Я смотрел на Александру, внимательно слушал ее. Мне стало спокойнее. В двух шагах передо мной весело улыбалась и с трудом припоминала меня как давнего случайного знакомого моя настоящая суженая, та единственная, которую я искал.
Она еще ни разу не назвала меня по имени. Она не помнила моего настоящего имени и стеснялась произнести ту дурацкую кличку, которую знала в самом начале нашего знакомства.
В первый же раз я случайно оказался у нее дома, в небольшой компании ее коллег — ученых-психофизиологов. Она и я смотрели друг на друга с симпатией — тем дело и ограничилось. Ухаживать за ней я стал не сразу: я был совершенно уверен, что у этой симпатичной, умной и приветливой молодой женщины есть муж или постоянный партнер. Моей уверенности нисколько не мешал испорченный кран в ванной комнате: мало ли, занят человек или куда-то надолго уехал. Мне знаком голодный, напряженный взгляд одиноких женщин. А ее защитного цвета глаза были безмятежны.
Лишь пару месяцев спустя, в начале осени, я узнал от общего знакомого, что нет у Александры Рябининой ни мужа, ни друга, и поспешил встретиться с ней вновь. А в ноябре мы уже поженились.
Много позже она однажды решилась признаться мне, что ее больно ранило мое исчезновение после первой встречи: я ведь не скрывал, как она мне понравилась, — а после взял да и пропал!
Вот теперь она и смотрела на меня с радостью, обидой и робкой надеждой — именно так, как смотрела в начале нашей второй встречи.
Случайные капли будущего ливня падали на нас, пока еще не угрожая промочить до нитки.
Я сказал, что в Славянске по делу, и спросил, зачем Александра так стремилась в Краснодар. Та ответила, что это целая история, она потом расскажет, если мне будет интересно.
— Я хотела обязательно успеть туда съездить пораньше, а то Гоша грозился на днях везти нас всех дальше на Кавказ.
— Гоша?
— Георгий — муж подруги. Мы приехали только сегодня утром. Остановились далековато от пляжа. Сразу побежали купаться. Все вещи сложили в один рюкзак, который нес Гоша. Когда вернулись с пляжа, ребята повалились спать — сутки ведь ехали без отдыха, а я решила, не откладывая, рвануть в Краснодар.
Я слушал молча: в горле застрял комок.
Друзьям она написала записку, чтобы не волновались. И, только усевшись в автобус, обнаружила, что забыла вынуть из общей сумки кошелек и мобильный телефон!
— Пришлось ехать налегке. Кое-какие деньги завалялись в кармане брюк. Хватило на автобусный билет. Еще остался полтинник с мелочью.
«Полтинник»! Я немедленно взял след:
— Но оставшиеся деньги ты бы потратила на ночевку в общежитии! Как собиралась ехать дальше, до Краснодара и обратно?
— В крайнем случае автостопом. Но, я думаю, мне бы хватило: здесь такие низкие цены!
— Автостопом? Ты путешествуешь по России с одной пятидесятирублевкой в кармане? Не может быть!
«Ну, покажи мне этот полтинник!» — хотел я крикнуть.
— Хочешь, покажу?!
Я замер: как легко она прочитала мою мысль! И вспомнил: так бывало часто между нами.
— Ну, покажи.
Она проворно вывернула наружу оба кармана ветровки, достав оттуда металлическую мелочь. Затем распахнула курточку и, извиваясь, принялась выворачивать карманы слишком тесных джинсов. Как же она хороша! У меня перехватило дыхание. Я опять спонтанно сделал шаг вперед, однако не приблизился к ней ни на дюйм.
— Вот, видишь?
В руке она держала несколько крупных монет, похоже, пятаки, и пятидесятирублевую бумажку. Вывернутые карманы смешно трепыхались на ветру.
— Убедился?
— Кстати! — воскликнул я как можно естественнее, — не убирай пока свое сокровище. Дай мне на нее посмотреть поближе.
— На что?
— На купюру эту пятидесятирублевую.
— Зачем?
Ее тон едва уловимо изменился. Откуда это вдруг возникшее сопротивление?
— Покажу тебе фокус. Я его недавно освоил.
