Господин, кажется, объяснял, что хоть шар и исцеляет, но силы все равно берет не собственные, а из исцеляемого тела. А чтобы спасти его, Кхугла, от смерти, сил этих потребовалось наверняка много, очень много. Нужно было восполнить их… чем-нибудь.
Приподнявшись на локтях, ослабевший, зато живой Кхугл попробовал осмотреться в поисках хоть чего-нибудь съестного в шалаше, превратившемся в братскую могилу. Глаза, разумеется, ничего не приметили — в ночной темноте. А шар, успевший сменить красный цвет на зеленый, давал слишком мало света.
В отчаянии разбойник принюхался, чем напомнил сам себе не то крысу, водящую в воздухе носом, не то охотничьего пса.
Увы, если и было в шалаше что-нибудь, что пахло как еда — ну, хотя бы жалкий кусочек черствой лепешки — то запахи смерти, воцарившейся в примитивном жилище, перебивали этот спасительный аромат до полной его незаметности. Запах крови, запах сырого мяса…
Двойственные чувства охватили Кхугла.
С одной стороны он радовался собственной предусмотрительности. Согласившись и сотрудничать с господином на летающей повозке вообще, и принять от него этот подарок — целительный шар. Спасительный шар. Сегодня этот шар предотвратил, казалось бы, неизбежное. А то, что лежанка из-за него сделалась менее удобной — мелочи. Кхугл не был, разумеется, принцессой на горошине, чтобы посторонний предмет в собственной постели мешал ему спать. Он вообще-то не знал такой сказки.
Но вот в другом важном вопросе именно предусмотрительность подвела разбойничьего вожака. Не привык он (а с ним вся его шайка) делать продовольственные запасы. Все, что удавалось поймать в лесу — оленя ли, птиц каких, а также найденные грибы — все немедленно поджаривалось на костре и употреблялось разбойниками. Более чем десятком голодных мужиков.
Излишки бывали редко, не такими уж умелыми охотниками были подельниками Кхугла. Чаще приходилось существовать впроголодь. Ну и еще завидовать рыжему ублюдку Руде, что даже на скудных лесных харчах умудрялся выглядеть внушительно.
Но даже если б недостатка в провизии не было, сохранять то, что оставалось от ближайшей трапезы, все равно бы не получилось. Мясо портится быстро, а о такой вещи, как холодильник на этом отсталом континенте, увы, не знали. Да что там холодильник! Даже погреб-ледник разбойники не смогли бы обустроить. Да и не имели, положа руку на сердце, такого желания. Смысла не видели — по той же причине, по какой предпочитали большой, но шалаш, полноценному дому.
Причина эта была проста как медный грош. Рано или поздно шайке пришлось бы стоянку бросать. Хоть удирая от преследования, хоть в поисках другого места, обещающего больше добычи — от охоты ли, от разбоя. А наскоро слепленную халупу оставить всяко легче, чем нормальное жилище. Как и возвести ту же халупу на новом месте.
Морально легче — в том числе.
Так до погребов ли тогда? При таком-то раскладе?
Но теперь, когда перспектива умереть от ран сменилась немалыми шансами протянуть ноги с голоду, Кхугл жалел, что даже не попытался припасти хоть немножечко еды. Лично для себя. Рад был теперь даже червивому грибу или куску тухлого мяса.
Хотя бы тухлого! Или…
— Морглокх! — простонал разбойник, шаря вокруг себя в темноте, но натыкаясь лишь на трупы подельников. — Ну что за дичь! Столько мяса вокруг… на самом-то деле. Свежего мяса! А съесть нельзя.
Следующей мыслью, посетившей его, было: «А почему, собственно, нельзя?» Да, есть себе подобных среди людей не принято. Но так же и не принято отбирать чужое имущество… у большинства не принято, по крайней мере. Тогда как он, Кхугл, только этим и занимался — с юных лет. И ничего! Земля не разверзлась под ногами, Морглокх не утащил его при жизни в свое подземное царство. Как не утащил, к примеру, кхонаса, который только и живет, что плодами чужих трудов.
