Я не видела реакции в зале, когда я произнесла то, что так давно жило во мне и с чем я, не могла смириться. У меня потемнело в глазах, и я успела еще сделать несколько шагов, прежде чем потерять сознание.
Через мгновение, я едва смогла приоткрыть отяжелевшие веки и почувствовала, как знакомые ледяные руки куда-то меня уносят.
Мне было так плохо. Вся затаенная боль вырвалась наружу, совершенно лишая меня способности рассуждать. Я могла думать о смерти, как о спасении. И что странно, я слышала, что перед смертью люди видят всю свою жизнь, но в моем затуманенном болью сознании внезапно всплыл давно выученный стих:
Мне смерть представляется ныне
Исцеленьем больного,
Исходом из плена страданья.
Мне смерть представляется ныне
Благовонною миррой,
Сиденьем в тени паруса, полного ветром...
Мне смерть представляется ныне
Домом родным
После долгих лет заточенья.
Я на миг смогла открыть глаза, вокруг все плыло от движения и только лицо Калеба, внезапно приобрело четкость и ясность, но на это и несколько слов, ушли все мои силы:
- Лучше убей меня... дай мне умереть, - прошептала я и, унося мучительный взгляд серебристых глаз, отключилась.
Глава 8. Возвращение
Хочу дыханье там своё оставить......
Расплата по счетам бесценной жизнью,
И по дыханью пальцем проведу
Кривую, ломаную память...
(автор неизвестен)
Я пребывала в темноте, и знала, что необходимо противостоять ей. Ко мне возвращалось сознание и люди, которые обращались ко мне, находились далеко-далеко, на другом конце света. Вдруг я понимала, что за руку меня держит кто-то с обжигающе холодной кожей, и хотела открыть глаза, но не хватало сил. Кто это: родители или Калеб, я не понимала.
Каждый раз, когда я приходила в себя, мне было или слишком холодно или чересчур жарко, словно кто-то поочередно кладет на меня лед и раскаленный уголь. Не знаю как, но даже в этом странном, замершем царстве тьмы, я поняла, что льдом были руки. Но все же, кому они принадлежали, я не знала. По тем обрывочным разговорам, что мне чудились или снились, я поняла, что происходящее со мной - следствие подавляемой депрессии и шока. Какого шока? Что за депрессия? Слова оставались номинальным сообщением информации, которую я не могла сейчас воспринимать.
Когда я просыпалась и открывала глаза, я не могла найти в себе сил говорить. Мне было плохо, я чувствовала боль. А во снах постоянно видела все то, что случилось тогда в Чикаго. Вновь и вновь сон повторялся и не становился менее страшным, с каждым новым разом в нем добавлялись детали. Я видела вещи, которые я не заметила бы, будь сейчас по-настоящему там.
Иногда, чувствуя руки мамы и слыша молитвы, которые она шептала, мне хотелось утешить ее, но я не могла, и от этого становилось еще хуже. Я мучилась вдвойне. Во снах, все то, что я так давно не могла себе простить, казалось мне в три раза хуже. Я наказывала себя, просматривая все раз за разом, заставляя свой мозг работать, и, кажется, лихорадка еще сильнее бралась за мое тело, словно хотела лишить меня способности видеть какие-либо сны. Я так желала умереть, что даже говорила об этом вслух.
Но чаще всего мне снились глаза Калеба, даже во сне не смотрящие на меня с любовью. Я кричала, как ненавижу его, в другое время звала, желая почувствовать именно его охлаждающее пожатие. И не знаю, снилось ли мне это или нет, но точно чувствовала его запах, и кто-то брал меня за руку и утешал. Но даже там, находясь в темноте, сотканной из моих самых жутких кошмаров, я не могла надеяться, что это он.
И конечно самым жутким сном был ОН. Тот, кого я считала своим другом, в кого была почти влюблена и кому доверяла. Тот, кто разбил и разрушил мою жизнь в ту ночь в Чикаго. Странно, но мой мозг скрывал от меня его лицо, хотя я точно помнила, как ОН выглядит. Все, о чем я могла мечтать во снах - это отомстить. Вернуть контроль в свою жизнь, который ОН отобрал в ту ночь.
