Когда я провожала Альбину до машины, у меня рвалось из груди сердце. Слова чугунными гирями висели на душе и не шли на язык. Мы так и не сказали отцу, что между нами произошло. И тяжелее всего было осознание, что он вряд ли сможет это понять. Возле дверцы машины рука Альбины потянулась, чтобы обнять меня, но какое-то шестое чувство заставило меня бросить взгляд вверх, на кухонное окно. Там стоял отец.
– Аля, папа видит нас в окно, – сказала я.
– Рюрик, покури, – сказала Альбина.
Рюрик вышел из машины, а мы сели на заднее сиденье. С полминуты мы молчали. В небе парила крылатая тоска, сердце надрывно саднило. Слёзы, которые копились у меня в горле, наконец прорвались наружу.
– Ты что, маленькая? – Моей щеки ласково коснулась ладонь Альбины.
Из меня выплеснулось:
– Аля… Ты… Ты моя родная. Это ты – тот человек, на которого я хочу обрушить всю мою любовь.
– Я в этом не так уверена, – сказала она грустно. – Я думаю, ты достойна лучшего, малыш. А я не стою и тысячной доли твоей любви. Не трать на меня драгоценное время твоей молодости. Вряд ли у нас с тобой что-то получится.
– Как ты можешь так говорить, Аля? Ты меня не любишь… Не любишь!
Я рыдала, уткнувшись лбом в подголовник переднего сиденья. Альбина печально молчала, потом развязала и сняла галстук, как будто он её душил.
– Люблю… Люблю, моя родная, – проговорила она глухо. – И именно поэтому я не хочу, чтобы ты страдала. Если ты выберешь меня, ты сама знаешь, что это будет значить. Будет тяжело. Если ты не уверена, что выдержишь это, лучше и не начинать…
– Да мне плевать! – вскричала я, ударяя кулаком по подголовнику. – Плевать, что скажут какие-нибудь бабушки на лавочке!
– Речь не о бабушках, – возразила Альбина. – На посторонних людей ты можешь не обращать внимания, потому что они тебе чужие, а как быть с родными? С твоим папой, например? Как ты ему объяснишь это? Я не думаю, что он поймёт и смирится, он не из таких людей. Всё кончится разрывом, и ты снова будешь страдать. Я не хочу этого, Настенька. Я знаю, как ты его любишь… Ты бы не хотела причинять страдания и ему.
Я откинулась на спинку сиденья. Руки повисли, как плети, словно из них ушла жизнь. Сердце висело в груди камнем, из глаз катились слёзы.
– Ты предлагаешь отказаться… Отказаться от любви только из-за того, что кто-то что-то скажет, кто-то косо посмотрит. Даже пусть из-за того, что папе будет стыдно рассказывать обо мне каким-нибудь своим знакомым. Да, я понимаю, ему будет нелегко… И больно. Возможно, это не пройдёт для него бесследно. Это может его уязвить… Хорошо, допустим, я откажусь… И что дальше? А дальше – ничего. На хрена тогда мне будет вообще нужна моя жизнь?!
Рука Альбины легла на мою.
– Настенька, милая, у тебя ещё всё будет… Ты так цепляешься за меня, как будто я – твой последний шанс.
– Может, и правда – последний, – прошептала я.
– Не говори глупостей, малыш. У тебя всё будет хорошо.
По щекам струились горячие солёные ручьи. Рюрик курил, прислонившись к капоту. Из магазина шла старушка в мешкообразной куртке, со старым лицом и старыми мыслями, посмотрела на него и поковыляла дальше. Ей не было дела до нашей драмы: ей бы донести, не разбив, яйца в кошёлке.
– Ничего не будет хорошо, Аля… Если я тебе не нужна, то так и скажи… И не морочь мне голову!
Она сжала мою руку.
– Настенька… Ты – мой свет, моё солнце. Моё счастье. Ты – чудо, которое подарил мне Господь. Наверно, последнее чудо. Спасибо тебе, что ты есть такая на свете. Спасибо тебе за всё.
У меня помертвело сердце. Еле шевеля похолодевшими губами, я пролепетала:
– Аля… Ты что, прощаешься? Ты хочешь сказать…
Альбина протянула ко мне руки.
– Иди сюда, малыш… Успокойся, поцелуй меня.
