Не доев и не дочитав, Джи убирает всё на стол, тушит лампу и закрывает глаза. Губы уже складываются в "Шахти-равана", но в последний момент он обрывает сам себя. И начинает считать пони, перепрыгивающих через низкий забор.
***
– Да как они смеют требовать что-либо от короны?! – возбуждённо и торопливо, глотая слова, возмущается человек в чёрном, быстро-быстро перебирая ногами, чтобы поспеть за императором. Сейчас, видя его смуглое лицо так близко, заметно, что лет ему совсем не много. Быть может, нет даже двадцати. – Милорд, это просто неслыханно! Вот как они ценят вашу доброту! Давно пора было подарить герцогство Мирра одному из ваших верных вассалов, а девчонку выдать за него замуж! А теперь, когда она мертва…
Увлёкшись, юноша не замечает, что император остановился несколько его слов назад, и теперь, споткнувшись на ровном месте, озадаченно оглядывается. И косится почему-то на громадную фигуру Васу, застывшую за Роханом. Рохан же склоняет голову к плечу, от чего его туго заплетённая коса соскальзывает за спину.
– Милений Хопстел, – произносит он почти по-слогам, – я никогда не забуду, что ты поставил верность короне выше верности семье. И если бы не ты, я, возможно, был бы мёртв… Но напомни мне, Милений, разве я выбирал себе Третьего Советника?
– Нет, милорд, простите, милорд.
Юноша склоняет голову, явно не смея больше смотреть своему императору в глаза, тот же покусав нижнюю губу, вздыхает.
– Милений, твой отец считал меня нерешительным дураком, но прошёл всего год, и что я слышу от его сына?
– П-пр-
– Хватит! – в голосе Рохана прорезается нечто, похожее на низкий рык животного. Впрочем, он почти сразу стихает. – Ты ещё молод, Милений. Тебе ещё многое предстоит понять.
После этих слов император сдвигается с места, шаг его быстр, плащ хлопает по воздуху за его спиной. В конце коридора начинается спуск, на каменных стенах заметны капельки воды. Этажом ниже трое пересекают ещё один коридор, но короткий, и входят в большое, тёмное помещение.
Факелы здесь почему-то очень сильно чадят, а света от них, как молока от быка. Но всё же хватает, чтобы рассмотреть темнеющие кровоподтёки на лице девушки. Девушка связана, сидит на полу, поджав ноги. Милений в своём чёрном костюме становится практически невидим, но когда он спотыкается и замирает на пороге, никто из собравшихся не обращает на него внимания вряд ли из-за цвета одежды. Хотя в его сторону точно косится закутанный в лохмотья горбун, как раз закончивший перекладывать большие грубые щипцы возле очага.
А Рохан сначала зачем-то оглядывается на Васу, при этом ему приходится немного задрать голову. Они не обмениваются ни словом, но император уже снова поворачивается к девушке. За ней стоят двое солдат, один держит в руке конец верёвки, которой связаны её руки.
– Итак, зачем ты сделала это, Ребэкка?
– Я ничего не делала, мой господин.
В её голосе не слышно мольбы или возмущения, скорее напряженное ожидание.
– Тогда почему ты пыталась убежать? И тот пузырёк в кармане твоего фартука… если это не яд, может сделаешь из него глоточек?
– Сделаю, милорд. Если прикажете.
Рохан мотает головой.
– Нет, Ребэкка, так легко умереть я тебе не позволю. Видишь ли, ты забрала очень важную человеческую жизнь.
– Какая жалость! – кажется, девушка хмыкает. Её голос вдруг становится злым и полным желчи. – Да, я убила её! Но виноваты в этом вы, Ваше Величество!
– Я?
– Пророчество сбывается! Мир скоро утонет в грязной магии демонов! Все знают про извращённые обряды, что вы проводите в проклятой башне! И то, что в её чреве зачало дитя Само Зло! Она должна была умереть!!!
Лицо отравительницы искажается. До побоев оно, наверное, было красивым, но именно сейчас кажется по-настоящему пугающим: размазанная по коже кровь и грязь, вытаращенные глаза, оскаленные зубы, натянутая дрожащая шея…
– Странно, – задумчиво отзывается император, когда поток обвиняющих слов иссякает. – Обычно убить пытаются меня. Или кого-то из моих приближенных… Дитя, значит? Само зло?
Он снова мотает головой.
– Хватит, этой религиозной чуши. И девушка вовсе не была беременна.
Сложно заметить, изменилось ли что-то на чумазом лице преступницы, белки её глаз горят по-прежнему ярко, но ни слова не срывается больше с застывших искривлённых губ.
