Так что же пошло неправильно? Пока я там сидела, мне стало ясно: в его состоянии виновата я. Если бы я не рассказала ему о том, что видела черного человека, он бы не пустился в погоню и не позволил бы себе заболеть. А теперь я не знаю правильных слов, и хочет ли он вообще, чтобы они были произнесены.
На рассвете в кухню, зевая, вошла Дашай в бледно-желтом халате. Она склонилась надо мной и пристально на меня посмотрела.
— Тебе следовало поспать. Все в порядке. Смерти нет в этом доме.
Плечи у меня расслабились, и я откинулась на спинку стула.
Пока Дашай заваривала чай, она рассказала мне об «этой змее Беннете».
— Он живет в Атланте с женщиной, с которой познакомился в самолете. — Слова «в самолете» она произнесла как «на помойке».
— Как ты его выследила?
— Сесил помог. — В ее улыбке самодовольство мешалось с неловкостью. — Он был весьма полезен.
Думать о ней и Сесиле было неловко уже мне.
— Так ты отправилась в Атланту.
— Да, скаталась. Этот город меня никогда не привлекал. Он вырос слишком большой и слишком быстро. Каждый раз, когда я туда попадаю, я спрашиваю себя, что я там забыла. Но я хотела взглянуть на эту змею собственными глазами. Сесил сказал мне адрес. Я добралась туда к пяти часам в прошлый четверг, и Беннет сам открыл дверь на звонок — маленькая квартирка в коричневой многоэтажке, отвратно, — а у него за спиной стояла эта женщина и ждала. Скажу тебе, Ари, я ее едва не пожалела. Она не красивая и не уродливая. Она просто женщина, с которой он познакомился в самолете.
— Хм, он сошелся с ней в момент депрессии? — Эту фразу я вычитала в журналах.
— В самолете он с ней сошелся!
Дашай говорила так громко и возмущенно, что мне захотелось шикнуть на нее из опасения, что она может обеспокоить папу. И тут я подумала: а возможно ли его обеспокоить? Он вообще в сознании?
— При виде меня Беннет отступил на два шага, а эта женщина выступила вперед. «Нам нечего вам сказать», — передразнила Дашай ее голос, высокий и писклявый, словно у мультяшной мыши. «Но мне есть что сказать Беннету», — ответила я ей. И сказала ему: «Я хочу знать, почему ты меня бросил».
— И что он ответил?
— Ни слова. Стоял столбом. У него даже выражения на лице не было, и, когда я посмотрела на него, его взгляд прошел прямо сквозь меня. Потом эта баба захлопнула дверь. — Дашай налила две чашки чая, расплескав немного на блюдца. — Она его будто околдовала.
Мы попивали чай, а солнце окрашивало кухонные стены красным, потом золотым.
— Понимаю, я, должно быть, напугала его там, на Ямайке, может, даже раньше, — сказала Дашай. — Я просто хотела спросить его почему.
Доктор Чжоу открыла дверь папиной комнаты и вышла к столу.
— Я чую «Эрл Грэй»?
Дашай налила ей чашку, но она не стала пить сразу.
— Пойдем, посмотришь, — обратилась она ко мне.
По ее тону я поняла, что дела обстоят лучше, но еще колебалась. Тогда она взяла меня за руку и повела в спальню.
Он лежал на спине, из левой руки торчала капельница, от груди шли провода к монитору сердечной деятельности. Глаза его были закрыты, лицо изможденное. Я не хотела смотреть.
— Видишь, на лице появились краски? — прошептала доктор Чжоу.
И это было правдой — кожа его утратила восковой оттенок, какой был еще вчера. Но она по-прежнему выглядела желтоватой и по-прежнему слишком плотно обтягивала череп.
И тут я заметила фигурку, спящую в кресле у изножья кровати. Мае свернулась клубком, полуприкрытая вязаным пледом, длинные волосы закрывали лицо. Вид ее почему-то придал мне сил.
Я перевела взгляд на папу. Дышал он ровно, руки расслабленно лежали вдоль тела. Чего я ждала — полного выздоровления?
Свои первые весенние каникулы я провела в основном за чтением и прогулками по пляжу с Дашай. Я ела ее пряную стряпню и время от времени заглядывала к папе, чья болезнь слишком тревожила меня, чтобы я задерживалась на подольше.
