— Ничего себе! Такая жирная примета!
— Толку от нее, как я понял, пока никакого. Тем более что тип шрифта никто определить толком не может: кто видел готические буквы, кто старославянскую вязь и так далее. Но как ты догадался про шрифт, Виктор? Или… то не была догадка?
— Я тебе даю честное слово, Гарри, то была частая случайность, совпадение. Я не располагал никакой информацией!
— Смотри, Виктор, как бы эта случайность не вышла тебе в Москве боком. Там, я думаю, в подобные совпадения не настроены верить, даже, в отличие от меня, под твое честное слово.
— Да… Ну, посмотрим… Кстати, мне скоро позволят смотреть телевизор. Принеси, пожалуйста, полную запись этого действа.
— Хорошо.
— Придется нам взяться за разработку этой темы… Да, Гарри, а почему пресс-конференцию созвали экстренно? Что экстренного произошло? Я, кажется, и это пропустил.
— Ничего ты не пропустил. Никакой срочности не было. «Участились попытки… Провокации… Банки волнуются… Вкладчики нервничают… Надо успокоить общественность…» и тому подобное. Наверняка что-то случилось, но об этом нам так и не сказали. Знаешь, по-моему, ребята здорово развлеклись: им спешно понадобились новые идеи, зацепки — и они устроили бесплатный мозговой штурм с привлечением не самых тупых голов со всего мира.
Виктор слабо улыбнулся.
— Смешно.
«Я чувствовал, что делать там нечего и ходить на это мероприятие незачем!» — подумал он. И вдруг сообразил: «Слушай свое сердце» — вот оно! Вот это о чем!
У нас новости. Да такие, что приятными никак не назовешь. Я почти шутила, когда говорила Земляникиной о возможности своего ухода. Оказалось, как в воду глядела или накаркала. Сегодня после пятиминутки у генерала Игорь собрал сотрудников отдела и сообщил, что нас расформировывают. Совсем. Институт перестанет существовать. Как говорится, ничто не предвещало. «Да невзначай, да как проворно!»
Игорь говорит, это не просто так. Они из-за телевизионщиков так поторопились. Я была права: стыдно нас показывать. Как-то вдруг всем стало очевидно, что мы давно никому не нужны, что никакой от нас пользы. Все прежние достижения Центра наследники давно растащили, исправили и осовременили.
Расформирование — дело долгое, мы еще минимум полгода будем числиться в штате. Но ходить на работу уже никто не будет. Вероятно, некуда будет ходить, потому что помещение заберут раньше.
Как скоро все произойдет, пока не известно.
А хорошо бы подольше. Уходить собиралась.
Теперь думаю: хорошо бы подольше продержаться!
— Привет, Виктор! Как отпуск? Ездил куда-нибудь?
Он еще не успел захлопнуть дверцу автомобиля, когда его окликнула Бетти Николсен, стоявшая на тротуаре у дверей студии. На руках Бетти почему-то держала ребенка лет пяти.
— Ты что-то не выглядишь отдохнувшим.
Виктор улыбнулся. Почему бы и не сказать правду? Вернее, строго дозированную ее часть.
— Весь отпуск проболел: подхватил в России грипп.
— Сочувствую! Это гнусно, когда отпуск пропадает. Хотя я бы, пожалуй, не отказалась поваляться недели две в постели, можно даже немножко покашлять, но чтобы без высокой температуры. А еще бы лучше просто напиться как следует и забыться. Устала, как собака.
Виктор опять улыбнулся. Он разглядывал малыша на руках у Бетт. Худенький, бледненький, некрасивый мальчонка — типичный городской ребенок, одетый в веселый теплый комбинезончик. Мальчик, явно стесняясь, повернулся вполоборота к незнакомому взрослому, но взгляда от Виктора не отводил ни на секунду: тоже изучал.
Бетт, как обычно внимательная, заметила молчаливую перекличку взглядов между коллегой и своим сыном.
— Если хочешь, — обратилась она к Виктору, — я представлю вас друг другу. Он стесняется, потому что не привык к мужчинам. У нас в доме — женское царство.