Впервые, когда я осознанно очнулась и почувствовала, что комната перед глазами не плывет, была ночь. Я смутно оглядывала очертания комнаты, заполненной запахом цветов. Казалось, она превратилась в оранжерею, и меня это начало раздражать - цветы я не любила и не понимала, зачем Самюель оставила все эти веники здесь. Но я была не одна, на стуле кто-то сидел.
- Как ты себя чувствуешь? - спросил знакомый насмешливый голос, и последовала вспышка света, ослепившая меня.
- Выключи ее, - простонала я и отвернулась, закрывая глаза, прослезившиеся от резкой боли.
Калеб свет не выключил, но опустил лампу, чтобы свет не бил мне в лицо.
Понемногу мои глаза адаптировались к рассеянному мягкому свету, и я смогла взглянуть на него. Глаза Калеба были черны, а под ними залегли тени - таким я видела его впервые. Но он не пугал меня, а скорее мне стало жалко его. Хотелось протянуть руку и дотронуться до его лица.
- Надеюсь, получше тебя, - наконец смогла выдохнуть я. Мой голос казался мне сиплым, но в тишине ночной комнаты звучал так ясно и четко, что даже резал слух.
- Я бы так не сказал, - ответ Калеба звучал сухо, под стать кислому выражению лица.
Прошли минуты, прежде чем я нашла в себе силы вновь заговорить.
- Где мои родители?
- Твои родители на охоте. Решили оставить меня, потому что я быстрее любой машины доставлю тебя в больницу, если что-то случится, - он замолчал на мгновение, будто слова давались ему так же тяжело, как и мне, - Если тебе неприятно, что я нахожусь здесь, я пойду в другую комнату.
- Нет, - слишком поспешно откликнулась я и, поморщившись от такого явного проявления своих чувств к нему, добавила, - лучше принеси мне воды.
Ничего не сказав, он метнулся из комнаты - я даже не успела поправить волосы, когда он уже вновь стоял около меня с полным стаканом. Несомненно, он даже капли не пролил.
- С-спасибо, - не любила я все эти вампирские фокусы. Конечно, родителям было проще двигаться так, органичнее, но ради меня они приучились сдерживать свои порывы дома.
- Значит, ты хочешь сказать, - злость придавала мне сил говорить, - что мама была уже доведена до грани жаждой. Терцо не мог отпустить ее саму, а Грем пошел с ними для поддержки, и ты оказался единственным вампиром, способным меня оберегать и не собирающимся меня, так сказать съесть. У тебя намного больше выдержки, чем у моих родителей. Даже не предполагала.
Выпив воды, я почувствовала себя способной на более длинные фразы, словно вода могла дать мне силы.
- Кстати, по-моему, тебе тоже не мешает поохотиться. Что подумают твои фанатки, увидав тебя таким, - не знаю, откуда у меня взялись силы на сарказм.
- Я пойду утром, когда вернуться твои родители, - отозвался Калеб, скрывая улыбку, и отвел взгляд, видимо стараясь не смущать меня чернотой глаз, - Терцо... то есть твой отец, доверяет мне, но если ты боишься, скажи...
- И ты уйдешь, - досказала я за него, закатывая глаза. Он начинал меня раздражать. - Да-да, я и в первый раз поняла. Но если ты не хочешь сам здесь быть, то иди, и не надо все валить на меня. Сомневаюсь, что во время твоего отсутствия со мной что-либо случится.
Калеб был удивлен, почти возмущен:
- Я совершенно не это имел в виду.
Его глаза горели недобрым огнем, и я получала странное удовольствие, видя, что он хоть как-то мучается из-за меня. Увидев, как я смотрю на него, он закрыл глаза, тем самым будто бы отгородившись.
Потом Калеб надолго замолчал и словно застыл, я даже подумала, что оглохла, - от него не доносилось ни звука. Я немного поерзала под одеялом, чтобы услышать хоть какой-то звук.
- Тебе больно? - он почти моментально подскочил ко мне и поставил руку на лоб. Я охнула, но не от его холодности, а от необычайной близости, к которой не привыкла. Скрипнув зубами, он убрал руку.
- Все... хорошо, - выдохнула я, стараясь скрыть дрожь от его прикосновения, - Просто проверяю, не оглохла ли я.
