— Насчет ордера я не знаю, но насчет потайных местечек — кое-что у меня есть.
— Идем, покажешь.
И мы направились через газон. Джейсон шагал с усилием, прихрамывая и покачиваясь, то и дело отставая. День выборов клонился к вечеру, но трава, густо торчавшая из почвы, не вела строгого учета дней и месяцев, различая лишь времена года. Где-то в столпившихся у ручья деревьях завопила птица, решительно и раздраженно; однако тут же утратила решимость, застеснялась и закончила чуть ли не вопросительным знаком. После долгих лет отсутствия я отпер дверь, и мы вступили в тишину.
В домике поддерживали порядок, периодически производили уборку, но в остальное время он пустовал. Я так и не занялся разборкой имущества, других жильцов не намечалось, а Кэрол не видела причины что-то менять. Время придерживалось иных позиций. Время свило в доме гнездо, устроилось по-хозяйски, обзавелось своим пыльным запахом истлевающей бумаги, застывшей мебельной обивки — характерным запахом нежилого помещения, за состоянием которого все-таки следят. Позже Кэрол сказала мне, что зимой, когда температура падала до точки замерзания, дом протапливали, чтобы не замерз водопровод, а летом задергивали шторы, чтобы комнаты не перегревались. В тот день снаружи и внутри ощущался холодок.
Джейсон вошел в помещение, дрожа. По причине нестабильности походки он доверил переноску драгоценных пузырьков мне — кроме тех, что я оставил в «большом доме» для использования. Около полуфунта стекла и жидкостей я бережно нес в неприметной кожаной сумке с толстой поролоновой подкладкой.
— После смерти твоей матери я здесь впервые, — как-то робко произнес он. — Мне ее как-то не хватает… Что, глупость сморозил?
— Нет, не глупость.
— Она первая, в ком я заметил доброту. Вся доброта в «большом доме» исходила от Белинды Дюпре.
Я провел его через кухню к дверце в подвал. Маленький домик Лоутонов — стилизация под новоанглийскую сельскую старину или, во всяком случае, воплощение чьего-то смутного представления о ней, включавшего и погреб с потолком из шероховатых бетонных плит, достаточно низким, чтобы заставить Джейсона сгорбиться. Погреб невелик, как раз места для водяного котла с топкой, стиральной машины и сушилки. Воздух здесь казался еще холоднее и отдавал какой-то загробной влагой.
Я влез в узкий закуток за металлическим кожухом котла, пыльный тупичок, в который не заглянул бы даже профессиональный уборщик. Здесь можно было, приложив определенные усилия, вынуть кусок блока сухой кладки, за которым между сосновыми стойками и наружной стеной фундамента находилась небольшая щель. Все это я изложил Джейсону.
— Интересно. — Джейсон стоял в ярде от меня, скрытый углом давно остывшего котла. — И что же ты там держал, Тайлер? Небось порнуху прятал.
Десятилетним я держал здесь игрушки, не потому, что боялся каких-нибудь воображаемых воров, а ради таинственности, чтобы знать, где они, знать, что, кроме меня, никто на свете их не найдет. Позже туда же последовали менее невинные мои затеи: первые дневники, никогда никем, кроме меня, не прочитанные письма к Диане — даже не оконченные; наконец, в чем я не стал признаваться Джейсону, и распечатки обнаженной натуры из интернетовской порнографии. Все это давно съедено временем.
— Надо было фонарик прихватить, — с запозданием сообразил Джейсон. Единственная потолочная лампочка еле светилась в своей оплетенной паутиной проволочной сетке.
— Там, на столе под распределительным щитом, всегда лежал фонарик. — Там он и остался. Я подался назад, протянул руку и принял фонарик у Джейсона. Умирающая батарея осилила хилый размытый луч, и я увидел, наконец, свой тайник, вынул блок, спрятал сумку, снова закрыл и запорошил швы пылью неопределенного происхождения.
Но, уже собираясь вылезать обратно, я выронил фонарик, и он закатился еще дальше в пыль и паутину за котлом. Я чертыхнулся, нагнулся, вытянул руку, нащупал цилиндрический корпус фонаря… и наткнулся еще на что-то. Немалого размера. Коробка. Я подтянул ее поближе.
— Что там, Тайлер?
— Фонарик уронил. Сейчас.
Осветил коробку. Обувная. Коробка из-под обуви фирмы «Нью баланс» с надписью «Школа». Та самая пропавшая с этажерки коробка, которую я не смог отыскать после похорон матери.