Не принято среди человеков было и убивать тех, с кем живешь под одной крышей и делишь трапезу. Но и этот барьер оказался для Кхугла преодолимым. Более того, преодолеть его оказалось не просто возможно, но необходимо. Не прирежь главарь на глазах всей шайки Оболтуса Миту — не видать бы ему среди подельников хотя бы подобия дисциплины. Ибо уж очень этот Мита нагло себя вел. С ним, Кхуглом, по любому поводу пререкался, насмехался так вообще чуть ли не над каждым в шайке. Наглый был и… глупый. Потому что проку от Оболтуса при этом было не больше, чем от самого тупого из баранов. Но особенно главаря печалила угроза Миты покинуть их нестройные ряды. К ней Оболтус прибегал в ответ чуть ли не на любую претензию к себе, любимому.
Но если уж тогда было необходимо переступить через условности, то теперь необходимость этого ощущалась гораздо острее. В конце концов, в одиночку, без подельников, ежели тем вздумается разбрестись, прожить еще можно. А вот без еды, на пустой желудок — попробуй-ка, выживи! Так какого Морглокха?..
На размышление, приведшее его к такому выводу, Кхугл потратил несколько ударов сердца, не более. И заключив, что никакая цена не является высокой, коль речь идет о собственном выживании, потянулся к ближайшему из трупов. Ухватил того за еще не успевшую остыть руку и, подтащив к себе поближе, впился в конечность теперь уже мертвого подельника зубами.
Мясо было жестковатым, жилистым. Да и не так уж много его оказалось. Не с чего было разбойнику, жившему от охоты до охоты, от одной засады на дороге до другой, жирок нагулять. Подкачал и вкус: нечто солоноватое — от крови, не иначе. Не говоря уж о том, что Кхугл предпочитал горячую пищу. Холодное блюдо, как он давно убедился, голод утоляет хуже и медленнее. Дольше доходит.
Плюс загнанные в темный уголок сознания чувство брезгливости напополам со стыдом даже несмотря на все доводы разума, упорно напоминали Кхуглу: он ест человечину. Жрет такого же человека, как и он сам. А значит, допускает, что и его самого можно употребить в пищу.
Аппетиту данный факт вкупе с сомнительными вкусовыми качествами нового для Кхугла блюда, надо сказать, не способствовал. Даже несмотря на волчий голод, донимавший разбойника. Никакого противоречия здесь не было: даже умирающий от голода человек, если предложить ему вместо еды какашку на тарелке, едва ли согласится ее хотя бы попробовать. Скорее, беднягу бы вырвало желчью, и он бы тут же помер. Но к столь отвратному содержимому тарелки даже не прикоснулся.
Так и Кхугл. Первый кусочек, оторванный зубами от руки мертвого подельника, он лишь немного прожевал и с отвращением выплюнул. Однако подыхать разбойник не собирался. Не говоря уж о том, что разницу между дерьмом и каким ни на есть мясом все-таки понимал. Понимал на том инстинктивном уровне, на каком не требовалось знаний о метаболизме и пищеварении. Понимал, как понимают птицы, куда лететь на зимовку.
«Представлю, что это окорок, — решил разбойник, — копченый… или соленый окорок. Не свиной, нет… свинина мягкая. Скорее, говяжий. Как раз пожестче. Или олений…»
Внушение помогло. Следующий кусочек Кхугл даже сумел проглотить. И следующий. И следующий. Так что уже спустя несколько минут от начала этой жуткой трапезы разбойник ощутил некоторый прилив сил. На ноги он Кхугла еще не поставил, но уж, по крайней мере, позволил оторваться от уже порядком обгрызенной руки. И, встав на четвереньки, да склонившись над трупом подельника, поискать на нем места помясистее. Благо, глаза успели привыкнуть к темноте, и та уже не была большой помехой. Притом даже, что целебный шар к тому времени погас, сочтя свою задачу выполненной.
Остановив выбор на ляжке мертвого подельника, Кхугл рывком стащил с него штаны и вцепился зубами в ногу. В ожиданиях своих разбойник не ошибся — с первого же укуса удалось ухватить вполне крупный кусок. Мясо и здесь оказалось жестковатым, ну так и зубы Кхугла успели привыкнуть. Не говоря уж о том, что вообще-то неженкой не был. И прежняя еда тоже не отличалась мягкостью.
