Я решил не возвращаться. Судя по карте, город Славянск-на-Кубани можно объехать по краю, не влезая на ночь глядя в сложное переплетение улиц. Зато потом меня ждет широкая прямая полоса «важной соединительной дороги» вплоть до самой станицы Голубицкой — нынешнего пристанища обладательницы «неразменной купюры», возможно, моей потерявшейся жены.
Вновь трогаясь в путь, я вспомнил, что Георгий пытался мне ее сватать. Она одинока. Значит, она меня ждала? Возможно, тоже искала вслепую. Впервые после сегодняшнего телефонного разговора с Филиппом, который заставил меня воскресить в памяти прошлогоднюю катастрофу, я подумал, что не представляю себе эту женщину. Любимая… Как странно звучало это слово для меня, по-прежнему не знавшего, как она выглядит, чем живет и как звучит ее голос… Я уже знал, что она есть, но еще не мог поверить и не мог вообразить нашу встречу.
Сразу за селением я наконец пересек реку Кубань, красиво изгибавшаяся лента которой давно притягивала мой взгляд. Темная вода дышала глубоким покоем, прохладой.
Ломаные линии молний вспыхивали и гасли еще слишком далеко, чтобы озарять окрестности, но в ровном красноватом свете горящего газа я разглядел табличку с двойным названием города еще до того, как на нее попали лучи фар.
К моему удивлению, никакого города за табличкой не оказалось. В темноте усиленно размахивали ветвями под крепким ветром деревья и кустарники, плотно усаженные вдоль дороги.
Еще несколько сотен метров, вираж — и прямо перед лобовым стеклом выросла целая улица двух-трехэтажных домов городского типа, в которую я въезжал. Альтернативным направлением было только движение назад. Я вздохнул, поняв, что объехать город не удалось.
Город выглядел так, как будто я оказался в нем не в девятом часу вечера, а после полуночи. Ни одной живой души я не видел на улице. Если на шоссе мне еще изредка попадались попутные или встречные машины, то здесь мой автомобиль катился по мостовой в гордом одиночестве. Однажды дорогу мне стремительно перебежал небольшой зверь; собака или кошка — я не успел рассмотреть. В окошках, однако, кое-где горел свет, что возвращало городу вид обитаемого и некоторое подобие уюта.
Несмотря на свои нерадужные ожидания, я вскоре оказался на перекрестке под табличкой, четко указывавшей направление пути: налево — Краснодар. Я удивился: по моим понятиям, Краснодар находился справа, но решил, что указатель сообщает кратчайший путь до той самой объездной дороги, которая изображена в атласе, и свернул налево. Через некоторое время дома начали редеть, уступили место глухим заборам каких-то складов или предприятий, а потом я увидел впереди степной простор. И кустарники по обочине. Шоссе плавно изгибалось, но никакие развилки пока не появлялись в поле зрения.
…Она любила простор и природу. Замкнутых пространств не боялась, но городу, если была возможность, предпочитала деревню и скучала по размашистым пейзажам своей родины среди камерных европейских видов. Вообще-то живописные холмы и перелески Англии она одобряла, ей нравились аккуратные сельские домики, увитые зеленью, окруженные пышно цветущими палисадниками. Но по-настоящему довольной, освобожденной она становилась среди суровых и нелюдимых вересковых пустошей, когда нам удавалось выбраться на выходные в Шотландию.
«У вас в Европах, — иногда говорила она, чем страшно меня задевала: я тут же бросался объяснять, что Англия за морем и к Европе имеет косвенное отношение, — у вас в Европах слишком много народу на единицу площади. В какую глушь ни заберись, куда ни глянь, обязательно увидишь несколько населенных пунктов. Никакой перспективы. Просто… просто глаза начинают задыхаться!»
Вот я и вспомнил ее голос! Глуховатый, теплый, уютно-домашний, как потертый бархат…
Однако в Лондоне жена прижилась легко. Ей очень нравилось, что город сохранил свой старинный облик, и при этом не подавляет обилием древнего камня, что в нем так много зелени: парков, скверов, цветов.