— Ну как?
— Готово.
К коробке можно вернуться и позже. Я запихнул ее подальше и вылез из щели. Отряхнул руки.
— Ну что, пошли?
— Запомни как следует. Мало ли я, чего доброго, забуду, — сказал Джейсон.
Позже мы уселись перед внушительным, хотя и далеко не новым телеэкраном в гостиной Лоутонов. Кэрол не смогла отыскать свои контактные линзы и уселась вплотную к экрану, часто мигая и пытаясь разобрать, что там происходит. Почти всю свою жизнь она политикой не интересовалась — «Это епархия И-Ди», — так что нам пришлось объяснять ей самые очевидные, с нашей точки зрения, вещи. Ей нравилась атмосфера наших посиделок, она смеялась мягким, незлым шуткам Джейсона, и при смехе в ее лице мне виделись черты Дианы.
Скоро, однако, она утомилась и ушла в свою комнату, как раз когда сети начали представлять штаты. Обошлось без сюрпризов. Ломакс загреб весь Северо-Восток, большую часть Среднего Запада и Запада. На юге успех поскромнее, но здесь голоса противников раскололись почти поровну на старых демократов и христианских консерваторов.
Мы начали убирать кофейные чашки, когда последний побежденный противник с мрачной вежливостью поздравил победителя.
— Значит, силы добра восторжествовали, — усмехнулся я.
Джейсон ответил такой же усмешкой:
— Сил добра там днем с огнем не сыщешь.
— Разве Ломакс для нас не добро?
— Ну… Относительно. Только не думай, что Ломаксу есть дело до «Перигелиона» или до репликаторов, если не считать использования их одновременно для пропаганды и для того, чтобы срезать ассигнования на космос и закачать освободившиеся средства в военных. Именно поэтому И-Ди не смог сколотить ничего против Ломакса из своих аэрокосмических корешей. Ломакс не обидит ни «Боинг», ни «Локхид-Мартин». Он их лишь немного переориентирует. Так что им не из-за чего копья ломать.
— Оборона… Тоже важно. Затухание местных конфликтов, вызванное «Спином», давно забылось, армию надо подкормить.
— Это ты наслушался Ломакса. Принимаешь все на веру.
— А ты — нет?
— К сожалению, не могу себе позволить такой роскоши.
На этой ноте я решил, что пора отдохнуть.
Утром я вколол Джейсону первую дозу. Он растянулся на диване в большой передней гостиной, напротив окна. В джинсах и хлопковой рубахе он выглядел весьма аристократично, казался хрупким, но собранным, спокойным. Если и боялся, то страха не проявлял. Закатал правый рукав и выставил руку.
Я вынул шприц, насадил стерильную иглу, наполнил шприц прозрачной марсианской субстанцией. Мы все это прошли с Ваном, обсудили и даже отрепетировали. Протоколы четвертого возраста. На Марсе процедура проводилась бы в атмосфере тихой торжественности, сопровождалась бы церемонией психологического плана. Мы обошлись ноябрьским солнцем и тиканьем старинных часов.
Я протер кожу тампоном, обильно пропитанным спиртом.
— Можешь не смотреть, Джейсон.
— Нет, я хочу это видеть.
Его всегда интересовал процесс.
Инъекция подействовала не сразу, но к полудню следующего дня у него поднялась температура.
По его словам, ощущение не более зловещее, чем легкая простуда, и ближе к вечеру он предложил мне засунуть мой термометр и рукав измерителя давления «себе в…». В общем, убрать их куда-нибудь подальше.
Я поднял ворот, втянул голову в плечи, прячась от вялого мелкого дождика, зарядившего еще ночью и не собиравшегося ни усиливаться, ни ослабевать, и снова направился через газон. Спустившись в подвал, я вытащил коробку с надписью «Школа» и перенес ее наверх.
Сквозь шторы проникал серый свет, приглушенный дождем. Я включил лампу.
Мать моя умерла пятидесятилетней. Восемнадцать лет я провел с ней в этом доме. Чуть больше трети ее жизни. Об остальных двух третях я знал лишь то, что она мне посчитала нужным открыть. Иногда она рассказывала о Бингеме, своем родном городке. Жила она с отцом, агентом по недвижимости, и с мачехой, дневной сиделкой. Дом их находился на вершине холма, куда по крутому склону взбиралась обсаженная деревьями улица. Подругу детства ее звали Моникой Ли. Городскую речку Литл-Уайклифф перекрывал типовой крытый мост, за которым находилась пресвитерианская церковь. Церковь мать моя посещала до шестнадцати лет, после чего появилась там лишь на похоронах родителей. Но она никогда не рассказывала мне о Беркли, о том, чего собиралась достичь со своей степенью магистра делового администрирования. Или почему она вышла замуж за отца.