Что до вкуса крови, то он — Кхугл поймал себя на неожиданном открытии — вкус этот, кажется, ему даже нравиться начал.
За попытками насытиться, объедая убитого подельника, Кхугла застал волк. Зверь заглянул на порог, явно привлеченный запахом крови и мяса. Остроухий силуэт появился на фоне проема — более светлом по сравнению с шалашом изнутри. Видно, снаружи уже помаленьку начало светать.
— Пшел вон! Мое! — рявкнул Кхугл, отвлекаясь от трапезы. Точнее, попытался рявкнуть как можно грознее.
Но из-за недостатка сил с невольным презрением к самому себе услышал в собственном голосе стон, чуть ли не мольбу.
— Пшел! Пшел! — снова выкрикнул разбойник, срываясь на визг.
Впрочем, по крайней мере, громкие звуки заставили волка остановиться. С полминуты он оценивающе смотрел на другого хищника — двуногого. Два чувства боролись в звериной душе. С одной стороны он ощущал слабость последнего живого обитателя шалаша. С другой — чувствовал и решимость, готовность двуногого биться за свою жизнь и добычу.
Решающим для волка стало осознание того обстоятельства, что и живой двуногий, и его пожираемый собрат были не единственными, годными в пищу, кусками мяса в этом шалаше. А значит, зверь мог утолить голод и более легким способом — не вступая в схватку с существом, ничем ему по большому счету не угрожающим. Не тратя на это бессмысленное противостояние время.
И потому волк осторожно ухватил зубами за лодыжку ближайший к порогу двуногий труп да выволок его наружу.
Кхугл же продолжил отгрызать куски мяса от ног мертвого сообщника. До тех пор, пока не почувствовал долгожданное тепло и тяжесть в животе. Признаки сытости.
Дождавшись их, разбойник оставил свое занятие и, в обнимку с целительным шаром, переполз на свою лежанку. После чего провалился в темный, как собственная душа, лишенный сновидений, сон.
Проснулся Кхугл на удивление ярким солнечным днем — бодрый и полный сил. Боль, терзавшая его ночью, даже не вспоминалась. И настроение главарю не испортили даже трупы, коими полнился теперь шалаш. Трупы, уже начавшие пованивать и разлагаться, да привлекшие к себе мух. Небольшие и зеленые, те целыми ватагами кружили над телами разбойников, громким хором жужжа. Словно радовались обильному пиршеству.
Ни мешать мухам, ни, тем более, соперничать с ними из-за завтрака Кхугл не собирался. Найдя, что в поедании человечины нет ничего страшного, обнаружив в данном процессе даже некую прелесть, разбойник ни в коем случае не собирался жрать тухлятину. Зачем травиться, если можно поймать себе что-нибудь свеженькое — Кхугл уже чувствовал в себе для этого достаточно сил. К тому же проголодаться он пока не успел, и потому не видел смысла спешить с новой трапезой.
Убитых подельников Кхуглу было жаль — но, разумеется, не настолько, чтобы лить над их останками слезы.
Тем более, в свое время господин на летающей повозке утверждал, что если понадобится, он мог бы оживить любого из ребят своего приспешника в качестве существа тупого, не слишком ловкого, но безоговорочно послушного. Любого… да хоть, даже, наверное, и всю шайку скопом. По разумению Кхугла, для господина этого, небеса покорившего, почти не существовало невозможного. Главное, чтобы мухи… а также хищники покрупнее не объели трупы слишком сильно.
С другой стороны не так уж это важно — воскрешать прежних подельников. Некоторых Кхугл предпочел бы и вовсе больше не видеть живьем. Рудю того же. Уж эта-то рыжая образина отправилась к Морглокху заслуженно.
А коль эти некогда благодатные земли теперь далеко не процветали, немало могло найтись желающих сменять скромный удел честного труженика на ухабистую стезю лихого человека. И из желающих этих, полагал Кхугл, собрать новую шайку не составит труда.
Опять же можно было и в одиночестве промышлять. Да, в одиночку, без помощников, труднее. Все придется делать самому. Но в то же время, когда ты один, гораздо легче скрываться и прятаться, уходя от погони. И никто не оспорит твое главенство.
Правда, выполнять задания господина на летающей повозке в одиночку может и не получиться. А лишаться такого покровителя Кхуглу не хотелось.