Когда у меня выдавались хотя бы два свободных часа, она тащила меня гулять в какой-нибудь парк, независимо от погоды: заставляла дышать «хоть чуть-чуть более свежим, чем на проезжей части, воздухом». От усталости я порой упирался, но потом бывал ей благодарен: прогулка отлично развеивает утомление!..
Очередной дорожный указатель неожиданно вспыхнул в дальнем свете фар. В первую минуту я не поверил своим глазам и перечитал надпись снова. Ничего не изменилось. «Г. Славянск-на-Кубани», — гласила надпись!
Снова въезжаю под темные своды густых древесных крон, едва подсвеченных красноватым заревом, и, преодолев сплошную стену высокого кустарника, перекрывающего вид на город, оказываюсь на плохо освещенной улице. Моя хваленая зрительная память отказалась служить мне надежным инструментом в темноте, и я не был уверен, еду ли по той же самой улице, что в первый раз, или по другой.
Открывшийся вскоре моему взору перекресток развеял сомнения: я находился в том же самом месте, что и прошлый раз. Я готов был поверить, что где-то проскочил важный поворот или развилку, однако делать еще один приличный крюк, не имея ясной перспективы, не захотел. Решил ехать прямо, через центр города: где-то там, в центре, моя дорога пересечется с искомым шоссе.
Чем дальше я ехал, тем больше этажей обретали многоквартирные дома, тем плотнее они смыкали свой строй.
Я заметил темную фигуру, торопливо шагавшую по тротуару впереди. Хотел было окликнуть прохожего, чтобы спросить совета, но тот свернул в узкую боковую улочку, и я не стал за ним гнаться.
На стенах домов, в районе верхних этажей, лежали слабые красноватые блики. На миг их поглотил белый дневной свет. Прямо над головой в очередной раз сухо треснуло небо. Я притормозил и закрыл все окна, кроме одного, чтобы не было сквозняка. Не представляю, имеет ли это действие какой-либо смысл для предотвращения встречи с молнией, когда находишься внутри металлической коробки.
Улица, ровная, как стрела, влекла меня вперед, но ни одна мало-мальски выдающаяся среди узеньких деревенского вида переулочков магистраль не пересекала мой путь.
Вскоре город опять принялся заканчиваться, превратившись сначала в большую деревню, а потом полностью сойдя на нет. Улица, по которой я ехал, между тем потеряла свое асфальтовое покрытие. Под колеса норовила броситься огромная — во всю ширину дороги — неизведанной глубины лужа. Дальше чернело заросшее чем-то высоким поле. Тупик. Я развернул автомобиль и медленно, почти крадучись, покатил обратно.
В третий раз я пересек границу города.
История повторялась. Только теперь уже я оказался в роли заблудившегося среди трех сосен путника. В душу вползало колючее, едкое отчаяние, в котором смешались и досада на собственную тупость, и тягостное удивление, и необъяснимый страх. Но насмешливый голосок существа, которое сидит внутри и, никогда не поддаваясь чувствам, вечно оценивает твои поступки и мысли, ехидно комментировал: «Теперь понимаешь, что происходило с твоей женой и каково ей было потеряться ни с того ни с сего? Разве ты не думал тогда с досадой, что только с ней могла приключиться такая история — благодаря ее феноменальному неумению ориентироваться в пространстве?»
…Ее первой реакцией на любое неприятное, травмирующее событие был смех. Она смеялась над собой даже сквозь слезы боли и страха. Если она болела, я мог совершенно точно определить, когда ей становилось особенно плохо: она начинала сыпать отменными остротами. Тоска, печаль, горе — та же реакция: смех всех оттенков — от нервного хихиканья до хохота на грани истерики, но никогда — за гранью. Она умела владеть собой. Ее глаза цвета хаки — вот я и вспомнил ее глаза! — они часто улыбались, тепло и приветливо.
В начале нашего знакомства я все старался понять, отличается ли ее светлая и красивая улыбка, обращенная ко мне, от тех, что она в изобилии раздаривает другим людям — и мужчинам, и женщинам. Очень расстраивался и пугался, когда она вдруг приходила на нашу встречу серьезной, потому что мне казалось, что она печальна, не в духе, что ей попросту скучно в моем обществе. Я не сразу научился понимать, что это — высшая степень ее доверия к человеку — когда она позволяет увидеть свое истинное лицо — ту серьезную, задумчивую девочку, которой в глубине души она оставалась до сих пор.
