Я стояла напротив, как дура, свесив руки, и смотрела то на Шельгу, то на Быкова.
— Ты что, совсем ног не чувствуешь? А так? А пальцами пошевелить можешь?
— Быков… — тихо позвала я.
Быков резко мотнул головой. Открыл глаза. Но меня он не видел — смотрел внутрь себя.
Шельга выпрямился. Поглядел на быковские ноги. И сказал — тихо, яростно, убежденно:
— Проклятый город!
— При чем тут город? — сказала я, — У него же ранение было. Видели шрам?
— Ранение? — неприятным голосом повторил Шельга, — а то, что вам тогда плохо было? А то, что у меня ни одна ссадина, ни одна царапина не заживает? А то, что каждую ночь кошмары — я спать боюсь — нервы, скажете? Нет, хватит! Пора убираться отсюда. И эти… тоже уйдут. Они сами боятся. Им уже не до заводов, не до взрывов. Они готовы бежать отсюда куда глаза глядят.
— Шельга, — вдруг тихо сказал Быков, — а ты думаешь, нас отсюда выпустят?
— То есть? — круто повернулся к нему Шельга.
— Там тоже кое-что знают… и тоже не знают, что со всем этим делать. Я бы на их месте установил жесткое кольцо вокруг города. Жестче, чем при военном положении. И никого бы не пропускал. Создать на границе изолятор для выходцев из зоны. А если это… переползло через реку… мы же ничего не знаем… почище Чернобыля.
— Узнать бы, кто все это… — ожесточенно оборвал Шельга.
Быков посмотрел на него, как на сглупившего мальчишку.
— Здесь не найдешь врага, Шельга. Это не инопланетяне и не террористы… и, может быть, даже не закон природы. Мы не знаем, что Это. Но уже готовы драться. Если бы ты знал, как я устал драться. Всю жизнь. Во дворе. В школе. За девчонок. За лучший кусок. За интернациональный долг. За то, чтобы вернуться… Я устал.
— Так что, оставить все как есть?
— Не знаю… Может быть.
Шельга с мгновение смотрел в окно на утреннее желтое небо. Потом повернулся, бросив через плечо:
— Поищу машину.
Быков медленно оторвался от стены, повернулся, обхватив руками подушку, лег, упершись лбом в спинку кровати. Я глядела в его неподвижную широкую спину. На белый шрам возле самого позвоночника.
— Всегда готов к бою и обороне, — сказал Быков в подушку, — и хотя ему страшно… а ему очень страшно, Дина… не за себя. За людей. Можно сказать за человечество. Страшно, потому что он здесь ничего не сможет сделать. Обычные схемы здесь не проходят. И нет осязаемого врага. И оружия, которым его можно остановить… Он готов драться.
— А ты?
Быков хмыкнул в подушку.
— У меня иммунитет. Благоприобретенный.
Я дотронулась пальцами до шрама.
— А это зарубка. На память, — сказал Быков. — Не убивай!
Сама неожиданно для себя я наклонилась и дотронулась губами до шрама. Быков вздрогнул. Сказал через паузу:
— Научилась жалеть. И то хлеб. Но только не надо. Меня жалеть еще рано.
Он тяжело повернулся, устраиваясь поудобнее.
— Ты в парк ходила?
— Разок заглянула. И пошла. Жутко. Фигня там какая-то фиолетовая лезет. Вьющаяся.
— Я тут прикинул. Больше всего… аномалий в районе комбината. — Быков подпер рукою щеку и печально посмотрел на меня.
— Ты сколько раз на комбинате была?
— Раза четыре. А что?
— Твоя ссадина на плече зажила?
— Нет, а…
— А как насчет кошмаров?
— Каких?
— Ночных.
— Нет у меня кошмаров! Мне сны приключенческие снятся, цветные — закачаешься. Просыпаться неохота.
— А вообще здоровье?
— Чего ты привязался?
— Отвечай, Динго. Ты сейчас для меня объект исследования.
— Сам ты… Нормальное у меня здоровье!
Быков рассеянно похлопал себя по голому животу.
— Мы можем только наблюдать. Экспериментировать С собой. З-забавно, да?
— Интересно, — возразила я, — здорово.
Быков посмотрел на меня, вскинув бровь. В глазах его прыгали прежние чертики.
— Экземпляр, — сказал непонятно. — Попадаются же…
Мы смотрели в окно. Почему здесь никогда не бывает голубого неба? Заводы же почти не дымят, а небо желтое… Желтое небо прорезала кошмарных размеров зеленая молния. Полыхнуло голубым. Мы подождали — грома не было.