Так что, выйдя из шалаша на свежий воздух, да сладко потянувшись, вдыхая его полной грудью, разбойник решил, что шайку все-таки придется либо новую сколотить, либо оживить старую. Вскоре. Но прежде хотелось сделать еще кое-что, на взгляд Кхугла не менее важное.
Поквитаться с юным, но таким боевитым чужеземцем, вырезавшим его ребят. И едва не заставившим распрощаться с жизнью самого Кхугла.
Силы свои разбойник не переоценивал. Парнишка тот с мечом обращаться умел, даже всей ватагой удалось его пленить по счастливой случайности. Кое-кто, ныне кормивший мух, уж больно метко бросал камни. И удачно попал.
Теперь же, один на один Кхугл вовсе не имел против странствующего мечника шансов. Даже если засаду устроит. Или сумеет незаметно подкрасться и ударить в спину… попробовать ударить, если точнее. Последнее вообще было сомнительно, треклятая девка наверняка успеет заметить. Завизжит, хахаля своего предупреждая.
Но на стороне Кхугла был господин на летающей повозке. Сила, против которой никакой меч не поможет. А боевым умением своим сопляк-чужеземец вообще… хе-хе, разве что подтереться бы мог.
Потому план мести, созревший в голове Кхугла, в том и заключался, чтобы навести господина на этого мечника и его девку. Не ради золота навести — кому, как не Кхуглу было знать, что платил обладатель летающей повозки только за пленников, доставленных ему. А не тех, которых пришлось отлавливать самостоятельно. Все, чего хотел оставшийся в живых главарь, это утолить жажду мести. Потому как понимал: ничего хорошего этой парочке, угоди они в лапы господина, ждать не приходилось.
Как именно навести… или, скорее, натравить господина с летающей повозкой на его несостоявшегося убийцу, Кхугл тоже долго не думал. Подаренный господином шар мог не только исцелять. Для связи с ним тоже годился. Если, конечно, господин не врал. А разбойник привык доверять своему покровителю. Как же не доверять тому, кто по сути-то спас твою жизнь?
Итак, Кхугл намеревался сообщить господину на летающей повозке о девке, которая бы подошла ему как никакая другая из местных — вон ведь какая не по-здешнему ладная, чистенькая и здоровая! А также о ее спутнике, который может помешать, и от которого лучше избавиться. Примерно тем же способом, каким избавляются от тараканов и мух.
Но прежде следовало найти эту парочку. Хотя бы примерно определить их местонахождение, чтобы господину не пришлось долго искать. А ища, либо злиться на Кхугла (что для последнего было крайне нежелательно), либо решить бросить поиски. Что также не устраивало разбойника.
Немножко подумав, память свою на помощь призвав, Кхугл вспомнил, что мечник и его девка шли вдоль просеки. По дороге, где его шайка промышляла последние пару-тройку лун. Не составило труда вспомнить и направление, коим они двигались. И не было никаких причин считать, что, освободившись, парочка чужеземцев не вернется на прежний путь.
Просека вывела Кхугла из леса к полю, за которым располагалась деревня. С жителями которой главарь и вся его ныне мертвая шайка имели несчастье познакомиться чуть больше луны назад.
Выглядевшие на первый взгляд мирными рохлями, крестьяне становились злющими как голодные псы, если кто-то посягал на их небогатое имущество. Ну, кроме кхонаса, конечно. Узнав, что некто грабит прохожих на лесной дороге, да, тем паче, не досчитавшись пары коров (уведенных прямо с пастбища), жители деревни устроили облаву. Смогли даже убить одного из ребят Кхугла. Остальные сумели скрыться в лесу, куда соваться крестьяне не рискнули. Но и разбойники после этого случая стали осторожней. Уж, по крайней мере, скотину больше не крали. И вообще старались жителям деревни на глаза лишний раз не попадаться.
Тем более не стоило привлекать к себе их внимание теперь — когда Кхугл остался один-одинешенек. Никакой господин на летающей повозке и никакой целительный шар не спасет, если мужики поднимут его на вилы, зарубят топорами или вздернут на суку ближайшего дерева. О, покровитель главаря погибшей шайки едва ли вообще успеет вмешаться.