Доктор Чжоу приходила и уходила, но мае находилась при нем неотлучно. Она читала ему — в основном сочинения Ральфа Уолдо Эмерсона[12] — хотя мы и не были уверены, что он слышит.
— «Наша сила вырастает из наших слабостей, — читала она однажды утром. — Негодование, вооружающее себя тайными силами, не пробуждается, пока нас не уколют, не ужалят и жестоко не уязвят. Великий человек всегда хочет быть маленьким».
(Впоследствии в библиотеке колледжа я прочла эссе до конца и поняла, что мне его читали всего неделю назад, чтобы я заснула. Во времена невзгод Эмерсон всегда утешает и вдохновляет.)
Мы с Дашай намазались солнцезащитным кремом и отправились на берег. Она на следующий день уезжала, чтобы закинуть меня в колледж, а потом отправиться в Сассу. Это была наша последняя прогулка.
В тот день на широком белом пляже Тиби было полно народу с воздушными змеями; ярко-красные, желтые и зеленые оттенки змеев сверкали на фоне лазурного неба. Мы с Дашай были в солнечных очках, не пропускающих ультрафиолет, но яркость цветов тем не менее чувствовалась. Нам следовало быть осторожными и не оставаться на улице надолго, потому что цвета могли ошеломить нас и вызвать недомогание.
— Я не гожусь во врачи, — сказала я.
— Никто и не говорил, что ты должна стать врачом. — Дашай понадежнее завязала под подбородком пляжную шляпу.
— Мне не нравится находиться рядом с больными. — Сказала и полегчало. В коттедже я бы не посмела.
Над нами парили и кувыркались змеи, метались, ныряли, их ленточные хвосты полоскались в потоках воздуха.
— Дашай, как ты думаешь, он поправится?
Дашай запрокинула голову, чтобы понаблюдать за змеями.
— Я думаю, что для него делается все, что возможно. О ком я беспокоюсь, так это о твоей матери. Никто не следит за тем, чтоб она спала и ела.
Мы повернули и направились обратно. По пути я обнаружила, что рассказываю Дашай о ночи на болоте с Джейси, о том, как слышала кружившее снаружи палатки существо. Она слушала внимательно и, когда я закончила, сказала:
— Посыльный.
— Что?
— Понимаешь, это разновидность даппи. Дух, принимающий обличье животного. Иногда колдун может призвать дух с кладбища, чтобы тот выполнял его приказы. Иной раз такая тварь заводится у корней деревьев, поджидая, пока туда не забредет какой-нибудь несчастный дурак. Когда она двигается, слышно, как гремит цепь у нее на шее.
Недели три назад я бы отмахнулась от посыльного дьявола, как от легенды или суеверия. Но теперь я была готова поверить.
— Почему он не причинил нам вреда?
Дашай подняла маленькую ракушку и сунула в карман.
— Не знаю. Вы не лезли ему под ноги, а может, он и вовсе не за вами приходил. На Ямайке есть поговорка: «Даппи знают, кого напугать, а кому "спокойной ночи" сказать».
Мы покинули пляж и подошли к коттеджу. Машина доктора Чжоу, модель с откидным верхом, была припаркована на подъездной дорожке. Поднимаясь по лестнице, мы услышали мамин голос:
— Что вы имеете в виду? Что я пыталась убить его?!
Две женщины стояли в кухне, и ни та ни другая не обернулись, когда мы вошли. Воздух светился красным от их враждебности.
— Сыворотка, которую вы ему давали, была с примесями. — Доктор Чжоу говорила тихо, но преувеличенно четко выговаривая слова, чего я раньше не замечала. — Я проверила ее. В ней полно хинина. Хинин может вызывать аутоиммунную гемолитическую анемию.
Мае, казалось, вот-вот свалится. Она медленно помотала головой.
— Это тот же тоник, какой он принимает всегда. Его смешивает вручную его ассистентка — ее зовут Мэри Эллис Рут. Я позвонила ей, и она привезла сыворотку в то утро, когда я уехала в Джорджию.
Глаза и рот доктора Чжоу выражали скепсис.
— Она уважаемый гематолог. Она бы никогда не добавила хинин в заменитель крови. Я, кстати, также обнаружила существенное количество антидепрессантов. Они присутствуют во многих сыворотках, но в таком количестве — крайне редко. — Она повернулась ко мне. — Ари, можно мне взять пробу тоника, которым пользовалась ты?
