Ужасы - Эверс Ганс Гейнц

Рэмси Кэмпбелл

Рождественские декорации

Вот наконец и они! — воскликнула бабушка Дэвида, и ее лицо стало сначала зеленым в свете мерцающего пластикового остролиста, который обрамлял входную дверь, а затем красным, когда бабушка, тяжело ступая, вышла, чтобы обнять мать Дэвида, и оказалась в отблесках костюма Санты, сидящего в санях под окном.

— Что, попали в «пробку», Джейн?

— Я все еще не вожу машину, мама. Поезд опоздал, и мы не успели сделать пересадку.

— Тебе надо найти себе мужчину, Джейн! Правда, у тебя же есть Дэви, — пропыхтела бабушка и, переваливаясь с боку на бок, устремилась навстречу внуку.

Ее объятия оказались еще более крепкими, чем в прошлый раз. От бабушки пахло одеждой, такой же старой, как она сама, и запах этот не мог полностью перебить другого, тяжелого духа, который, как подозревал Дэвид, исходил от ее старческого тела. Мальчик смутился еще больше, услышав, что у дома притормозила какая-то машина, но водитель, видимо, просто залюбовался праздничными украшениями. Когда бабушка неожиданно отпустила Дэвида, он решил, что она заметила его замешательство, но ее напряженный взгляд был обращен к саням.

— Он что — спустился? — прошептала она.

Дэвид все понял раньше своей матери. Он сделал шаг назад между заросших травой клумб и украдкой посмотрел вверх, туда, где над окнами спален вспыхивала надпись «Счастливого Рождества». Второй Санта по-прежнему сидел на крыше; его светящаяся фигура раскачивалась взад-вперед на ветру, и казалось, что он тихонько посмеивается.

— Он там, — сказал Дэвид.

— Думаю, он должен быть сразу во многих местах.

Теперь, когда ему было почти восемь, Дэвид знал, что Сантой всегда наряжался его отец. Но не успел он это произнести, как бабушка тяжелой поступью подошла к нему и пристально посмотрела на крышу.

— Он тебе нравится?

— Я люблю приезжать и смотреть на все ваши рождественские штуки.

— А мне он что-то не очень по душе. По-моему, он похож на какую-то пустышку.

Стоило ветру сменить направление, как фигура надувного Санты снова развернулась, и бабушка крикнула:

— А ну стой, где стоишь! И не вздумай спрыгнуть на нас.

К ней заспешил дед Дэвида, шлепая тапками, которые болтались на его худых ногах; маленькое личико старика сморщилось.

— Иди в дом, Дора! Соседи смотрят.

— Мне нет дела до этого толстяка, — сказала бабушка достаточно громко — так, чтобы было слышно на крыше, — и протопала в дом. — Ты ведь сможешь внести наверх мамин чемодан, Дэвид? Ты теперь большой и сильный мальчик.

Ему нравилось тащить за ручку чемодан на колесиках — это было все равно что тянуть за поводок собаку, с которой можно разговаривать, и иногда не только мысленно, — но бьющийся о ступени багаж грозил зацепиться за обветшалый ковер, так что матери пришлось помочь Дэвиду.

— Я быстренько все распакую, — сказала она ему. — А ты иди вниз и узнай, не нужна ли кому твоя помощь.

Дэвид сидел на расписном унитазе в столь же вычурной розовой ванной до тех пор, пока мать не спросила, все ли с ним в порядке. Мальчик прислушивался к спору, доносящемуся снизу, но толстой розовый ковер приглушал звуки. Наконец, отважившись спуститься, Дэвид сумел разобрать бабушкино яростное шипение:

— Тогда делай сам! Посмотрим, что у тебя получится.

Запах подсказал мальчику причину разлада. А когда, на кухне получив от дедушки поднос, он принялся накрывать на стол, все стало очевидным. Кусок сморщенной говядины, покрытый засохшим соусом, на гарнир картофель, зажаренный почти до углей, и зеленые бобы, с которых кто-то пытался соскоблить подгоревшую корку.

— Не так плохо, как кажется, правда? — с набитым ртом проговорила бабушка. — По-моему, Дэви, все равно что ешь барбекю.

— Не знаю, — честно признался он, так и не решившись попробовать хотя бы кусочек.

— Что они понимают, эти мужчины, верно, Джейн? Нельзя заставлять обед ждать. Полагаю, твой муженек не лучше.