- Понятно, - буркнул он, и на его лицо вернулось знакомое мне раздражение. И снова замолчал, как и раньше не обращая на меня внимание. Все то же переигрывание ответственности. Наверняка мои родители не просили везти меня в больницу от каждого чиха.
Вынужденно наслаждаясь тишиной, я чувствовала, как усталость наваливается, накатывая на меня волнами, с каждым разом все сильнее, но один вопрос, мучивший меня так давно, внезапно занял все мои мысли, теперь не давал закрыть глаза. И я никак не могла решиться задать его.
- Все хотела спросить, - я набралась сил и смелости и посмотрела на Калеба в упор, боясь, что в последний момент струшу. - Не знала, как ты отреагируешь, но раз мы одни...
Он нетерпеливо открыл глаза и посмотрел на меня.
- Не тяни,... спрашивай, хуже не станет, - устало вздохнул он, и словно человек, удобней устроился в кресле. Я как завороженная смотрела за его движениями.
Хуже чего? - подумала я, но не решилась переспросить. Нужно узнать ответ хотя бы на один вопрос.
- Как ты объясняешь своим... - я хотела сказать пассиям, как называла их Оливье, но передумала, - девушкам то, что твоя кожа такая... ледяная и... гладкая? Неужели их это не интересовало?
Мне все тяжелее было держать глаза открытыми, я вздрагивала каждый раз, когда они закрывались, упрямо возвращаясь к Калебу.
- Конечно же, спрашивали, - хмыкнул самодовольно он, наверное, даже не понимая, как сейчас хорош, при тусклом свете лампы, - и хотя ты наверняка считаешь, что все они тупы (с легкой руки наших общих подруг), оказывается, даже они слышали о плохом кровообращении. И притом, не знаю, что рассказывали Сеттервин и Оливье, о том, как встречались со мной, я очень редко иду на телесный контакт. Я стараюсь, как можно дольше избегать его, если ты конечно понимаешь...
Прошло несколько минут, я почти засыпала, но все еще следила за нитью разговора.
- Вот почему...? - скорее утвердительно сказала я, не открывая глаз.
-Что почему? - голос Калеба звучал непонимающе и сердито. Ему не нравилось когда что-то ему не подчиняется.
- Вот почему не больше 3 недель. Ни одна девушка не выдержит встречаться с таким, как ты и не чувствовать... - последнее слово я намерено не сказала, сделав вид, что заснула. И хотя так оно почти и было, я еще успела услышать его тяжелый вздох.
Прошла неделя после того, как я очнулась, и около моей кровати сидел Калеб. Он почти не появлялся днем, а когда все же приходил, я или спала, или он молчал. Меня раздражало его поведение, словно меня изучают.
Сегодняшний день можно было назвать почти веселым. Я уже свободно бродила по дому, и мне даже разрешали разогреть себе еду самостоятельно. И самое важное, это был первый день, когда ко мне, хвала небесам, перестал приезжать врач. Меня раздражали его глупые вопросы, и руки так бесцеремонно обследующие меня.
Часа в четыре появилась Бет и избавила меня от просмотра очередного сериала по телевизору (так и ни одного матча по хоккею!). Ворвавшись как тайфун, она тут же очаровала моих родителей и подняла настроение мне. Прям свет в конце туннеля, постоянного чередования дней.
- Надеюсь, до следующей субботы ты выздоровеешь полностью, а то все мы уже точно собираемся поехать к "Терри", и я так хочу, чтобы и ты поехала, - Бет прилегла на кровать около меня. - Это просто кемпинг. Разложим палатки, будет костер, гитары. Теренс и Калеб классно поют! Будем жарить сосиски, прям как у вас в Америке и даже зефир! Ты даже себе не представляешь, какое там прекрасное небо ночью.
Я молчала, наслаждаясь беззаботностью Бет, и думала, как можно полюбить человека, зная его не полных два месяца. Но, наверное, Бет подкупила меня еще тогда в первый день в школе. В порыве я обняла ее и вновь опустилась на кровать.
Она выглядела довольной, но смущенной:
- Знала бы ты, как все мы переживали. И хоть тебе не нравятся такие разговоры, Калеб себе совершенно места не находил, особенно плохо было, когда он слышал, как кто-либо обговаривал то, что ты сказала на лекции...