— Краски-то, краски… — пробормотал Быков. — Ты снимаешь?
— Надо еще фотки скинуть на диски, память переполнена. А у камеры аккумулятор подсел. Заряжается.
— Где ж там твой Шельга?
— Не мой он, не мой!
— Ну не твой так не твой. Злишься, что не твой?
— Щас ка-ак…
— Не трогай инвалида! О, идет!
— Где ты увидел?
— Я почувствовал. Я теперь очень чувствительный, знаешь… Динго, он, по-моему, не один. Дай, не хватайся!
Он повернулся лицом к двери, взяв наизготовку автомат. Через несколько минут мы услышали в коридоре шаги.
Шельга вошел первым.
— Встречайте гостя!
Мужик в военной форме шагнул через порог, огляделся. Хмыкнул, увидев автомат, лежащий на коленях у Быкова.
— Славно устроились!
Только сейчас спохватившись, что шляюсь в неглиже, я начала натягивать штаны.
Мужик прошелся по комнате, выглянул в окно, круто развернулся:
— Мы пригнали машину. Ищем оставшихся второй день. Развелось вас тут, как собак нерезаных. Лезут и лезут. Сказано — нельзя! Нет — лезут.
— А почему нельзя-то?
— А вы что, уже совсем не соображаете? Я один день в городе и уже такого нагляделся! Вон уже террористы вышли. Большая группа, слушай! Сдались. До завтрашнего дня надо всех вывезти. Закрываем Город.
— Куда такая спешка? — поинтересовался Быков.
— Уже в Лесном дома рушатся. Как пыль! Сам видел.
Ну, этим нас не удивишь…
— А дальше что? — продолжал допрашивать Быков.
Мужик равнодушно пожал плечами:
— Бомбить, говорят, будут.
— Что? — Быков выпрямился резко — задребезжали пружины.
— Ну надо же эту заразу как-то остановить, — сплюнув и растерев ногой, деловито объяснил мужик. — Вы давайте поторапливайтесь. А то хрен знает, как эта штука на нас влияет.
— Плохо влияет, — сказал Шельга, — Сергей, где твоя одежда?
— Подождите, — говорил Быков, — как же так? Ведь даже не попытались понять, что тут к чему — и сразу рвать к чертям собачьим?
— Да тут голову сломаешь, а ни хрена не поймешь. Вон двое ученых вышли. Из «зеленых». Сами все зеленые. На горбушках всякие пробы вытащили, вот пусть теперь и разбираются. А нам главное — зону подчистить, чтоб никого… А на заводе еще трое осталось. Мол, хоть конец света, а мы держимся своего. Будто кто их теперь боится.
— Ну, не скажи! Если они что-нибудь еще подорвут… а уж если начнут бомбить… Шельга, ты можешь представить, что начнется? Вот и я не могу.
— Может быть, — сказал Шельга, натягивая на быковские ноги штаны. Я ему помогала, и мы пару раз стукнулись лбами, — извините, Дина… ничего и не произойдет. Но ведь надо это как-то остановить.
— Как-то! Но ведь никто же не знает — как. Поспешное решение… я сам, Динго!.. никогда еще не приносило пользы… тем более, что здесь остаются люди.
— Люди! — буркнул мужик. — Их предупреждали! Листовки с вертолетов разбрасывали, по радио… Обстреляли они вертолеты. Ну и… Мы людей под пули из-за них подставлять не намерены. И под бомбы тоже.
Быков рывком надел свитер. Лицо его закостенело.
— Будут бомбить, даже если здесь останутся люди?
— Неужели из-за этих идиотов всем пропадать?
— Давай-ка, Сергей, — сказал Шельга, наклоняясь и закидывая на плечо быковскую руку. — Помогите.
— А ты что, парень… — растерянно сказал мужик. Не докончил и поспешно подхватил Быкова под другую руку.
Они подняли его — Быков всей тяжестью съезжал на невысокого Шельгу, ноги волочились по полу. Я взяла обе сумки, автомат и побрела вслед за ними.
Как-то все быстро и глупо получалось. Ехать надо, да. Быкова в больницу. А здесь… может, мы сюда больше никогда не попадем… и…
Мы шли по теплой светлой улице. Асфальт стелился под ноги, как ковровая дорожка. Я оглянулась — будто меня окликнули. Верхний левый угол дома дрогнул, поплыл, словно в мареве, поехал — вниз, вниз, вниз… Мягко рухнул. Взметнулась пыль.
— Вот! — восторженно заорал мужик. — Вовремя убрались! Что творит, собака, а?