Я взглянула на мае. Глаза у нее сверкали, но она кивнула, поэтому я пошла к себе в комнату и вернулась с флаконом тоника.
— Спасибо. — Доктор Чжоу взяла бутылочку и направилась к двери. — Я сообщу вам о результатах анализа.
Когда она ушла, мы с Дашай попытались успокоить мае.
— Она меня только что отравительницей не назвала! — кипятилась мае. Она мерила шагами кухню, затем резко развернулась и ушла к папе в комнату.
Мы с Дашай переглянулись. «Доктор Чжоу некогда была влюблена в папу», — подумала я.
Дашай вздохнула и подумала: «Может, это отчасти объясняет происходящее».
На следующее утро, когда мы загружали мои вещи в джип Дашай, подъехала машина доктора Чжоу. Она вынула с заднего сиденья картонную коробку и понесла ее нам.
— С этого момента ты будешь принимать вот это, — сказала она мне. — Выброси прежний тоник.
Дашай взяла коробку и сунула ее на заднее сиденье джипа.
— А что не так со старым? — спросила я.
— Хинина нет, слава богу. — Длинные волосы доктора Чжоу выбились из заколки и развевались на океанском бризе, как шелк. — Но достаточно антидепрессантов, чтобы вызвать серьезные побочные эффекты. Не испытывала ли ты в последнее время потерю аппетита, головокружение, снижение либидо?
Из моего беглого знакомства с трудами Зигмунда Фрейда я знала, что слово «либидо» означает сексуальное влечение.
— Первые два — да. Насчет последнего не знаю.
— А сколько обычно у четырнадцатилетних «либидо»? — спросила Дашай.
Чжоу улыбнулась.
— Много. Не забывай, она вампир. Надо учитывать, что формула, которую она принимала, была в течение многих лет популярна в сангвинистских кругах, где целомудрие является традиционным. Но согласно новой концепции, заменители крови должны управлять инстинктивными побуждениями, а не подавлять их.
— А вы не сангвинистка?
— Я независимый мыслитель. Сангвинисты, небьюлисты… эти секты были хороши в свое время. Колонисты просто придурки. Сейчас, по-моему, ни в ком из них нет нужды.
Я не обернулась, но почувствовала, что мама стоит у окна и смотрит на нас.
Дашай осталась снаружи разговаривать с врачом, а я вернулась в дом. Но мама уже отошла от окна и сидела у папиной постели. Лицо ее было напряжено, руки стиснуты на коленях.
— Первый раз я встретила отца там, на пляже, не больше чем в пятидесяти футах отсюда. — Она говорила, не глядя ни на кого из нас. — А потом не видела его двадцать лет.
Я села на пол между ними и стала слушать. Возле меня стояла подставка для капельниц со свежим пакетом красной жидкости, медленно сочившейся по трубке ему в руку.
— Однажды вечером я шла на посиделки. Или в ресторан? Помню, я шла с кем-то знакомиться.
Папина голова на подушке шевельнулась. Скулы у него были еще бледные, но уже не такие желтые.
— И там, в ресторане, в отдельной кабинке сидел твой отец. Он был один, и вид у него был голодный.
Папа рассказывал мне иную версию этой истории, в которой они встретились в уличном кафе. Но я не стала упоминать об этом.
— Я первая его узнала. Я сказала: «Не тот ли вы мальчик, с которым я познакомилась на Тиби?»
Папа еле слышно вздохнул.
— Но он не помнил меня. Затем я заглянула ему в глаза… Ариэлла, ты видела когда-нибудь такие зеленые глаза, как у него?
— Нет, мэм. — Дашай пыталась приучить меня говорить «мэм» и «сэр», когда я разговариваю со взрослыми. Я почти всегда забывала.
— Он посмотрел на меня и сказал: «Уверен, я бы запомнил знакомство с такой, как ты».
Папа снова вздохнул. Голова его двигалась на подушке из стороны в сторону. Слушал ли он?
— Со стороны этой женщины предположить, что я пыталась его убить… — Голос ее разбился. Иначе не скажешь, правда. Он рассыпался еле видимыми осколками, которые таяли, оседая.
Вошла Дашай, лицо у нее было настороженное.
— Почти готова ехать? — спросила она меня.
— Думаю, да. — Я испытывала по поводу отъезда смешанные чувства.
Мама протянула ко мне руки, и я шагнула в ее объятия. Она прижалась лицом к моим волосам.