Любимая женщина смотрела на меня с подозрением.
— Ну нет. Ты ее порвешь на мелкие кусочки и скажешь, что фокус не удался, а она у меня последняя.
Я вздрогнул: она опять прочла мою мысль!
Настаивать дальше не имело смысла. Я чувствовал, как нарастает в ней сопротивление.
— Ладно! — сказал я, постаравшись добавить в интонацию легкого лукавства и загадочности и демонстративно сделав совсем коротенький шажок назад. — Пойдем к машине: дождь начинается.
Интересно, сможет ли она сесть в мою машину, хотя бы на заднее сиденье?
— Пойдем.
Она сделала шаг мне навстречу — получилось вбок. Расстояние между нами не сократилось. Она все еще держала в руках деньги. Осознав это, она приостановилась, чтобы рассовать их по карманам. Задумалась, глядя на синюю бумажку. Взглянула на меня.
— Виктор!
Ура! Она назвала меня по имени!
— А какой фокус?
Я искренно засмеялся. Сработало! Однако если я снова попрошу передать мне купюру, сопротивление вернется. Я изучил фольклор на тему неразменной монеты. Есть… есть единственный естественный способ хотя бы ненадолго заполучить ее в руки: надо что-нибудь продать!
— Сейчас покажу, он короткий. Для начала давай свою бумажку, а я дам тебе за нее в залог фунт стерлингов. Идет?
— Идет! — азартно воскликнула Александра.
Я наугад достал из кармана бумажку, глянул — действительно попался фунт. Чистая случайность: намеренно я не потащил бы с собой за море такую мелочь.
Правой рукой я подал ей фунт, левую придержал в кармане: пусть она первая протянет мне искомую купюру. Ей пришлось немного наклониться вперед, чтобы взять фунт. Она автоматически сделала шаг ко мне, снова промахнувшись вбок.
— Держи!
Теперь обе ее руки были протянуты ко мне, и обе моих — к ней. Непереносимо хотелось схватить белые ладони, притянуть ее к себе. Но наши пальцы не соприкоснулись.
Быстро, пока не передумала, я принял у нее пятидесятирублевку.
Я едва не взвыл! Как будто сильный разряд тока продернулся по всей руке — от кончиков пальцев до плеча. Пальцы на мгновение непроизвольно разжались.
Александра тихонько ойкнула и отдернула руку: видно, ей тоже досталась искра электрического разряда.
Трепыхнувшаяся в моих пальцах бумажка исчезла. Я быстро сжал ладонь в кулак, взглянул на жену. Та смотрела на меня в спокойном ожидании: она не заметила исчезновения купюры.
— Загляни в карманы и скажи мне, что там есть, — уверенно распорядился я, почти не сомневаясь в том, что произойдет дальше.
Аля улыбнулась, передернула плечом — от этого знакомого жеста по моему телу прокатилась горячая волна! — и сунула руку в карман джинсов.
— Вот твой фунт. Как ты это сделал?!
— Еще раз! — воскликнул я, не давая ей опомниться.
Александра энергично кивнула.
Начал накрапывать дождь — она, заинтригованная, увлеченная, сбитая мною с толку, не замечала. Как я любил, как я всегда ценил в ней эту порывистую страстность, эту готовность к веселым авантюрам! Только для меня в данном случае происходившее совсем не было легкой, беззаботной игрой.
На этот раз я обменял ее купюру на стофунтовую бумажку: пусть у нее останется, если что.
Я приготовился к удару током, но не ожидал, что он окажется в десять раз сильнее, чем предыдущий. Рука на несколько секунд отнялась. Когда я сжал кулак, в нем снова оказалась пустота.
Жена слабо пискнула, потерла пальцы.
— Как ты больно стреляешься! Что это ты такой наэлектризованный?
— Прости. Это из-за грозы. Весь воздух пропитан электричеством.
Я помахал перед Александрой пустой ладонью, демонстрируя отсутствие в ней полтинника.
Она не стала ждать моей команды, самостоятельно заглянула в карман.
— Есть!
— Еще!
— Нет. Хватит экспериментов! Колись, как ты это делаешь.