Шельга с Быковым, неловко завернув шеи, смотрели тоже.
— Да, вовремя, — задумчиво сказал Быков.
— А может, он рухнул, потому что мы ушли? — нечаянно сказала я.
Шельга внимательно посмотрел на меня.
В машине сидели несколько солдат в намордниках, бомж и какой-то затюканный пацаненок.
— Еще трое! — радостно сообщил мужик. — Все, сваливаем!
— А вдруг… — начал Быков.
— Сказано — нет никого! — отрезал мужик. — Мы уже весь город обшарили!
Шельга молчал. Я села поодаль — додумывать. Думы не шли. Вернее, шли, но не те. А сзади убегал город. МОЙ город. Город, который мне единственно нужен…
Я посмотрела на Быкова. Он смотрел в пол, и губы его были прямы и жестки, как нож. Думал. Левая рука — широкая, с заметными белыми шрамами над набухшими венами свисала с колена. Я ничего не вспоминала, ничего уже не пыталась понять, я просто смотрела и уже знала, чем обернется накапливающаяся во мне тишина. Пять минут назад я еще этого не знала.
Я потянулась и тронула горячую быковскую руку. Он поднял отсутствующие глаза, взглянул — и вдруг они стали зоркими, ясными. Он понял.
И на выезде из района машина зарычала, зафырчала. Остановилась.
— Ну что там еще! — главный полез за борт.
— Парни, — сказал Быков, — спустите меня вниз, а? Живот крутит, не могу…
Навалился на плечи солдат.
— Автомат-то оставь, — сказал Шельга.
Быков обернулся, засмеялся.
— Не могу, привык!
Его усадили на крыльце какого-то магазина ("майна, майна", приговаривал Быков). Шофер и главный матерились над капотом. Выпрыгнувший из машины Шельга, выпрямясь, смотрел вдоль дороги. Я отошла и прислонилась спиной к витрине рядом с Быковым.
Прошло минут десять. Машина заурчала, задрожала. Негромко переговаривающиеся солдаты пошли к нам.
— Ну как, полегчало?
— Да, — сказал Быков. — Не надо, ребята. Я не еду.
— Ты что?
— Что вы там застряли? — закричал от машины главный. — Поднять не можете?
— Да он не хочет!
— Как не хочет?
Шельга повернул голову, стоя по-прежнему прямо — руки за спиной. Смотрел на Быкова.
— Ты чего это тут цирк устраиваешь? — главный размашисто шагал к нам. — Берите его!
Быков резко дернул рукой. Солдат схватился за локоть, отскочил:
— Рехнулся! Сами его берите!
— Убери руки! — сказал Быков очень тихо и очень внятно. — Я остаюсь.
— Да мы же из-за таких идиотов жизнью своей рисковали!..
— А кто вас просил? — сказала я.
Мужик раздраженно махнул рукой, оглянулся.
— Капитан! Иди разбирайся со своей сраной командой! Да поживее!
Шельга шел медленно, заложив руки за спину, как на прогулке. Остановился перед Быковым, глядя в асфальт.
— Сергей!
— Ты уже слышал, — сказал Быков устало. — Я не еду.
— Почему? — бесцветно спросил Шельга.
— Ты знаешь. Не хочу, чтобы Город взлетел на воздух.
— Тебе жалко? — спросил Шельга тоном повыше. — Очень жалко? Тебе нравятся разрушенные дома? Убитые люди? Тебе нравится… — он носком ботинка ткнул быковскую ногу. Быков, прищурясь, смотрел на него снизу. — ЭТО сделало тебя инвалидом. Неизвестно, что станет со всеми, кто побывал здесь. Вообще неизвестно, что будет. Но ты уже защищаешь. Это что? Комплекс вины? Так ведь это — не люди, которых вы убивали там! Это — не люди, понимаешь?
— Я все понимаю, — кивнул Быков. — Люди-не люди — какая разница? Надо уничтожить. Опасно! Мешает! Так, да?
— Да что-о там болтать! — от машины опять несся главный. — Берите его, парни! Вот так! — и осекся, отпрянув.
— Попробуй, — сказал Быков.
— Парень, ты что?..
— Три шага назад, — жестко сказал Быков. — Шельга, три шага назад!
Шельга не сдвинулся с места. Он глядел на дуло автомата.
— Николай, — сказал Быков. — Я прошу. Уезжайте.
— Ты болен, — тихо сказал Шельга, — ты ненормален. Мы увезем тебя. Тебя надо лечить.