Я узнал ее и другой. Нежной и пылкой, порывистой, смелой. Бесконечно женственной.
И наконец, я научился различать во взгляде все оттенки ее богатой натуры. Они так легко и естественно соединились в теплом, неброском сиянии любви!
Надеюсь, в качестве работника незримой вселенской фабрики, производящей тонкую материю любви, я не уступал своей жене по нормам выработки и качеству изготовляемой продукции…
Воспоминания об утраченном, казалось бы, должны были окончательно выбить меня из колеи, но я, напротив, радовался им и впервые с того момента, как понял, что заблудился, дышал полной грудью. Вновь обретенные воспоминания о жене оказались такими легкими и светлыми, что само собой верилось: все теперь наладится, теперь нам гораздо легче встретиться, чем не встретиться.
Автомобиль едва полз по дороге из-за бесконечных выбоин на проезжей части, которую только условно можно было назвать асфальтированной. Погруженный в размышления, я незаметно для себя вновь подъехал к тому заветному перекрестку, от которого оба раза начинался мой путь по городу. Я свернул в боковой проезд, остановился и вышел из машины. Автомобиль, как всегда, немелодично квакнул, запираясь.
Улица, на которой я оказался, имела сельский и малообжитой вид. Преобладали одноэтажные частные дома. Фонари здесь если и попадались, то горели с пятого на десятый тусклым красноватым светом. Местные жители, как видно, отходили ко сну очень рано, так как в соседних домах не светилось ни одно окно. Палисадники вокруг домов были окружены заборами — где грубо сколоченными из широких досок, где аккуратненько собранными из штакетника. За заборами — высокие неопрятного вида растения, как бурьян.
Я прогулялся по перекрестку, внимательно исследовал неверный указатель в надежде найти еще какие-то надписи или обнаружить, что прежде он был подвешен по-другому. Наконец я остановился посреди рокового пересечения дорог, бессмысленно уставившись в темную даль.
Нужно было возвращаться к машине, садиться за руль и продолжать путь. Но я не двигался с места. Неодолимая тяжесть навалилась на меня, ноги налились свинцом. Эта темная, неопрятная улица так напомнила мои собственные сны!
Жена, исчезая из моей жизни, докладывала мне по мобильной связи, что идет по какой-то бесконечно длинной улице, где фонари светят так тускло, что не разобрать надписей на табличках, прикрепленных к стенам домов. От тягостного воспоминания об этом телефонном разговоре снова, как тогда, болью стиснуло сердце… Потом я долго искал жену и постепенно забывал ее. Потом забыл о ее существовании совсем. Однако темная улица с черными палисадниками и глубокими выбоинами на мостовой часто снилась мне в неприятных тревожных снах.
Мне не хотелось уходить. Хотелось остаться здесь, стоять неподвижно и неподвижным взглядом смотреть вперед, вдаль.
Мой разум протестовал против того, чтобы задерживаться на этой неприветливой темной улице, в инфернальном городке Славянск-на-Кубани. Здесь нечего делать, и следует продолжить свой путь. Я должен торопиться. Жена ждет меня. Что с ней будет, если я ее не найду?!
Я сделал шаг в сторону, другой. Еще немного — и перспективу перекроет темный угол трехэтажного здания.
Я совершенно ясно почувствовал, что, даже если уйду, мое сердце навсегда останется здесь, на неприветливой, разбитой улице моих страшных снов. Нет ему, моему сердцу, ничего роднее и дороже этой чужой и страшной длинной извилистой улицы.
Вдали, там, где противоположный конец улицы растворялся в темноте, из ночного мрака проступила крошечная светлая фигурка.
Сердце полетело в пустоту. Я зашатался, теряя опору.
Я хотел пойти вперед, навстречу, но боялся шевельнуться, чтобы не спугнуть видение.
Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на дорогу, по которой крошечная фигурка торопливо шла ему навстречу. Он совсем перестал дышать.