Её тёплые губы нежно прильнули к моим, но поцелуя не получилось: мои губы были как мёртвые. Она поцеловала меня в глаза и в лоб.
– Иди… Иди домой, милая. Только не плачь, а то папа может Бог знает что подумать.
На деревянных ногах я вышла из машины. Внутри я была живым трупом, но со стороны, наверно, всё выглядело вполне нормально. Каким-то чудом я не упала на ступеньках крыльца и вошла в подъезд. Услышав за спиной звук отъезжающей машины, я осела на грязную площадку, ухватившись за перила. Я чувствовала себя так, как, наверно, чувствовал себя Атлант, на терпеливые плечи которого давила вся тяжесть небесного свода.
Не знаю, как я дошла до квартиры. Двигаясь, как марионетка с обрезанными нитками, я убирала со стола и мыла посуду, а отец что-то говорил, но я ничего не понимала.
Итак, записка написана, холодильник полон как никогда, и я, решив, что отец не будет на меня в обиде за не приготовленный ужин, говорю:
– Я готова, Аля, пойдём.
Я помогаю ей обуться, и она снова становится на голову выше меня. Потом я подаю ей плащ и шляпу. Прошу:
– Давай без парика.
– Ладно, только для тебя, – улыбается она и надевает шляпу.
Её парик я кладу в свой пакет, закрываю квартиру, и мы спускаемся по лестнице. Я поддерживаю Альбину за талию, но она спускается уверенно, почти как зрячая, а вот мои ноги меня подводят. Слегка пошатнувшись, я успеваю опереться ладонью о стену, и Альбина сразу же приостанавливается, заботливо обняв меня за плечи.
– Тихонько, малыш… Что, головка кружится?
– Вроде бы нет, – отвечаю я.
Она качает головой.
– Угораздило же тебя наглотаться этих таблеток… Давай пойдём помедленнее, и держись за меня.
– Да ничего, всё уже нормально, Аля, – уверяю я.
Мы спускаемся с крыльца, подходим к дверце джипа, предупредительно открытой Рюриком.
– Садись, заинька, – говорит Альбина.
Я забираюсь на сиденье, продвигаюсь к противоположной дверце, Альбина садится следом за мной. Рюрик, прежде чем захлопнуть дверцу, окидывает её внимательным взглядом.
– А парик, Альбина Несторовна? Оставили?
– Нет, я его просто не надела, – отвечает Альбина. – Кажется, он у Насти.
Я киваю. Рюрик замечает ещё одну забытую вещь:
– А перчатки?
Она щупает карманы.
– И правда. Вот я растеряха! Настенька, они не у тебя?
Мне становится не по себе: это я должна была проследить за тем, чтобы она ничего не забыла.
– Нет, они остались там, – признаюсь я. – Сейчас, я сбегаю за ними.
Рука Альбины ложится на мой рукав.
– Ни в коем случае, милая. Бог с ними, в другой раз заберу.
– В другой раз – забудете, – предупреждает Рюрик. – Лучше сейчас забрать.
– Пустяки, Рюрик. Настенька, не беспокойся. Это не последняя моя пара, у меня их куча. Всё, Рюрик, домой. Настя едет с нами.
– Да, Альбина Несторовна.
Дворники, скользя по лобовому стеклу, размазывают ручейки дождевой воды. Снаружи ничего интересного, только мокрые улицы, машины, автобусы и маршрутки, а внутри, рядом со мной – колени Альбины. Я знаю, что если я их потрогаю, она не будет возражать, но я могу только опустить голову ей на плечо и взять за руку: усталость придавила меня, как бетонная плита. Могучий джип мягко катится по улице, и у меня такое ощущение, будто мы едем в огромном танке, достающем своей башней до неба, давя на своём пути людей и автобусы, как муравьёв.
– Зайчонок, как ты себя чувствуешь? – тепло щекочет мой висок голос Альбины.
Посылая нервные импульсы за миллионы километров, я шевелю губами:
– Нормально… Только спать хочется. Я люблю тебя, Аля…
Да, я люблю её, и мне неважно, что Рюрик это слышит. Пусть. А тёплый, чуть грустный голос отвечает мне с сияющих облаков рая:
– И я тебя, зайчишка.
Мы уже плывём на светлом облаке над тёмными тучами, грозно клубящимися внизу. В них скопился электрический гнев, он грохочет и перекатывается, угрожая нам ветвистыми белыми вспышками, но ему нас не достать: мы поднимаемся на нашем облаке к сияющему солнцу.
