскресным вечерком, она заявила мне, что в Рентоне лишь подрабатывает. Другая ее работа — тоже, можно сказать, «на полставки» — удовлетворение половых потребностей мужской половины человечества.
Она оказалась членом довольно открытой группы дам, обменивающихся координатами мужчин продвинутого возраста, обычно весьма почтенного социального статуса, женатых, положительных, готовых платить за прелести внесемейного секса. Все эти господа, однако, опасались уличных жриц любви, и Жизель с подругами пользовались их опасениями, разрабатывали плодородную ниву. Все это Жизель выложила мне несколько вызывающе, внимательно следя за моей реакцией, ожидая презрения, небрежения, отторжения. Я обманул ее ожидания. «Спин», в конце концов. Поколение Жизель жило по своим правилам, а мое поколение — в моем лице — воздерживалось от осуждения.
Мы продолжали общаться за кофе, иногда вместе ужинали. Я время от времени выписывал ей направления на кровь. Из всех дряней у нее обнаружились лишь антитела на западнонильскую вирусную лихорадку. Ни даже гриппом она не болела: ни человечьим, ни птичьим, ни свинячьим. То есть можно было считать ее как осторожной, так и везучей.
Жизель как-то посетовала, что торговля телом, даже на полулюбительском уровне, накладывает неизгладимый отпечаток на образ жизни, на характер. Какой может быть женщина, постоянно таскающая в сумочке презервативы и виагру? Я ответил очевидным вопросом: почему бы тогда не сменить эту деятельность на ночную работу в иной отрасли экономики, скажем, в сети «Уолмарт»? Этот вопрос ей не понравился. Она вызывающе бросила:
— Может, мне это нравится. Может, это мое хобби. Кто в куколки играет, кто членики перебирает…
Я, однако, уже знал к тому времени, что она сбежала из дома в Саскатуне, спасаясь от приставучего отчима. Какая же карьера казалась ей после этого наиболее доступной? Кроме того, железным доводом в оправдание ее сомнительного образа жизни оставалась высокая вероятность нашей общей близкой погибели. Летальность порождает аморальность, как выразился какой-то моральный авторитет моего поколения.
— Ну так до какого состояния тебе нужно допиться, чтобы дойти до кондиции? — продолжила Жизель придверную беседу. — Слегка или до зеленых чертиков? Собственно, выбор невелик. У меня в баре негусто.
Она смешала мне что-то на чем-то, отдающем водкой, залитой в канистру из-под солярки. Я заменил своей задницей брошенную на стул свежую газету. Мебель у Жизель добротная, но наводить порядок в доме она не особенно стремилась. Газета оказалась открытой на редакционной странице. Карикатура посвящалась «Спину»: гипотетики в виде мохнатых пауков крутили в лапах земной шар и раздумывали, сразу слопать или после выборов.
Жизель бухнулась на диван и махнула ногой в сторону газеты, которую я еще не выпустил из рук:
— Не понимаю я этой тряхомудии.
— Карикатуры?
— Вообще всего. «Спин». Накрылись, мол, женским половым органом… Ой, ай! Единственное, что в состоянии понять, — что-то враждебное там, в небе. По ту сторону неба. И все.
Пожалуй, под ее декларацией могли бы подписаться почти все жители планеты. Но я по какой-то причине — то ли дождь действовал, то ли тяжелое дежурство — взъерепенился.
— Что тут непонятного?
— Что? Почему это случилось?
— Ну, почему — никто не знает. А вот что случилось…
— Ладно, ладно, то, что ты сейчас мне откроешь, я уже сто раз слышала. Мы попали в космический мешок, Вселенная выбилась из рук, не слушается, а-ля-ля, тра-ля-ля…
Я еще больше разозлился:
— Ты свой адрес знаешь?
Она приложилась к своему стакану:
— Ну, знаю. И что?
— Сейчас. Ты знаешь, где находишься. Тебя это интересует. Миля-другая от океана, сотня миль от границы с Канадой, тысячи миль к западу от Нью-Йорка. Так?
— Ну и что дальше?
— Дальше — больше. Народ спокойно определяется между Споканом и Парижем, но, когда речь заходит о небе, все видят какой-то громадный аморфный таинственный пузырь. Почему?
— Не знаю. Потому что вся моя астрономия — из повторных показов древних «Стартреков». А что мне надо знать о Луне и звездах, если я их с раннего детства в глаза не видала? Если даже научные шишки честно признают, что ни хрена не педрят, что там происходит.
— И тебя это устраивает?
— Какая, на хрен, разница, что меня устраивает? Слушай, давай-ка я включу телик, и ты под какой-нибудь бред с экрана пробулькаешь, что тебя там не устраивает в Сиэтле и почему ты хочешь намылить пятки.
Я сказал ей, что звезды такие же, как и люди, что они живут и умирают. Что Солнце быстро старится и сгорает все быстрее. Яркость его возрастает на десять процентов за каждый миллиард лет. Солнечная система подходит к состоянию, при котором жизнь на Земле станет немыслимой, даже если остановить «Спин». Процесс необратимый. Об этом говорят и газеты. Эту информацию не муссировали бы агентства новостей, если бы президент Клейтон не сделал официальных заявлений, признав, что, согласно мнению наиболее солидных научных источников, возврата к status quo ante, к прежнему, доспиновому состоянию, ожидать не приходится.
Жизель смерила меня умоляющим взглядом:
— Вся эта бредятина…
— Это не бредятина, Жизель.
— Пускай не бредятина. Но мне от этого не легче.
— Я просто пытаюсь объяснить…
— Да пошел ты в жопу со своими объяснениями, Тайлер. Катись со своими кошмарами к этой самой матери. Или успокойся и попытайся разобраться, почему ты хочешь уехать из Сиэтла. Это, конечно, из-за твоих друзей, так?
О Джейсоне и Диане я ей рассказывал.
— Джейсон.
— С понтом, гений.
— Без всяких понтов. Он сейчас во Флориде.
— Занимается чем-то космическим.
— Превращает Марс в цветущий сад.
— Ну, в газетах было. Что, это не блеф?
— Не знаю, но Джейсон думает, что это реальная возможность.
— Ну-ну. А ты-то ему на кой?
Что ж, неплохой вопрос. Хороший вопрос. Превосходный вопрос!
— Им нужен врач для клиники компании. Для «Перигелиона».
— Я считала, что ты самый обычный врач.
— Я и есть самый обычный врач.
— И чем же ты хорош для космического медика?
— Да ничем. Но Джейсон…
— Пристраивает друга детства. Каприз богатого босса.
Я пожал плечами. Пусть она так и думает. Не делиться же с ней своими соображениями. Да и Джейсон ничего не конкретизировал.
Но во время разговора с ним у меня сложилось впечатление, что я нужен Джейсону не столько как врач фирмы, сколько в качестве личного врача. Что у него возникла какая-то проблема, в которую он не хочет посвящать персонал фирмы. Которую и по телефону не обсудишь.