Процедура знакомства завершилась тем, что Рэйф оказался на руках у Виктора. Причем Виктор неожиданно для себя принялся подбрасывать парнишку в воздух — довольно высоко! — и ловить так ловко, как будто упражнялся в этом опасном занятии каждый день. Визги и хохот восторга обоих участников процесса собрали небольшую толпу зевак. Наконец ребенок занял место на тротуаре у материнских коленей, которых не прикрывали ни расстегнутый свингер, ни короткая юбка.
— Ты что, решила взять его с собой на работу? — спросил Виктор задыхающимся после силовой разминки голосом.
Бетт усмехнулась и покачала головой:
— Это будет уже не работа.
Выяснилось, что Рэйф вместе со своей няней всегда провожает маму до работы.
Когда после ритуала прощания с поцелуями в щечку и маханием руками они уже стояли в просторном холле телецентра, ожидая лифта, Виктор спросил Бетт:
— Почему Рэйф зовет тебя вторым именем?
— Ну, у нас вообще демократия.
— Это я заметил.
— А, почему «Джейн»? Это — мое первое имя. Я не люблю Элизабет, еще меньше — Бетт, но пользуюсь им на работе, потому что оно стало частью моего эфирного имиджа. Не хотела, да уговорили.
— Это еще что! — весело воскликнул Виктор. — Мне, когда на телевидении начинал, фамилию предлагали сменить: слишком уж простая; взять псевдоним.
— Ты молодец: не дал себя уговорить.
— Как я мог? Она же мне от отца досталась… Скажи, а зачем они ездят тебя провожать?
— Чтобы Рэйф не устраивал истерик. Согласись, ведь гораздо легче переносишь разлуку, когда уходишь первым, чем когда уходят от тебя. Сын машет мне рукой, садится в машину и уезжает гулять в парке — первым! Это я не сама придумала, мне детский психолог посоветовал. Так ребенок не чувствует себя брошенным и потерянным. В отличие от меня, — добавила она с грустной улыбкой, — мне каждый раз становится немного одиноко, когда они уезжают.
Нежное сочувствие вкралось в сердце Виктора.
Виктор посмотрел рейтинги передачи за четыре прошедших недели. На первой из них, когда Линда Джемс по плану сменила Смита на экране, рейтинг, как обычно, немного снизился. Впрочем, неделя была первой в новом году, первой рабочей после рождественских каникул — не показательной: слишком много дополнительных факторов влияет на показатели. На второй рейтинг заметно поднялся: хотя вела Линда, но добрая половина передачи — репортаж Смита из России. На третьей неделе рейтинг, как ни странно, удержался на высокой отметке. А вчера вдруг пополз вверх и чуточку превысил его собственные средние показатели за последнее время.
Зрители, до сих пор только мирившиеся с присутствием Линды, наконец-то приняли и оценили ее. Виктор знал почему: он видел передачи. Линда, оставшись ненадолго без его чуткого руководства, наконец-то начала обретать свое лицо, собственный стиль.
Он отложил сводки рейтингов, глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, и весело улыбнулся Линде.
— Поздравляю! Я не сомневался, что это произойдет, и все-таки ожидание такого события — всегда процесс достаточно нервный.
— Спасибо! — пробормотала Линда, опуская глаза.
Она, разумеется, испытывала неловкость оттого, что так легко перещеголяла шефа, и страх перед последствиями своего неожиданного взлета. Виктор помедлил, формулируя текст:
— Мы с тобой оба понимаем, что теперь мое присутствие в кресле ведущего стало совершенно необязательным… Потерпи, Лин, потом выскажешься!.. Это обстоятельство меня больше радует, чем огорчает. Я прекращаю вести программу. Надеюсь, ты согласишься взять мою долю нагрузки на себя. Руководителем и автором я пока останусь — до того момента, пока не придумаю и не начну осуществлять новый проект. Ты по-прежнему мой заместитель и соавтор. Потом я полностью передам дело тебе, и, надеюсь, ты сможешь давать ему жизнь еще в течение ряда лет.
Виктор говорил быстро, с нарочитой уверенностью. Возражений со стороны Линды, ее отказа от предложенных условий он не боялся. Но очень надеялся если не избежать, то хотя бы минимизировать изъявления ею приличествующих случаю чувств: глубокого сожаления, не менее глубокой благодарности и прочих ритуальных плясок.