Как ни торопилась фигурка, она приближалась очень медленно, постепенно обретая очертания, пропорции, цвет.
Серебристая, как будто светящаяся, стройная женщина сбивчиво шагала по пустой бесконечно длинной ночной улице. Тусклые фонари горели через три на четвертый; за кустами у обочин, за растениями палисадников караулила густая темнота, и стены домов чернели, сливаясь с беззвездным небом, и ни одно окно не светилось. Багровое зарево гигантского факела за его спиной слабо отдавалось в коньках крыш.
Женщина не глядела по сторонам и под ноги — только вперед. Она то и дело спотыкалась на огромных выбоинах.
В ее неровном, сбивчивом шаге он, наконец, сумел различить особенности походки.
Мучительно долгий ее переход от одного горящего фонаря до другого — и он увидел черты лица и отблеск багрового пламени в ее глазах, устремленных вверх, далеко за его спину.
Его губы, повинуясь привычке, сложились в то имя, которого он не помнил, но в легких не хватило воздуха ни на звук, ни на самый слабый хрип.
— А у меня с автобусом так неудачно вышло, —как ни в чем не бывало, весело рассказывала она. — Хотела попасть в Краснодар, а добралась вот, видишь, только до Славянска.
— Попадать совсем не туда, куда тебе нужно, на ночь глядя — это, как я заметил, одна из самых стойких твоих привычек… —вставил я.
Она робко улыбнулась:
— Точно! Откуда… ты знаешь?
Я вздохнул и пожал плечами.
— Что-то случилось на дороге. Автобусы вообще ходят очень редко, а мы еще ждали на остановке лишних часа три. Пришел краснодарский — мы все, наконец, счастливые и довольные, загрузились в него. Вдруг водитель сообщает: по техническим причинам маршрут изменен, машина пойдет только до Славянска.
— Какие странные технические причины: полмаршрута можно проехать, а больше — ни-ни.
— Не знаю, он при мне несколько раз ломался и чинился в дороге. Короче говоря, большая часть пассажиров с матом и причитаниями автобус покинула. А я из упрямства решила остаться. Мало ли еще какие трудности будут. Надо продвигаться к цели, а не от нее.
— Где же ты собиралась ночевать?! — Этот вопрос пока волновал меня гораздо больше, чем другой: какова была цель ее перемещений в пространстве.
— Мне попутчики рассказали, как найти общежитие, чтобы заночевать. Вот я и шла, искала. Сдуру отказалась — мне одна бабушка, тоже пассажирка, предлагала: «Иди, дочка, у меня переночуешь». Впрочем, что ни делается, все к лучшему: зато я вас… тебя встретила.
Минуту назад она приветствовала меня словами:
— Господи! Неужели это вы?! Как хорошо! А что вы тут делаете?
Меня поразило эти «вы». Моя ли это Александра, если она меня едва узнает?!
Я сделал шаг ей навстречу, но расстояние между нами все равно оставалось слишком большим, чтобы я мог к ней прикоснуться.
— Разве ты… вы не помните, — сказал я, едва сдерживая дрожь в голосе, — что мы давно перешли на «ты»?
— Давно? Да-да, мы вообще давно не виделись. Извините. То есть извини. А… ты меня тоже не сразу узнал?
— Конечно не сразу — в такой тьме!
— Я очень испугалась, когда увидела, что на перекрестке мужчина стоит: ночь, я одна-одинешенька. Решила так: если он двинется мне навстречу, сразу побегу. Потом в дом какой-нибудь попрошусь, чтоб приютили. Хорошо, что ты не ушел, подождал меня.
— Как же я мог тебя не подождать, Аля?
Я снова попробовал преодолеть разделявшее нас расстояние, и вновь мой шаг вперед оказался шагом в сторону. Сильный порыв ветра распахнул ворот ветровки, который она придерживала ладонью. Какая-то ткань светилась живым, огненным оттенком, окутывая шею. Такой знакомый цвет! Конец шарфа выскользнул из-под куртки и полетел по ветру. Она принялась его укрощать. Справилась. Смущенно глянула на меня. С тем же порывом ветра развеялись мои сомнения.