— Был, но мы можем не говорить о нем.

— Что ж, он свое получил. Не делай такое лицо, Том! Я только сказала, что отец Дэви… Ах да, ты же развелась с ним, Джейн! Прости меня за мой длинный язык. И ты, Дэви, прости.

— Быстренько скушай то, что тебе хочется, — посоветовал мальчику дед, — а потом бегом в постель, чтобы Санта мог принести свои подарки.

— Нам всем тоже не мешает отправиться спать, пока он не появится, — сказала бабушка с запоздалой улыбкой.

Санта ушел из жизни мальчика, так же как и его отец, и теперь Дэвид был уже слишком взрослым, чтобы ему недоставало того или другого. Он ухитрился пробить броню второй картофелины и разжевал несколько кусков пересушенной говядины, однако спасовал перед горелыми остатками бобов. Тем не менее, вставая из-за стола, он поблагодарил бабушку.

— Славный мальчик, — сказала она, пожалуй, чересчур громко, словно заступаясь за него перед кем-то. — А теперь иди и постарайся заснуть.

В этих словах Дэвиду почудилась скрытая угроза, отчасти поэтому он долго не мог заснуть в своей маленькой спальне, не больше той, что была у него дома. Даже сквозь плотные шторы пробивалось мерцание букв «Счаст», расположенных прямо над окном; над кроватью тоскливо пищали проснувшиеся комары. Доносившиеся снизу голоса были едва слышны, казалось, взрослые не хотят, чтобы мальчик знал, о чем идет речь. Больше всего Дэвида беспокоил глухой звук, похожий на скрип кресла-качалки, который шел откуда-то сверху. Должно быть, это фигура Санты раскачивалась на ветру, не предпринимая никаких усилий, чтобы вырваться на свободу. Дэвид был слишком взрослым для этих баек, но все-таки он обрадовался, когда наконец услышал, как мама, бабушка и дедушка, негромко переговариваясь, поднимаются наверх. Хлопнула дверь, и из-за стены донесся взволнованный голос бабушки:

— Что он делает? Он что, сорвался?

— Ну упадет так упадет, — едва слышно ответил дедушка, — Туда ему и дорога, раз он действует тебе на нервы. Ради бога, иди ложись!

Дэвид постарался не придавать этому значения. Чтобы не слышать скрипа просевшего под тяжестью бабушки матраса, он двумя руками натянул на голову стеганое одеяло. Вероятно, одеяло сползло, когда он погрузился в сон, потому что мальчика разбудил голос, раздававшийся снаружи за окном.

Это был голос деда. Дэвид разволновался, вообразив, что тот вскарабкался на крышу, но потом понял, что дед разговаривает с кем-то, высунувшись из соседнего окна.

— Дора, ты соображаешь, что ты делаешь?! Иди в дом, пока воспаление легких не заработала!

— Я смотрю, сидит ли он там, где ему полагается сидеть, — отвечала снизу бабушка. — Да, да, это я тебе говорю! И нечего притворяться, будто ты не кивал!

Дэвид, похолодев, понял, что бабушка обращается к фигуре Санты, раскачивающейся на крыше.

— Иди же в дом, ради бога, — уговаривал дед, подкрепляя свои слова грохотом оконной рамы.

Дэвид услышал, как он пересек комнату, и быстро, крадучись, спустился по лестнице. Спор по мере приближения к спальне становился все более приглушенным. Дэвид волновался, как бы не проснулась мама и не принялась выяснять, что происходит. Он не должен идти к ней; он обязан быть мужчиной, как она то и дело говорила ему, а не уподобляться своему отцу, который сбегает к женщинам, потому что ему все время чего-то не хватает. Ворчание за стеной стихло, и Дэвид остался наедине с назойливым светом мигающих лампочек и беспокойным шуршанием на крыше.

Когда он открыл глаза, между штор пробивалась полоска дневного света. Наступило Рождество. В прошлом году в этот день Дэвид стремглав сбежал по лестнице, чтобы перещупать все предназначенные ему свертки, лежавшие под елкой, и догадаться об их содержимом. Но сейчас он оттягивал встречу с бабушкой и дедом, опасаясь, что выдаст себя. Мальчик надеялся, что бабушка еще спит. Но тут из кухни донесся голос матери:

— Мама, позволь мне приготовить завтрак. Это будет для тебя еще одним подарком.