Глава 5
После того обеда мы не разговаривали неделю. Эти дни прошли, как в тумане, я жила по инерции. Отец три дня выпивал, на четвёртый наконец пошёл на работу, а я даже не заметила его запоя, хотя всегда болезненно реагировала на это. Может быть, он уже тогда что-то заподозрил. Позвонила Ника, пригласила погулять в парке. Я машинально согласилась, хотя больше всего мне хотелось лечь и умереть.
В парке, несмотря на невесёлую погоду, гуляли люди. Небо пряталось за непроглядными тучами, из которых в любой момент мог пролиться дождь и испортить нам удовольствие. Впрочем, о каком удовольствии можно было говорить? Мы бродили по парку, я рассеянно слушала Нику, пыталась что-то отвечать, но получалось невпопад.
– Что это с тобой сегодня? – спросила она наконец. – Ты как будто на другой планете.
– Так и есть, – усмехнулась я. – Извини, стресс… Отец опять пил. Не знаю, почему я так сильно реагирую на это. Принимаю близко к сердцу… Давай просто погуляем, подышим воздухом, помолчим. Из меня сегодня и правда неважный собеседник.
Некоторое время мы шли молча, но Ника не выдержала.
– Нет, так – скучно… Давай лучше о чём-нибудь поговорим, чтобы просто отвлечься. А то, если всё время думать, можно вообще свихнуться.
– Это верно, – вздохнула я. – Только я сейчас как бетонной плитой придавленная… И на языке как будто чугунная гиря. Может, выпьем пива?
Мы купили в палатке по бутылке «Сибирской короны» и большую пачку чипсов. Начал накрапывать мелкий дождичек, и мы устроились за столиком под навесом. Ника сидела, задумчиво подперев подбородок рукой, её рассеянный взгляд блуждал по верхушкам старых высоких елей, росших вдоль аллеи. Мы опять молчали. Непривычно было видеть её с короткой стрижкой, которую она сделала две недели назад; перед этим она долго думала, стричься или не стричься, сомневалась, пойдёт ли ей, хотя, на мой взгляд, тут и думать было нечего. Её многострадальные волосы уже давно имели больной вид, безнадёжно испорченные многочисленными экспериментами – перекрашиванием, мелированием, химией, и всё, что оставалось – это только коротко их постричь.
...Когда две недели назад я позвонила, Ника ответила, что она сейчас в парикмахерской.
«И какую стрижку ты делаешь?» – поинтересовалась я.
«Под ноль», – с нервным смехом ответила она.
«Что, в самом деле?» – не поверила я.
«Слышишь – машинка жужжит?»
Конечно, она пошутила. Когда через полчаса мы встретились у парикмахерской, она вышла из дверей постриженная хоть и не под ноль, но всё-таки довольно коротко. С круглой, мальчишеской головой на длинной худой шее, в джинсах и кроссовках, она резво сбежала вниз по ступенькам, сияя мне улыбкой от уха до уха, чмокнула в щёку.
«Ну, как?»
«Мне нравится», – сказала я.
Подумать только, как стрижка может изменить человека! Настроение у Ники было отличное, и мы отправились гулять. День был жаркий и душный, и стрижка была весьма кстати. Пока мы шли, Ника заглядывала в каждую мало-мальски отражающую поверхность, трогала стриженый затылок:
«Так непривычно! Я теперь похожа на парня».
«Тебе хорошо так», – заверила я её.
«Сзади машинкой стригли, – сказала Ника. – Я даже испугалась – думала, налысо брить будут! И как раз в это время ты позвонила».
Она не ожидала, что такая стрижка ей пойдёт, и созналась, что очень боялась подставлять голову под ножницы, но теперь ей даже нравилось, как она выглядела.
«Стрижка тебя молодит», – сказала я.
И это было действительно так: Ника стала похожа на мальчика. Аккуратно подстриженные и вымытые, её волосы блестели на солнце и выглядели ухоженными. Она всегда была угловатой, как худой мальчик-подросток, зачем-то отрастивший длинные волосы, и сейчас было ясно, что короткая стрижка – именно то, что ей всегда было нужно. С ней она была самой собой.