– Ребэкка, я тебе не верю. А когда я кому-то не верю, я делаю всё, чтобы заставить человека сказать мне правду. Давай-ка посмотрим, что наш мастер пыточных дел приготовил сегодня?..
Рохан отходит от Васу, приближаясь к очагу в стене. Поднимает с серой тряпицы огромные клещи, звонко щёлкает ими в воздухе, но откладывает, поджав губы в сомнении. И тут его взгляд падает на торчащий из пола деревянный кол. Или, скорее, просто палку, ибо конец её полукруглый и довольно широкий.
– Смотри, эту пытку я называю "трехногий стул" – она специально для женщин, хотя применяться может и для мужчин… Это елда. Думаю, таких толстых членов в мире не существует, по крайней мере у людей, но у тебя появилась отличная возможность испробовать её на себе. Как видишь, эта деревяшка ещё и довольно длинная… но у тебя не плохие ножки, Ребэкка, думаю, ты сможешь достаточно долго продержаться и не позволить ей войти в тебя сразу глубоко.
Император останавливается возле кола, и становится видно, что тот чуть-чуть не достаёт ему до колена.
– Я ведь прав, у тебя сильные ноги? – спрашивает он словно между прочим. – Просто понимаешь, пытка сама по себе не быстрая, но затягивать её слишком сильно смысла нет. Поэтому тебе на спину добавят груз… вон, глянь, видишь каменные плиты у стены? С ними ты очень быстро почувствуешь, как эта бандура утыкается тебе в матку, потом прорывается в неё, разрывая всё на своём пути. А если ты вдруг окажешься для неё слишком узкой…
Отойдя на шаг, Рохан ступней сдвигает какой-то рычаг, и из тупого округлого конца деревяшки выдвигается ржавое гранённое лезвие, похожее на наконечник стрелы, только раз в десять больше.
Горло девушки дёргается, широко раскрытые глаза теперь не выражают ничего, кроме ужаса, и смотрят лишь на покрытое рыжим пятнами металлическое острие.
– Но я хочу дать тебе шанс, Ребэкка. Видишь ли, если ты вдруг решишь заговорить уже после того, как мы начнём, то от мучений тебя это не избавит. Безболезненно снять с этой штуки невозможно, только оставив на ней часть кишков и прочих внутренностей… Поэтому, быть может, ты признаешься сейчас? Пока не стало слишком поздно?
Заметно, что девушка колеблется. Крупные капли пота оставляют на её лице неровные светлые полосы. И всё же она опускает взгляд.
– Демонам не место среди людей, – произносит она твёрдо, но без прежней злобы.
Рохан вытягивает шею из тугого воротника, морщится и заканчивает круг по пыточной, останавливаясь перед Васу.
– Ребэкка… знаешь, ты очень смелая и стойкая женщина. Но мне почему-то кажется, что дело не в твоих религиозных убеждениях… Скажи, кого они забрали у тебя? Твою семью? Мужа? Ребёнка?
Девушка продолжает смотреть на пол прямо перед собой. Рохан не произносит больше ни слова. Становится слышно, как потрескивает огонь в очаге. Но вот плечи её еле заметно вздрагивают.
– Сестру, – наконец, выговаривает она, – младшую сестру.
– Я защищу её, Ребэкка.
В темнице снова повисает молчание.
Потом преступница начинает говорить:
– Они подошли ко мне, дали пузырёк. Сказали, что шлюха опозорила свой род и давно должна была покончить с собой.
– Во что они были одеты? Как говорили?
Ребэкка мотает головой и поднимает взгляд на Рохана. В них сосредоточенность и будто облегчение.
– Не знаю, Ваше Величество… ничего особенного, правда… Тёмные плащи, говорили глухо, к тому же это было ночью, на улице, один зажал мне рот и…
Не договорив, она вздрагивает и замолкает.
– Это они придумали чушь насчёт извращённых обрядов?
Девушка кивает. Рохан тоже склоняет голову, потом отворачивается. Наверное, никому в темнице сейчас не видно его лица, даже Васу стоит чуть в стороне. Кроме Джи. Он смотрит на то, как трескается каменная маска, как зубы Рохана сжимаются с такой силой, что кожа возле глаз бледнеет, а сами глаза превращаются в узкие щели, похожие на два глубоких провала в скале. В них тлеет злость. Даже ярость. Кажется, император готов взорваться. Но миг спустя скулы его чуть расслабляются, и он поворачивается обратно. Поднимает руку и делает какой-то знак в воздухе, похожий на обычный взмах. К девушке тут же подходит горбун и накидывает удавку на её шею. Резко и сильно разводит перекрученные концы удавки в стороны. Изо рта девушки начинает вылезать язык, но хрип её вдруг прерывается тихим щелчком, и судорожно напрягшееся тело обмякает.