Она замялась, но я не обиделась:
- Все в порядке, ты даже и не знаешь, какое облегчение принесло то, что об этом знает еще кто-нибудь. Я наконец-то свободна от того, что случилось и больше себя не ассоциирую с... - я на миг смолкла, не зная смогу ли сказать это слово, - с изнасилованием.
Я улыбнулась, понимая, что действительно свободна. Депрессия почти прошла, я чувствовала себя хорошо. И от странного поведения Калеба я не злилась как раньше, хотя мои чувства к нему становились лишь сильнее. Я каждый день ждала его, даже зная, что он будет отмалчиваться и разговаривать лишь в редких случаях.
- Если я захочу об этом поговорить - то ты будешь первой.
Было видно, что Бет приятно такое слышать.
Ну, а я сделала вид, что не слышала ее слов о Калебе. Я и так слишком часто думала о нем, и что странно, на это откликался ребенок. Срок подходил к седьмому месяцу, и мой живот увеличился (куда уже больше!).
Я все еще не могла понять, что же меня так раздражало в Калебе в последнее время, так как теперь, я почти не злилась.
Чтобы отвлечься, я предложила Бет:
- Подойди к крайнему ящику и открой.
Она живо соскочила с моей кровати, чем напомнила мне, что я еще почти три месяца не смогу повторить подобное. Она театрально открыла дверцу со звуками "ТА-ДАМ!!!". В прозрачных чехлах висело куча одежды, напоминающей мне о Чикаго и обо всем том, что следовало забыть. У меня новая жизнь и старой в ней нет места. Мое умение закрывать на прошлое глаза, можно было назвать спасительным кругом. Половина всего этого было новым, купленным мной незадолго до ТОЙ ночи. С некоторых вещей я даже не срезала бирки.
- Не хочешь помочь мне избавиться от прошлого? Как понимаешь, я еще полгода не смогу влезть в свой нормальный размер, а одежда стоит...
Бет просто остолбенела. Она, трепеща, прикоснулась к одной из бирок и хрюкнула:
- Ты сдурела, это дизайнерские вещи!!!
Я смущенно улыбнулась. Конечно же, я могла объяснить Бет свое стремление к дорогому и шикарному. Но вряд ли она выдержала бы такую правду обо мне, учитывая то, что уже знала об изнасиловании. Как я могла рассказать ей, что первый год, после того как родители нашли меня, я припрятывала еду под кроватью, боясь, что завтра ее не станет. А о чем кричала моя машина? О деньгах! Но понять меня смогут лишь те, кто голодал. Наверное, такие люди еще долго откладывали еду в погребах и объедались до тошноты. Также я до этого момента накапливала вещи, боясь, что деньги когда-нибудь исчезнут. Главное, что родители перестали из-за этого переживать. Если бы Самюель могла, она, несомненно, плакала бы, когда я десять лет назад прятала еду и спала под холодильником.
Не раз с Фионой мы голодали, когда деньги уходили на очередную дозу. И поэтому так странно было это вспоминать теперь, будто смотришь чужие воспоминания. Возможно, так чувствует себя Калеб, когда видит чужое прошлое.
- И что, ты позволишь этим вещам залежаться? Мне тогда придется их выкинуть, они занимают место, а я должна купить себе подходящую одежду, - удивилась я, пожимая плечами. Я видела, как Бет загорелась, разглядывая вещи сквозь полиэтилен. И содрогнулась - это почему-то напомнило мне комнату Дрю. Мне вспомнилась, что его кровать была застелена чем-то подобным, странно, почему мне вспомнилось это именно теперь. Тогда я вообще не обратила внимания.
Наверное, она решила, что я сошла с ума, но долго ее уговаривать не пришлось. Будь я на ее месте, вообще бы не сопротивлялась.
- Выкинуть? - она в ужасе посмотрела на меня. - Тебя Чикаго разбаловал!
Она покачала головой и принялась вытягивать вещи из шкафа.
- Жаль у нас с тобой размер ноги не одинаковый, отдала бы тебе несколько пар обуви, - посетовала я, распаляя ее еще больше.