День мы провели весело: гуляли в парке, выпили пива и даже прокатились на каруселях, много смеялись. Захмелев от пива, Ника дурачилась, висела на турнике, пытаясь подтянуться, но у неё не получалось, и она смеялась над собственной неловкостью. Ей удалось вскарабкаться на брусья и даже повиснуть вниз головой. Я погладила и взъерошила ей макушку, и она засмеялась. Потом она слезла на землю, а я попыталась повторить её упражнение. Когда я висела вниз головой, наблюдая перевёрнутые деревья, перевёрнутая Ника подошла ко мне, взяла моё лицо в свои ладони и крепко чмокнула в губы.
«Ты чего?» – удивилась я.
Она засмеялась и чмокнула снова, ещё крепче.
Потом мы взяли ещё по пиву и сидели на скамейке. Над верхушками деревьев висело неловкое молчание.
Когда мы шли домой, она сказала:
«Наверно, пиво в голову ударило».
...Горьковато-терпкий глоток прохладно пролился мне в горло, на зубах захрустела солёная картофельная пластинка. Край навеса колыхался, то втягиваясь внутрь, то трепеща наружу, а асфальт аллеи уже потемнел и поблёскивал, на нём резче выступила белая разметка. Опустив чёрные щёточки ресниц, Ника порылась в сумочке и достала изящную розовую пачку тонких «дамских» сигарет и обыкновенную дешёвенькую зажигалку. Я приподняла брови.
– Опять куришь?
Она со смущённой усмешкой отвела глаза.
– Да так, купила зачем-то на днях…
В пачке уже не было двух сигарет. Моя подруга вытряхнула ещё одну, нерешительно протянула мне. Я качнула головой:
– Я в завязке. Бесповоротно.
Подумав секунду, Ника зажгла сигарету и слабо затянулась, выпустила маленькую струйку дыма, а потом долго держала сигарету в пальцах. В её бутылке таял у стекла тоненький ободок пены. Я хотела спросить, видела ли её мать эту пачку, но у меня в сумочке проснулся и запищал, моргая экраном, маленький нарушитель моего покоя. Я ещё не видела, что высвечивалось на его дисплее, но уже знала, кому так срочно требовалось услышать меня.
– Извини, – сказала я Нике и вышла из-под навеса.
Предчувствие не обманывало меня: это была Альбина. И чему так обрадовалось моё глупое сердце? Почему оно запрыгало в груди, почему мне стало трудно дышать? Выйдя по влажной траве на асфальт, я нажала кнопку и приложила телефон к уху.
– Да.
– Настенька… Я тебя не побеспокоила? Ты можешь сейчас говорить?
– Да, Аля.
– Здравствуй, моё солнышко. Прости меня… Прости, я не могу без тебя. Я больше не могу, ты нужна мне, милая.
Дождь, как только я вышла из-под навеса, закапал чаще. На голову мне падали холодные капли, куртка на плечах покрылась тёмными пятнышками.
– Я думала, ты всё сказала тогда, Аля… У нас ничего не получится, ведь так?
– Настя! Пожалуйста, не будь жестокой…
– По-моему, это ты сказала жестокие слова, Аля.
– Прости меня! Прости, малыш… Да, я сказала это, но с собой я ничего не могу поделать. Я не могу без твоих рук, без твоих губ, без твоего голоса, твоего дыхания… Прости меня, я люблю тебя. Ты мне нужна, как воздух. Пожалуйста, давай встретимся.
Дождь припустил по-настоящему, на асфальте уже не осталось ни одного сухого местечка, а люди как будто вмиг испарились из парка. Там, где ещё пять минут назад бегали дети, было пусто и мокро. Я подняла капюшон и огляделась по сторонам. Парк был пуст.
– Когда? – спросила я.
– Когда скажешь, Настенька. Когда тебе удобно. Но я бы не стала возражать, если бы мы встретились прямо сейчас.
Ника сидела под навесом, таская из пакета чипсы. Её сигарета дымилась в пепельнице.
– Прямо сейчас я не могу, Аля. Я не дома. Я перезвоню тебе, как приду домой.
– Хорошо, малыш. Я жду. Целую тебя, милая… Только обязательно позвони, я жду!
– Да, Аля. Пока.
Я вернулась под навес и села на своё место. Ника хрустела чипсами, запивая их пивом. Я взяла свою бутылку и тоже приложилась к горлышку, сделав длинный глоток.
– Ника, наверно, я пойду домой. Что-то погода не располагает к прогулкам.