— Итак, ты принимаешь мое предложение? — строго спросил он.
И тут заметил, что его собеседница искренне огорчена. Она смотрела в сторону — брови домиком — и нервно теребила кожаный ремешок с очередной подвеской на груди. Линда все-таки обошлась без ахов и охов. Только посмотрела на него с печальной улыбкой и спросила:
— Но ты меня так сразу не бросишь?
— До конца года, — сказал он, — даже не надейся стать здесь хозяйкой.
— До конца года… — эхом отозвалась она, давая понять, что это слишком маленький срок.
Виктор удивился, но особенно задумываться было некогда.
От руководства, вопреки своим ожиданиям, он легко получил не только принципиальное согласие, но и содействие в немедленном изменении условий контракта. Договорились, что он пробудет в эфире передачи только до конца марта, чтобы убедиться в стабильности успеха Линды и попрощаться со зрителями, а затем полностью передаст обязанности ведущего Джемс.
— Для меня, Смит, ваше решение не стало неожиданностью, — сказал мистер Робинсон. — Я видел, что последние полгода вы буквально вымучивали из себя эту работу. Я предполагал, что виной тому может быть творческий кризис или проблемы со здоровьем.
Виктор на этих словах поджал губы: долго еще ему будут аукаться эти две недели на больничной койке?!
— Либо, — продолжал мистер Робинсон, — третья причина — созревающая в вас готовность к переменам. Верным оказался третий вариант. И я рад этому. Я приветствую обновление! Отдохните немного, соберитесь с мыслями. Надеюсь очень скоро увидеть ваши новые проекты; не сомневаюсь, что они будут интересными!
Он тепло пожал Виктору руку. Робинсон действительно не сомневался, что тот уже задумал нечто новое! Виктор не стал его разубеждать.
Он вышел из кабинета руководителя с ощущением удивительной легкости, парения, с таким чувством, будто сбросил лет десять. Ни одной идеи по поводу дальнейшей работы не было в голове, пустой, как воздушный шарик. Чудесное, давно забытое состояние абсолютного нуля, той точки полной пустоты, из которой рождаются неожиданные идеи, нетрадиционные решения, из которой возникает новое.
В ближайших планах стояла еще одна поездка в Россию, а потом по Европе и, возможно, в Штаты. Фильм будет называться «Военная наука: мирные судьбы зловещих изобретений», или «Секретные лаборатории мира: вход разрешен», или «Бремя открытий»… Он думал о фильме отстраненно, как о чужом детище. Было нечто гораздо более важное, что предстояло ему сделать, и это нечто тонуло в бесконечном белом мареве, даже контуров его он не различал и не пытался уловить.
Особенно радовало, что больше не понадобится так часто гримироваться.
Моего тихого пристанища больше нет.
Больше некуда приходить три раза в неделю…
Огорчена ли я? Рада ли?
Как объяснить? Я нюхом нашла это место. Тихий заброшенный уголок. И отлеживалась в нем, как отлеживается в глухих зарослях больная собака. Если умрет, никто не найдет и не потревожит ее тело. Я выжила, мне пора выбираться из логова. Пока я возвращаюсь в него, чувствую себя больной. Пока никому ничего не надо от меня, мне и самой некуда и незачем стремиться.
Веркин муж нашел мне эту работу. Я так уговаривала его устроить меня именно сюда!.. Когда стала подумывать, не уйти ли, все переживала: как ему скажу?! Теперь краснеть не придется.
Как и не бывало института. Люди вокруг хорошие были. И такие стены!.. Стены, в которых жила добрая память!..
Как не бывало целого года жизни. Пустой год. «Год прошел, как сон пустой»…
Я не стала дожидаться его смерти. Решила сразу взять расчет. Из помещений уже выносят мебель и аппаратуру. Там и тут — ободранные стены, клочья проводов, поломанные стулья. Только этого не хватало! Не хочу наблюдать распад. Уже через несколько дней все сотрудники разойдутся по домам, чтобы больше не вернуться сюда.
Трогательно распрощались, особенно с Игорем и девчонками: обещали друг другу не теряться. Сбудется ли?