— Драгоценное мое дитятко, — прошептала она. Лучше бы она этого не говорила, потому что я заплакала.
— Ну, ну, прекратите, — проворчала Дашай. — Ари, через шесть недель у тебя закончится первый семестр. И вы снова будете все вместе, вот тогда можешь плакать, сколько хочешь.
Мы оторвались друг от друга, и мама ладонью стерла слезы с моей щеки. Потом спросила:
— Чего было надо этой докторице?
— Она дала Ари какую-то новую сыворотку. — Дашай снова насторожилась. — Она сказала, что заедет вечером проведать вас и что собирается найти сиделку, чтобы присматривать за Рафаэлем.
— Нам не нужна сиделка… — сказала мае, но Дашай ее перебила.
— Тебе надо спать, — сказала она. — Если бы не необходимость возвращаться к лошадям и Грэйс, я бы осталась и заставила тебя поспать. Насчет сиделки — мысль дельная.
Легче оказалось попрощаться с мамой, чем с папой. Я склонилась над его головой и заметила единственную неизменную часть его лица — ресницы, длинные, густые и черные, — потом быстро поцеловала его в висок и отстранилась. Это был первый раз в жизни, когда я осмелилась его поцеловать.
Первые несколько дней по возвращении в кампус я занималась отловом своих преподавателей и наверстывала пропущенные занятия. Работа шла очень быстро, поскольку моя комната больше не напоминала улей. Друзья не сновали туда-сюда целыми днями. Даже моя соседка покинула комнату.
Бернадетта переехала к Джейси. Сама она мне об этом не сообщила, предоставив это Джейси.
— Извини, Ари, — сказала Джейси, теребя длинную светлую косу. — Она говорит, что в той комнате слишком стремно.
Даже мне там казалось стремно в отсутствие Бернадеттиных ниток, ракушек и перьев. Я проводила там как можно меньше времени.
Где бы я ни встречала Бернадетту, на лекциях или в кафе, она отводила взгляд. Первый раз я подошла к ней и спросила:
— Как прошли каникулы?
Она отодвинулась и чуть развернулась, как будто стараясь минимизировать площадь контакта. Понизив голос, она сказала:
— Пожалуйста, оставь меня в покое.
Этого я не ожидала.
Несколько дней спустя Джейси объяснила мне:
— Дело не в тебе, Ари. Она говорит, это просто потому, что люди вокруг тебя склонны умирать.
Если Уолкер и был в курсе Бернадеттиных эмоций, то никогда о них не упоминал. Он появился в первый же вечер. Я шла одна по тропинке из кафе к корпусу, когда из придорожных кустов вынырнул светящийся белый шар около фута в диаметре. Штука зависла в воздухе, затем двинулась в мою сторону.
Испугалась ли я? Да, на секунду, прежде чем высмотрела под шаром черную ткань, удерживаемую в воздухе двумя затянутыми в черные перчатки руками.
— Привет, Уолкер.
— Я зомби, заключенный в этом шаре, — произнес Уолкер высоким писклявым голосом.
Слово «зомби» меня напугало. Спустя несколько секунд я сказала:
— Зомби так не разговаривают.
Он проигнорировал мой комментарий.
— Если ты поцелуешь шар, зомби будет освобожден.
Он каким-то образом заставил шар подняться и двинуться ко мне. Трюк был очень хорош. Я не разглядела ни одной нити.
Уолкер продолжал пищать по-зомбиному.
— Ладно. — Я шагнула ближе к шару. — Давай освободим зомби. — И сложила губы.
Шар и ткань исчезли. В темноте губы Уолкера коснулись моих.
Несколько мгновений наши губы бесплотными сущностями танцевали в невесомости. Губы у него были мягкие, как фиалки. (Да, я перецеловала немало цветов. Это самый лучший способ попрактиковаться.)
Несколько мгновений я ничего не видела, не слышала и чувствовала только его губы, прижатые к моим. Затем внутри меня проснулось нечто, словно крошечный язычок пламени вспыхнул, разросся, распространился по всем моим нервам, хлынул мне в губы и перетек к нему.
Поцелуй закончился. Ночь была по-прежнему та же. Мы стояли на той же тропинке — Уолкер в черном капюшоне с прорезями для глаз и рта, как я теперь видела. Звук далекого смеха заставил его стянуть капюшон. Волосы у него были в беспорядке, в глазах отражался свет шара. Он уронил скрывавшую шар ткань.