Дэвид не осмеливался спуститься, пока она его не позвала.

— А вот и рождественский мальчик! — воскликнула бабушка так, словно он был главным виновником торжества, и так крепко обняла его, что Дэвид с трудом поборол внутренний протест.

— Кушай, а то не вырастешь!

Ее бурный порыв вытеснил воспоминания о вчерашнем ужине. Дэвид постарался заесть его завтраком, а затем вызвался помыть посуду. Не успел он закончить, как бабушка крикнула:

— Быстренько наверх, посмотрим, что принес Санта! Я волнуюсь не меньше тебя, Дэви.

В гостиной дедушка раздавал подарки, а вспышки лампочек на елке словно передавали какое-то секретное сообщение. Дедушка с бабушкой подарили Дэвиду книжки с головоломками и рассказами о супергероях, мама — компьютерные игры.

— Спасибо, спасибо, — повторял он, зачастую просто из вежливости.

Когда ему вручили последнюю игру, бабушку угораздило подсказать:

— Кого ты должен благодарить? — И сразу, словно испугавшись, что испортила ему настроение, она добавила: — Надеюсь, он слышит.

— Никто не слышит, — возразил дед. — Здесь никого нет.

— Не говори такие вещи, Том. Не в присутствии Дэви.

— Ничего страшного, мама. Дэвид, ты ведь знаешь правду, верно? Скажи бабушке.

— Санта-это просто сказка, — произнес Дэвид и почувствовал себя так, словно отнимает игрушку у малыша. — На самом деле, чтобы купить подарки, людям приходится копить деньги.

— Он должен был это узнать, раз уж это Рождество получилось таким скромным, — сказала мать. — Ты же видишь, как хорошо он себя ведет. Мне кажется, он переживает даже меньше, чем я.

— Извини, Дэви, если я тебя огорчила… — пробормотала бабушка, и вправду выглядевшая смущенной.

— Вовсе не огорчила, — отозвался Дэвид, не в последнюю очередь из-за того, что глаза у бабушки подозрительно увлажнились. — Прости, если я тебя расстроил.

Она покачала головой, и щеки у нее при этом болтались, как у резиновой маски, которая вот-вот свалится. Взгляд бабушки снова был прикован к окну.

— Значит, ему там все равно, да? Он просто старая пустая скорлупка. Может быть, его уже можно снять?

— Лучше подождать до Нового года, — сказал дедушка и с неожиданной горечью добавил: — Мы же не хотим новых несчастий.

Бабушкино выцветшее продавленное кресло с облегчением скрипнуло, когда она выбралась из него.

— Куда ты? — недовольно окликнул ее дед и, прихрамывая, двинулся следом.

Он не переставал ворчать на нее, пока она, стоя под окнами, долго, не отрываясь, смотрела на крышу. На этот раз бабушка не кричала и не пыталась разговаривать с Сантой, однако, вернувшись, казалась по-прежнему встревоженной.

— Мне не нравятся его передвижения с места на место, ведь внутри у него ничего нет, — сказала она, прежде чем спохватилась, что рядом Дэвид. — Может быть, Дэви, в нем, как в бобах, завелся червяк, вот он и егозит все время.

Дэвид ничего не понял и не был уверен, что хочет понять, но тут поспешно вмешалась мама:

— Не сыграть ли нам в какую-нибудь игру? Мама, какая тебе нравится?

— Как же она называется? А, да — Лоллопия. Та, что с маленькими домиками. Слишком маленькими, чтобы подходить для таких толстяков. Лоллопия.

— Монополия, — поправила ее мать.

— Лоллопия, — не обращая внимания, продолжала бабушка и добавила: — Не хочу я в это играть. Слишком много арифметики. Какая твоя любимая, Дэви?

Его любимой игрой была именно «Монополия», но он решил этого не говорить, скорее ощущая, чем осознавая повисшее напряжение.

— Выбирай сама.

— Лудо![1] — воскликнула бабушка и захлопала в ладоши. — Джейн, я играла в нее каждое воскресенье с твоими бабушкой и дедушкой, когда была как Дэви.