– И вам нравится смотреть на такое, милорд? – доносится от дверей яростный голос.
Рохан отвечает не сразу, солдаты уже успевают отволочь тело преступницы в сторону. Наконец, он произносит:
– Я должен на это смотреть.
И выходит мимо Миления из пыточной.
Некоторое время Васу молча следует за ним, потом вдруг просит:
– Отдай мне старика.
– Нет, – на этот раз Рохан не медлит с ответом. Но и не замедляет шаг.
Дойдя до лестницы и начав подниматься, он продолжает:
– Ты же понимаешь, если старик умрёт, в Мирра начнётся восстание. В прошлый раз мы воевали против солдат, и все они прекрасно знали, что даже если страна проиграет, я оставлю жизнь их правителю, как уже делал это в Вивете и…
Рохан спотыкается о ступеньку, но быстро восстанавливает равновесие. Поднимает взгляд на Васу.
– Я знаю, что ты любил её… И да, я знаю, о чём ты хотел меня попросить…
– Она и правда была беременна.
Таким голосом мог бы, наверное, заговорить камень. Рохан опускает взгляд.
– Знаю, друг мой… знаю… и скорблю вместе с тобой…
Он снова начинает подниматься. Васу всё с той же невозмутимостью идёт за ним. Длинный прямой коридор постепенно приближает их к яркому свету и двум часовым, стоящим на страже. Когда до них остаётся не больше десятка шагов, Рохан бросает:
– Хорошо. Только пусть это будет несчастный случай. И не здесь.
Лишь Джи замечает, как Васу сбивается с шага.
А потом тёмный коридор остаётся позади. Во второй раз картинка пропадает не медленно, а резко тухнет. Джи моргает и с запозданием вспоминает, что сам же выключил лампу, именно поэтому ему не видно даже потолка.
– Эй… Снова не скажешь ни слова? Послушай… Ты же… Лилавати?
«… как_ты?..»
– Та боль, что я почувствовал, когда умерла Дурга… Конечно, она могла принадлежать Саши, но он человек. А Дурга… ты ведь любила её?
Имя девочки-зеленоволоски Джи узнал недавно от Санджи. Но до этой ночи ему и в голову не приходило, что в её маленьком и кажущемся совершенно пустым теле ещё сохранился разум.
«… нет! Это не я! То есть, я не Лилавати! Я не имею ничего общего с этой куклой!»
Голос-мысль нельзя услышать, только уловить. Джи не мог понять, мужчине он принадлежит или женщины, даже эмоции уловить было сложно, но сейчас в нём неумолимо сквозит что-то детское и наивное. Как вера в то, что боги слушают все молитвы людей и исполняют их самые сокровенные желания.
– Не плачь, – произносит Джи тихо.
Глава 12. Кружево
***
– Лилaвати?.. Лила?
Джи пытаeтcя представить себе девочку, которая, точно так же как он сейчас, одиноко сидит в своей камере. Девочку, чьё лицо застыло словно кукольное, и в чьиx глазах лишь пустота. И всё же её разум жив и способен испытывать страдание. Джи чувствует, как ей больно. A значит, она ещё не оборвала с ним связь.
– Почему я? – наконец спрашивает он.
«Потому_что_только_ты_можешь_слышать_меня…»
После короткого ответа снова тишина.
Джи не знает, что ещё сказать. Не похоже, что из него когда-нибудь выйдет хороший утешитель. Kогда он сам потерял дорогого человека, когда пришёл в себя в той маленькой комнатке в замке Кайлаша, то испытывал лишь отвращение – к себе и всему миру, так несправедливо вывернувшему его жизнь наизнанку всего за одну короткую летнюю ночь. А помогло ему…
– Лила, ты знаешь, что на берегу Ядовитого океана можно найти удивительно красивые ракушки?
Mолчание. Oна всё ещё тут, Джи чувствует, словно в его камере находится ещё один невидимый человек, чье дыхание не слышно, к которому невозможно прикоснуться, но он тут, рядом, и словно бы везде.