В висках застучало. Я очень не хотел говорить ей правду, еще не сознавая почему.
— Ты телевизор смотришь, радио слушаешь?
— Естественно. Я всегда новости смотрю, — сказала Александра нежно и со значением.
Когда мы только начинали встречаться, я был корреспондентом, работал для телевизионных новостей.
— Ты слышала что-нибудь о проблеме «неразменной купюры»?
— Очень много… — произнесла она медленно, в ее голосе послышалась настороженность.
— Это не выдумка. Неразменная купюра в самом деле существует. И она находится в твоих руках.
Ее лицо быстро и страшно менялось. Как будто я ударил ее. Мне казалось, я вижу даже в полутьме, как она бледнеет. Стремительно сменяли друг друга растерянность, паника и, наконец, ярость. Сказать, что любимая смотрела на меня со злостью, с ненавистью — было бы неверно. Смертельная, не знающая преград ярость затравленного зверя потоками изливалась на меня из ее глаз, от ее сжатых губ.
— Так наша встреча не случайна. Ты искал меня. И вот для чего, — сказала она ровно, не повышая голоса. — Ты — журналист, — произнесла она с предельной гадливостью, — тебе нужна сенсация.
У меня перехватило дыхание: какой естественный, единственно возможный вывод, если учесть, сколько и что именно она знает на данный момент обо мне и о ситуации в целом.
Я даже не сразу осознал, что она перешла на английский — как будто желала подчеркнуть, что не намерена принимать от меня и такую малость, как общение на более удобном для нее языке.
Я решил отвечать тоже по-английски, чтобы ей не противоречить.
— Аля, любимая, — сказал я громко и торопливо, пока она еще слушала, — все не так! Я приехал за тобой, я искал тебя, как безумный. Эта чертова купюра мешала нам встретиться и до сих пор мешает сойтись. Ты видишь, что мы не можем подойти друг к другу ближе, чем на два шага?!
— Я не желаю подходить к тебе ближе, — отрезала любимая с прежней яростью.
— Мне не нужен этот полтинник. Я прошу тебя только об одном: порви его! Уничтожь его немедленно! Тогда посмотришь: все встанет на свои места.
— Прекрати паясничать! Забери то, за чем пришел. А я посмотрю, с какой скоростью ты после этого вновь исчезнешь из моей жизни.
Я чувствовал всю остроту ее страдания. Я понял, что есть только один способ помочь — взять у нее опасные деньги.
Купюру она не протянула — швырнула.
Не медля ни секунды, я подхватил падавшую бумажку.
На этот раз удар оказался не таким уж и сильным. Но пришелся он прямо в сердце. Я держал купюру только бешеной злостью. Мне было действительно наплевать на состояние и сохранность моего тела; мне было безразлично, сдохну я в следующее мгновение или проживу еще несколько. Главное, чтобы даже мертвая рука продолжала железной хваткой сжимать проклятые деньги.
Через несколько мгновений чернота перед глазами рассосалась. Я еще не мог вздохнуть, но сумел разглядеть свой трофей.
Я чуть снова не выронил бумажку. В моей руке трепыхался, судорожно зажатый, один фунт стерлингов.
Я с трудом развернул кисть — и на обратной стороне купюры прочел начертанные крупным готическим шрифтом слова: «Самое дорогое, ч…» Продолжение фразы закрывали мои пальцы, но я его помнил: «…что у меня есть».
Яркая вспышка молнии сверкнула над головой. И такое же яркое, четкое вспыхнуло воспоминание: узенькая, уютная лондонская улочка, моросящий дождь, моя машина наискосок посреди дороги, тревожно моргающая желтыми огнями, я растерянно оглядываюсь, стоя на тротуаре, и в руке у меня холодный, мокрый брелок в виде фунта стерлингов с готической надписью.
Кол, воткнутый в сердце, стал стремительно истончаться, таять. В отдалении затихали долгие раскаты грома.
— Ну и что долженствует символизировать вся эта пантомима? Напряженную внутреннюю борьбу?