Хотел бы он знать, забыла ли она правила игры или просто, по своему обыкновению, вела себя так, словно ей было шесть лет. Она умоляла, чтобы ей разрешили передвинуть фишки, когда у нее не выпадала шестерка, и все норовила переставить их на большее количество клеток, чем показывал брошенный кубик. Дэвид ей поддавался, но дедушка сопротивлялся и напоминал, что она должна бросать кубик положенное число раз, чтобы провести свои фишки к дому. После нескольких партий, во время которых бабушка с комичной, постепенно ослабевающей подозрительностью косилась на то, как переставляют фишки ее противники, мать Дэвида спросила:

— Кто хочет пойти прогуляться?

Согласились все, а это означало, что им не удастся двигаться быстро и уйти далеко от дома.

Дэвид поневоле позавидовал мальчишкам, которые гоняли на велосипедах или носились с пистолетами. Бледный свет, сочившийся с облачного морозного неба, казалось, обесцветил все украшения на одинаковых улицах, хотя некоторые детали все-таки отличали один квадратный приземистый домик от другого.

— У нас красивее, правда? — повторяла бабушка, напряженно обшаривая крыши хмурым взглядом. — Там его тоже нет, — не раз слышал Дэвид ее бормотание, а когда показался их дом, она заметила:

— Смотрите, он не пошел за нами. Мы бы его услышали.

Она сказала, что на крыше ничего не изменилось, — да и не могло измениться, убеждал себя Дэвид, — однако, возвращаясь в дом, он ощущал тревогу.

Приготовление рождественского обеда прошло спокойно.

— На кухне должна быть одна хозяйка, — было сказано матери Дэвида, предложившей помощь, однако ей пришлось сначала напомнить бабушке включить духовку, а потом не позволять раньше времени вытаскивать оттуда индейку. Пока еда готовилась, бабушка спорила с дедом и мамой о давних событиях, а Дэвид пытался сидеть тихо, уткнувшись в книжку с лабиринтами. За обедом мать, чтобы не огорчать бабушку, почти силой заставила его доесть все. Что он и сделал, а потом изо всех сил старался не обращать внимания на боль в желудке, пока мыл посуду, а бабушка критиковала чуть ли не все телепрограммы, которые включал дедушка.

— Не слишком-то рождественская передача, — всякий раз заявляла она, причем каждое замечание сопровождалось взглядом в сторону зашторенного окна. Опасаясь, как бы она не выдала чего-нибудь похуже (у Дэвида создалось впечатление, что и мама с дедом боятся того же), и измученный коликами, он едва дождался, когда мать наконец объявила:

— Думаю, кому-то пора в постель!

Судя по тому, что бабушкины губы зашевелились в поисках подходящих слов, Дэвид подумал, уж не приняла ли та слова дочери на свой счет.

— Иду, — отозвался мальчик, но, прежде чем уйти, ему пришлось вытерпеть все объятия, поцелуи и троекратные пожелания счастливого Рождества.

Дэвид зашел в ванную, надеясь, что шум воды заглушит неприятные звуки. Потом повалился на кровать. Ему чудилось, что он прячется за кулисами, как это было в прошлом году во время рождественской школьной постановки, когда он ожидал своего выхода на сцену, а родители, молитвенно сложив руки, сидели в зале.

Мерцание и жужжание за окном, от которых не могли спасти даже плотные шторы, вполне заменяли сценические эффекты, а сквозь доносившееся снизу бормотание телевизора Дэвиду слышались звуки надвигающейся драмы. Хорошо, хоть скрипа на крыше не было. Мальчик старался думать о прошлом Рождестве, но продолжал чувствовать острый несвежий вкус нынешнего, пока сон не затуманил его сознание и он не отключился.

Разбудила Дэвида непонятная возня снаружи. Что-то мягкое ощупью, но решительно пробиралось к окну — ветер дул с такой силой, что под его яростными атаками свет от вывески вспыхивал порывистым пламенем, словно раздуваемый кем-то костер. Должно быть, лампочки ветром прижимало к окну. Мальчик не успел подумать, насколько это может оказаться опасным, как скрип над головой изменился: стал отчетливым и громким. Казалось, что-то — или кто-то — целенаправленно движется к окну его комнаты. Больше всего Дэвида беспокоило, как бы не проснулась бабушка, но в соседней комнате было тихо, впрочем, как и внизу. Он натянул одеяло на голову, а потом услышал звуки, слишком громкие, чтобы их можно было заглушить, — как будто что-то пустотелое соскользнуло сверху и ударило в окно, потом еще раз. Что бы это ни было, но оно, похоже, явно горело желанием выбить стекло.