Бывало, она снимала с этажерки эти коробки, чтобы познакомить меня с тем, чем жила до моего появления, продемонстрировать экспонаты своего музея. В коробках покоились фрагменты прошлого: пожелтевшие газетные вырезки с сообщениями о террористических актах, о войнах, об избрании или импичменте президентов. Были и предметы, которые мне нравилось держать в руках чуть ли не с младенчества: потускневшая пятидесятицентовая монета, выпущенная в обращение в год рождения ее отца — 1951, четыре темно-рыжих с розовым морских ракушки с пляжа в Кобскук-бей…
Коробка с надписью «Школа» — наименее интересная для малолетка. Единственное, что мне в ней нравилось, — значок «Голосуйте за…» — за какого-то неуспешного кандидата от демократической партии. Яркий значок, броский. Остальное — макулатура, с моей точки зрения: дипломы и свидетельства, несколько страниц, вырванных из зачетки ее выпускного года, и стопка небольших конвертов, к которым меня не тянуло и к которым мне не разрешалось прикасаться.
Теперь я открыл один из этих конвертов и обнаружил, что: а) они содержат любовные послания и б) послания эти написаны почерком, совершенно не похожим на почерк писем моего отца, хранившихся в коробке с надписью «Маркус».
Таким образом я узнал, что в колледже у матери имелся кавалер. Такая новость, конечно, не пришлась бы по вкусу Маркусу Дюпре, брак с которым она заключила через неделю после окончания, но вряд ли кто-либо другой стал бы ее осуждать. И уж, разумеется, это не причина, чтобы прятать коробку в подвале, да еще после того, как она долгие годы торчала на виду, на этажерке.
Собственно, с чего я взял, что спрятала ее моя мать? Кто побывал в доме в период между ее инсультом и моим прибытием днем позже? Конечно, Кэрол, нашедшая ее без сознания на диване, вероятно, еще кто-то из прислуги, если Кэрол позвала на помощь. Люди из службы скорой помощи, готовившие мать к транспортировке в больницу. Но у кого из них и с какого рожна возникло бы желание тащить коробку с надписью «Школа» в подвал и прятать за котлом-водогреем?
Возможно, это вообще не имело значения. Перемещение коробки с сувенирами из одного помещения дома в другое ни один суд преступным деянием не признает. Может, какой-нибудь подвальный домовой постарался. По всей видимости, мне этой тайны не прояснить, спокойнее вообще над нею не задумываться. Все в этой комнате, все в доме, включая и эти коробки, рано или поздно продадут, сдадут в утиль, выкинут. У меня руки не доходили, у Кэрол тоже, хотя давно бы пора здесь навести порядок.
А до того времени…
До того времени… Я сунул коробку обратно на этажерку между двумя другими, надписанными «Маркус» и «Разное».
И пустая комната заполнилась.
Больше всего меня беспокоил вопрос совместимости лекарств, и я обсудил его с Ваном. Я не мог прервать лечение Джейсона без риска тут же вернуть в катастрофическое состояние. Но как будут взаимодействовать в организме земные и марсианские средства при одновременном их применении?
Ван обещал, что с этим проблем не возникнет. «Лекарство долголетия» не являлось лекарственным средством в обычном смысле слова. В кровь Джейсона вводился биологический эквивалент компьютерной программы. Обычные лекарства взаимодействуют, по большей части, с протеинами и поверхностью клеток. «Лекарство долголетия» обращалось напрямую к ДНК.
Однако, чтобы подействовать, оно должно было проникнуть в клетки и взаимодействовать с иммунной системой Джейсона. Ван отмел и эти мои соображения. Он утверждал, что «коктейль долголетия» достаточно универсален и гибок, чтобы функционировать в любом физиологическом состоянии — кроме смерти, разумеется.
Но гены АРСа на красную планету не попадали, лекарства, которые принимает Джейсон, на Марсе неизвестны. И хотя Ван настаивал, что мои опасения необоснованны, я заметил, что он при этом не улыбался. И я принял свои меры: убавил дозировку средств против АРС за неделю до первой инъекции.