Я иду одна. Проходная. Прощай, мой добрый приют. Все. Я снова нигде!..
В Москве Виктор обнаружил, что далеко не полностью справился с последствиями болезни. Идя пешком, он быстро уставал месить ногами густую снежную кашу. Задыхался, перелезая через сугробы. Руки в кожаных перчатках на теплой подкладке все время мерзли в промозглой московской сырости. Но все эти мелкие неприятности были только фоном к тому разочарованию, которое он испытал с первого же дня пребывания здесь.
Он сразу, едва бросив вещи в гостинице, попытался договориться о визите в Институт психогигиены и был огорошен сообщением, что этого научного центра, фактически, больше нет. Находится в стадии расформирования. Некуда прийти. Ему, правда, удалось договориться о встрече с несколькими старыми, заслуженными сотрудниками центра. Но он чувствовал, чувствовал: это — не то, к чему он стремился.
Вообще, этот его приезд в Москву отличался от предыдущего. Прием — уже не столь радушный — постарались побыстрее свернуть. Ему объявили, что почти все из запланированной для него программы уже выполнено, и несколько раз прохладно напомнили, что посягать на сведения, составляющие в настоящее время военную тайну, ему никто не позволит. Виктор с грустью понял, что время безвозвратно упущено. Недаром у русских есть поговорка, призывающая ковать железо, пока оно горячо. Настаивать ни на чем не стал: нет более бесполезного занятия, чем ломиться в закрывающиеся двери. «Миг прилива» прошел? Что ж, не горюй, жди следующего!
Так получилось, что на этот раз программа пребывания в России была гораздо менее насыщенной. Она свободно уложилась в недельный срок. Материала и так набралось много. Он решил, что будет делать сериал, руководство идею всячески поддерживало. Но собирался он провернуть в Москве еще одно дело.
— Хью, что там по «неразменной купюре»?
— Есть кое-что, мистер Смит, но все только на уровне слухов. По Москве ходит легенда…
— Именно по Москве?
— Да, пока ее распространение ограничено пределами Кольцевой. Легенда гласит, что в различных магазинах столицы и на рынках стали обнаруживаться мелкие недостачи, каждый раз — либо пятьдесят рублей, либо кратная пятидесяти сумма. Недостачи эти возникают даже у самых опытных и самых честных кассиров. Товар не пропадает просто так, чеки всегда есть, а денег в кассе не хватает.
— Почему именно пятьдесят рублей?
— Это как раз понятно, Гарри. Фунт стерлингов, евро — если переводить в русские деньги, то самая близкая по достоинству бумажка — именно полтинник.
— Что ты по этому поводу думаешь? Прикарманивают денежки и валят вину на таинственную купюру?
— Возможно. Хью пытался узнать, какие именно торговые точки упоминаются в легенде. Сам понимаешь, как работают слухи: у каждого рассказчика история происходила вчера и на соседней улице.
— Но у него есть источники информации, кроме уличных слухов?
— Разумеется. Источники есть. Информации нет. Тряхнем стариной?
Так, в первый же вечер пребывания в Москве Виктор сел на телефон и обзвонил всех своих московских знакомых, бывших когда-то надежными источниками закрытой информации. Он надеялся, что хотя бы два-три человека согласятся встретиться с ним. Не тут-то было!
Из информаторов, работавших в финансовой сфере, двое были убиты, остальные сделали головокружительные карьеры — кто политическую, кто экономическую. Представители силовых ведомств большей частью поувольнялись. Один ушел на очень крупное повышение, и телефонный звонок иностранного журналиста напугал его.
Только один человек оказался почти на том же месте, где и прежде — в системе МВД, немного взлетел, но на высоту вполне досягаемую.
Так что вечер следующего дня Виктор провел в Большом театре, встречаясь со своим тайным агентом. Балет посмотрел не без удовольствия, но сведений никаких не получил: Леонид не имел касательства к разработкам по финансовым делам. Пообещал позвонить, если что-то выяснит. По его расстроенному виду было понятно, что, во-первых, Леонид приложит все усилия, чтобы добыть информацию, поскольку подзаработать очень хочет. И во-вторых, что он ее, скорее всего, не добудет: не имеет подходов.