— Один ты со мной не справишься, — так же тихо ответил Быков. — А других я могу убить. Я не хочу этого. Не заставляй меня снова стрелять.
— Дина! — повернулся ко мне Шельга. — Да скажите хоть вы ему!
Я молча глядела мимо него на нерешительно переминавшихся солдат. Шельга осекся. Очень медленно повернул голову к Быкову.
— Она тоже остается?
— Ее дело.
— Ее?! — Шельга наклонился к Быкову. — Ее? Из-за тебя она остается здесь. Вот здесь вот! Не хочешь убивать, да? А девчонку из-за своего идиотского… Не убийство?
— Перестаньте, Шельга, — сказала я. — Он здесь не при чем.
Шельга медленно выпрямился. Сказал после паузы:
— Я не говорил. Сегодня те… взорвут заводы. Хотят уйти, громко хлопнув дверью. Так что все равно все это взлетит на воздух и твой демонстративный героизм ни к чему. Совершенно.
— Я тебе не верю, — сказал внимательно наблюдавший за ним Быков.
Шельга молчал.
— Ты это выдумал только сейчас. Я остаюсь… — Быков повернул голову и посмотрел на меня. Во взгляде его была такая вещь, о которой я только читала. Ее называют нежность. — Мы остаемся. Кроме того, если Динго будет здесь, ты сделаешь все возможное. И невозможное, чтобы Город не бомбили.
— Ты подонок, — сказал Шельга, глядя в асфальт.
— Наверное, — согласился Быков, — но я бы стал большим подонком, если б уехал.
— Дина! — позвал Шельга. Я настороженно отступила.
Шельга круто повернулся. Почти подбежал к машине, кинул себя в кузов.
— Поехали!
— Что ж вы, ребята… — растерянно сказал главный.
Уехали.
Скользя пальцами по стеклу, я пошла от неподвижного Быкова. Споткнулась о крыльцо, села на него с размаху и разревелась в голос. Я выла над собой, над Быковым, над Шельгой, над корчащей меня картиной его унижения — Шельга на коленях — над всеми мертвыми и всеми, кто еще умрет, и снова над собой и над тем, что за все в этой жизни приходится платить и платить большую цену…
Машину, которую Быков заприметил, я подгоняла по его указаниям чуть не целый час. Подогнала к парапету. Быков деловито положил автомат на асфальт, попробовал подтянуть на руках тело, поглядел на меня и сказал:
— Отвернись.
Я отвернулась. Смотрела вдоль улицы и слушала за спиной шелест, шорох, затрудненное дыхание.
— Можно! — крикнул он.
Сидел на переднем сиденье — красный, мокрый и злой.
— Начинается экспресс-обучение! — объявил деловито. — Даю тебе час. Правил дорожного движения можешь не соблюдать. Штрафовать некому. Гляди сюда…
Я гоняла машину туда-сюда, заворачивала, разворачивалась, тормозила… Вот, наконец, и села за руль автомобиля. Хоть и чужого. Хотя сейчас все здесь было наше. Мое и Быкова. Я посмотрела на вышеупомянутого Быкова. Был он смурен и озабочен.
— Давай потихонечку вдоль улицы. Зря он, все-таки, не увез тебя с собой. Т-тихо ты, дурыло!..
Это я так резко тормознула.
— Зра-асьте! Это еще почему?
Быков глядел в лобовое стекло. Я только сейчас заметила, как у него ввалились щеки, заросшие «модной» темной щетиной, в волосах, как мучная пыль — седина. Всего семь дней…
— Шельга ничего не сможет сделать. Если уж там решили задавить эту… зону, то… — он коротко вздохнул, — задавят. И нас вместе с ней.
— И что — по газам и до дому? Будя, Быков, а? Я все равно не испугаюсь. Куда едем?
Быков смотрел мне в глаза — так настойчиво, что я даже смутилась.
— Зеркало, — сказал он, — посмотри в зеркало.
Я посмотрела. Узкая полоса отражала кусок моего лица — и глаза. Обычно зеленоватые кошачьи мои глаза стали темными, густо-карими. Я немо взглянула на Быкова.
— Подарки, — сказал он, — Город раздает подарки. Каждому свое.
Мы не спеша колесили по городу. Обнаружили, что он, оказывается, красив. Красивы старые серые дома с башнями и часами на башнях. Красивы арки и соты современных многоэтажек. Красивы подпиленные стволы черных карагачей, ощетинившиеся молодыми упругими ветвями. Красивы старые гигантские тополя, цепляющиеся верхушками за серое небо. Красиво само это небо. Красивы стволы проспекта и ступени театра…