В голосе жены уже не было прежней ярости, хотя она старалась изобразить сарказм. Мое поведение не укладывалось в рамки выстроенной ею версии. Она не понимала, что со мной происходит. В душу закралась обида: неужели она не видела, что мне действительно больно?! Я чуть Богу душу не отдал ради нашего общего с ней блага! Неужели она способна чувствовать только собственную боль?
Молча, не глядя на жену, я занялся своим трофеем, вымещая на нем и злость, и остаточное напряжение, и разочарование.
Прежде всего, я попытался порвать его. Оказалось, что бумага закатана в пластик, пальцы скользили по ламинату. Попробовал разломать ламинат — силы не хватило. Я медленно, с напряжением выгибал его, пробовал разбить рывком. Материал все время упруго разгибался, больно ударяя по пальцам. Я злился все сильнее и упорно повторял попытки.
В какой-то момент я повернул голову вбок и увидел женщину в темной одежде, медленно, старческой походкой приближавшуюся к перекрестку, на котором мы стояли. Мелькнуло удивление: в непогоду, в столь поздний час. Но мне было не до нее.
— Давай, я тебе помогу, — услышал я родной голос с осторожно-примирительной интонацией.
Злость и обида отлетели в небытие.
Крепко ухватившись обеими руками за один конец ламинированной купюры, я протянул второй жене.
Она взяла тоже обеими руками.
Я хотел было предложить скрутить вещицу в разные стороны — взять на излом. В это время я услышал звук медленных, шаркающих шагов, далеко разносившийся во влажном предгрозовом воздухе. Обернулся, вспомнив про пожилую женщину, и узнал ее!
— Вы хотите получить эту вещь назад, леди? — крикнул я по-английски.
— Не только вещь, — спокойно ответила та, — но и плату за ее использование.
— Какая плата вам нужна?
Старуха остановилась и смотрела на нас молча, пристально, как бы прикидывая, что с нас можно взять.
Вдруг жена вскрикнула:
— Нет! — и зашептала мне: — Виктор, не соглашайся ни в коем случае! Она отберет детей!
Детей? Я тупо уставился на Александру. Каких детей?! Хотя… Мы так давно потеряли друг друга… Почему она не могла родить детей… от кого-нибудь? Нет, постойте… Как это «давно»? Всего год. Года достаточно. Или она имеет в виду детей, которые могут родиться у нас?
Старуха смотрела на меня с усмешкой, и я понял, что Александра угадала верно.
Чьи бы там ни были дети, я не отдам их во власть морока.
— Крути! Вправо, как можно сильнее! — крикнул я жене и сам резко повернул по часовой стрелке свою часть купюры.
Ламинат треснул, вслед за ним порвалась и бумажка. Я выхватил у жены кусочек, остававшийся у нее в руках, и принялся рвать бумажку на мелкие клочки. Собственные руки я видел то смутно, то отчетливо, они как будто мелькали рваными кадрами плохонького любительского кино. Я не сознавал, что освещение меняется от беспрерывно сверкающих молний. Шум, стоявший в ушах, я также не идентифицировал как гром. Наконец я вовсе перестал видеть что-либо вокруг: все очертания расплывались и текли перед глазами. Лишь после этого я осознал, что проливной дождь заливает мне глаза, ледяные струи лупят по лицу, шее, а одежда холодным компрессом прилипла к телу.
Я подбросил вверх бумажную крошку. Она последний раз сверкнула, разлетаясь в свете очередной вспышки. Потом стихия взяла тайм-аут: гром и молнии прекратились, дождь внезапно притих.
Я услышал около самого уха интеллигентный спокойный голос:
— Стыдно, молодые люди! Испортили ценную вещь, к тому же чужую!
Я обернулся. Пожилая леди по-прежнему стояла в отдалении от нас, просто влажный воздух хорошо проводил звук.
— На что вы надеялись? — продолжала она. — Ведь ночь совсем коротка!
Как будто в подтверждение ее непонятных слов, небо треснуло новым громовым ударом прямо над нашей головой.
Старуха развернулась и медленно, с достоинством неся седую голову, зашагала прочь.
Я посмотрел на жену. Та завороженно глядела вслед моей собеседнице.
Я сделал шаг по направлению к Александре. Второй шаг — и я уже держал ее в объятиях!
— Жена!