Казалось, эта мера подействовала. К моменту прибытия в «большой дом» Джейсон почти не проявлял признаков болезни, потребляя намного меньший объем лекарств. Поэтому мы приступили к лечению с оптимизмом.
Через три дня я уже не мог сбить мучивших его приступов. Еще день — и он впал в полубессознательное состояние. Затем кожа его покраснела, на ней высыпали пузыри. К вечеру он закричал и не перестал кричать, несмотря на вколотую мной дозу морфина.
Он не вопил во всю глотку, а начинал с протяжного стона, лишь периодически повышая громкость до максимально возможной. Звук такого рода можно услышать от больной собаки, звук непроизвольный и нечеловеческий. Когда Джейсон приходил в себя, он замолкал и даже не помнил о своих стонах, хотя воспаленная от крика глотка напоминала о себе резкой болью.
Кэрол пыталась мириться с происходящим. В немалом по габаритам «большом доме» можно было отыскать уголки, до которых крики не доносились — или, во всяком случае, едва доносились. Кухня, задние гостевые спальни — она проводила время там, читая или слушая местное радио. Но напряжение сказывалось и на ней, она опять пристрастилась к спиртному.
Собственно говоря, выпивала Кэрол каждый день, но дозу ради приезда сына убавила до минимума, позволявшего ей сохранять приличный вид и предохранявшего от истинных ужасов внезапного воздержания. Хочу подчеркнуть, что ради сына Кэрол, можно сказать, совершила подвиг, обрекла себя на реальные лишения. И помогла ей в этом материнская любовь, дремавшая долгие годы и проснувшаяся с неожиданной силой при виде его мучений.
В ходе второй недели процесса я подключал Джейса к капельницам, бдительно следя за повышением давления крови. Однажды у него выдался просветленный денек, хотя выглядел он ужасно, весь покрыт чуть ли не древесной корой, с проступавшими местами почти голого мяса, глаза — заплывшие щелочки в распухшей плоти. Он спросил, появился ли уже Ван Нго Вен на телевидении. Но до запуска марсианина на политическую орбиту оставалось еще несколько дней. К вечеру он снова сполз в полубессознательную трясину, булькавшую стонами и вскриками, переходящими в протяжные вопли.
Кэрол, наконец, не выдержала. Она появилась в дверях спальни со слезами в глазах, гневная, исполненная решимости:
— Тайлер! Хватит! Сколько можно!
— Я делаю что могу, но он не реагирует на опиаты. Давайте лучше отложим разговор до утра.
— Ты что, не слышишь его?
— Я прекрасно его слышу.
— И что? И это для тебя ничего не значит? Тебе наплевать? Бог мой! Да ему лучше было бы в Мексике, в лапах какого-нибудь кактусового шарлатана. У монаха-экзорциста с крестом и в грязной рясе. Ты вообще представляешь, чем его пичкаешь? Шаман безмозглый! Бог мой, Бог мой!
К несчастью, на ее последний вопрос я не мог толком ответить. Я и сам себя не раз спрашивал, чем я его пичкаю. Что я мог ответить Кэрол, если сам для себя ничего толком не уяснил? Я верил обещаниям человека с Марса, но повторять их разгневанной Кэрол остерегся. Процесс оказался более сложным и куда более мучительным, чем я позволял себе ожидать. А вдруг все впустую? А вдруг роковой исход?
Джейсон испустил нечеловеческий, замогильный вопль и завершил его хриплым выдохом. Кэрол зажала уши.
— Он страдает, страдает, бедный мальчик! Тебе в морге сторожем работать, а не людей лечить! Глянь на него!
— Кэрол…
— Что Кэрол? Палач! Мясник! Я вызываю скорую! Я полицию вызову!
Я подошел к ней, положил руки на плечи. Хрупкая и маленькая, она казалась сгустком энергии, опасным загнанным в угол животным.
— Кэрол, послушайте меня.
— С чего мне тебя слушать?
— С того, что ваш сын доверил мне свою жизнь. Послушайте, Кэрол, послушайте. Мне нужна помощь. Я уже который день толком не сплю. У меня в глазах двоится. Мне нужен кто-то, кто следил бы за ним, кто-то разбирающийся в медицине.
— Сестру надо было привезти.
Конечно, надо было. Но если бы это было возможно…
— Мне не нужна сестра. Я надеюсь на вас.