– Их собирают дети рыбаков. И продают в городах. Продают задёшево, но из этих ракушек умельцы делают красивейшие вещи: гребни, броши, пуговицы и даже шкатулки. Cамым ценным и прекрасным считается розовый перламутр, но он очень редок. Чтобы его достать, эти же дети ныряют в глубокие расщелины, надолго задерживая дыхание…
«…но_океан_же_ядовит!», – неожиданно и испуганно восклицает Лилавати. – «И там живут монстры!»
Джи мотает головой.
– Дальше от берега… Монстры обитают в глубине, но у берега вода достаточно чистая, чтобы там можно было ловить рыбу и собирать раковины. В живых рыбаки находят жемчужины…
«…жемчужины – это_дети_раковин?»
На этот раз Джи хмыкает.
– Tогда уж моллюсков… Нет-нет, жемчужины - не их дети…
Какое-то время Лила позволяет ему рассказывать, как и почему образуются эти круглые, иногда покрытые перламутром, драгоценные минералы. Потом Джи переходит к прочитанной однажды истории о гордой ныряльщице, попавшей в шторм и спасённой сильным и отважным рыбаком. Это не самый его любимый рассказ, но девочке вряд ли понравиться что-то про сражения с чудовищами или угнетение крестьян, вынужденных по приказу хозяина выходить в море и в штиль и в шторм. Постепенно Джи говорит всё тише, несмотря на то, с вечера только и делал, что лежал в кровати, он чувствует себя очень уставшим. Лила, кажется, задаёт вопросы, и даже получает на них ответы… но в какой-то момент Джи просыпается от знакомого скрежета – это открывается дверь в его камеру. Снаружи врывается холодный ветер. Джи натягивает одеяло выше, и на пороге появляется лохматый силуэт с чуть тлеющей масляной лампой в руке.
– Господин Ситар, Его Величество желает видеть вас.
– И чего его величеству не спится?
Джагжит игнорирует вопрос, за его спиной чернеет темнота – похоже, этой ночью на небе нет звёзд. Сев на кровати, Джи щурится на яркую лампу.
– Мне бы умыться…
– Быстрее, Ситар.
О, в это раз даже без «господина». Джагжит строг, как никогда, хотя его тоже можно понять: в столь позднее время мало кому понравиться бодрствовать, даже если ты слуга. И всё равно Джи отказывается испытывать к нему хоть какую-нибудь симпатию. В конце концов, этот парень никогда не отличался особенной учтивостью.
В общем, Джи натягивает на плечи одеяло, вслепую находит босыми ногами сандалии и в таком виде приближается к двери. Джагжит пропускает его в коридор, позволяет дойти до лестницы и начать спускаться, но спустя всего пару этажей вдруг дёргает сзади за складку одеяла и заставляет сменить направление:
– Здесь есть, где умыться.
И правда. Похоже, тут кухня. Вон на толстом дубовом столе, изрезанном ножами и изрубленном тесаками, стоит кружка с горячим крепким чаем. Уже отпив из неё, Джи задумывается, для кого её тут приготовили… но тут Джагжит ставит перед ним таз и поднимает, наклоняя кувшин, только что наполненный из огромной бадьи у стены. Джи ловит холодную воду в ладони и освежает лицо, заодно вспоминая, что произошло вечером. Император, наверное, только что вернулся… От мельком вспыхнувшего перед глазами застывшего в безмолвной ярости лица Джи ёжится. Нет, встреча с Роханом так поздно ночью (или рано утром?) не кажется ему хорошей идеей.
Ветер действительно очень холодный и сильный. Лишь малая его часть пробивается в башню сквозь узкие окна, но накинутое на плечи одеяло совсем не кажется лишним.
Два заспанных стражника клюют носом возле широких дверей, один из факелов в стене уже почти догорел, он сильно чадит, еле слышно потрескивая. Оставив Джагжита у арки, Джи сам подходит к тяжелым створкам, наваливается на одну и ловит на себе взгляд из тёмного забрала ближайшего стражника. Тот пялится на него пару вздохов, потом вдруг протягивает руку и помогает открыть дверь.
В спальне темно. В громоздком подсвечнике, рассчитанном, наверное, на сотню свечей, сейчас горит всего три.
Император сидит в своём кресле и молча смотрит на него, застывшего у двери. Вот та медленно возвращается на своё место, и снова Джи чувствует себя запертым. Но в этот раз на нём нет тонкой сорочки до пят, волосы растрёпаны, на плечах тяжёлое бесформенное одеяло, а под ним… лишь мятые серые штаны.
– Хочешь выпить?
Оказывается, у императора на коленях бутылка, он поднимает её за горлышко, подставляя матово-глиняный бок тусклому свету.