За одним из столиков собралось несколько человек, и там было особенно оживленно. Я увидел, кто сидит за столиком, и остановился. Алика вовсю дымила сигаретой и хохотала, а мои солдафоны с горящими глазами наперебой рассказывали ей байки из жизни астронавтов. Меня как будто кипятком окатило. Мои верные товарищи живо напомнили мне свору кобелей. Однако я был в той своре вожаком, поэтому я бесцеремонно растолкал товарищей и сел. Алика увидела меня и насторожилась, но дымить и смеяться не перестала. У моих вояк рты не закрывались. Лола притянула Иваненко к столику.
— Не умеете анекдоты рассказывать, господа, — заявил связист. — Мне сегодня свежий анекдот рассказали. Один приятель, тоже связист. Сейчас он служит в районе Проциона. Заметьте, собирается идти на нас войной!
— Анекдот давай! — потребовали слушатели.
— Ну, так слушайте. Выходит как-то Прыгунов…
— Кто-кто? — взвился Вадим.
— Ага, приятель ему рассказал!..
— Не перебивайте! Выходит как-то Прыгунов на космодром, сладко потянулся, зевнул, сел в ложемент да ка-ак рванет в космос, аж звезды попадали! Пролетев пару парсеков, он остановился и огляделся вокруг себя. 'Ба, а звездолет-то где?! Звездолет забыл!' — удивился он и полетел назад на космодром.
Алика не сводила глаз с Иваненко. Я про себя чертыхнулся. Я ревновал ее к Иваненко. Я ревновал ее к Прыгунову и вообще ко всем вокруг.
— Ты лучше про Федора послушай, — заявил Прыгунов Алике. — Выходит как-то Федя в эфир…
Бортинженер, возложивший на себя обязанности диск-жокея, поставил группу 'Огненные горы'. На середину кают-компании вышли две страстные поклонницы танца — индианка Гита и темнокожая Джил. Взметнулись смуглые руки. Вмиг стихли все разговоры. Высокие, длинноногие, огненноокие женщины под энергичную дробь ударников начали неистовый поединок. Пластичное, округлое тело индианки мелко дрожало, перетекало из одной позы в другую, танцевали даже выразительные глаза; вокруг нее змеей извивалось смуглое тело Джил, иссиня-черная грива из мельчайших колец металась по плечам. Зрители упивались необыкновенным зрелищем. К концу танца неудержимая мощь воды слилась с огненным жаром. Две великолепные фигуры на миг сплелись и разошлись снова — мнимо усталые.
Им аплодировали. Я смотрел на завороженное лицо Алики, очарованной увиденным зрелищем.
— Гита — наш бортпроводник, хозяйка. Джил — шифровальщик.
Алика посмотрела на меня с обидой, и я пожалел, что лишил ее сказки. Алика усмехнулась и сказала:
— Я с ними уже знакома.
И беззаботно рассмеялась. Обе танцовщицы присоединились к нашему столику. Тут же объявилась Мария и приткнулась к Гите. Там, где Гита Рангасами — там и Мария Поморова.
— Знаешь, что предложила мне старшая дочь? — обратилась моя зазноба к Иваненко. — Учиться ей лень, и она предложила мне покупать у нее хорошие отметки.
— И почем же нынче пятерки? — заинтересовался Иваненко, глава большого семейства.
— Пятерки по два галакса, четверки по одному.
— Что-то дешево, — деловито поморщился Федор. — Если бы эта мысль пришла в голову моему среднему отроку… Хороший, кстати, стимул к учебе, если отрок не хочет учиться ни за какие коврижки.
— Дешево? А ты знаешь, сколько Катя стала приносить домой оценок за неделю?! Вся соль даже не в их цене. Я ведь сначала не согласилась.
— Напрасно!
— Она знаешь, что предложила? Сказала, что когда начнет зарабатывать сама, первые три года она будет выплачивать мне дивиденды за каждую оценку, которую я ей оплатила!
— Вот это да! — восхитилась Гита.
— Обратите внимание, мальчики и девочки — это наши современные дети! — ввернула Джил с трагической ноткой в голосе.
— Неплохое вложение капитала. Надо будет подумать, — сказал Вадим.
— А что тут думать? — сказал со смехом Федор. — У меня есть отличная возможность навариться в будущем. Н-да…
Звучала приятная мелодия. Я склонился к Алике.
— Эта музыка совершенно не подходит для анекдотов, — шепнул я ей и ревниво добавил:
— А у Иваненко в два раза больше детей, чем у тебя.
— Значит, у него в два раза больше шансов разбогатеть, — отшутилась Алика. — Кстати, командир, трижды два будет шесть, а у Федора детей всего пятеро. У меня есть шанс его догнать.
— Есть, — согласился я, нежно взял ее за руку и потянул за собой. Она обожгла меня желтым пламенем из-под ресниц, сигарета выпала из ослабевших пальцев. Зачем она так меня боится? Я обнял ее за талию одной рукой, другой несильно сжал ей руку. Она вскинула на меня глаза и затаилась. Ее красивое, ладное тело оказалось в танце гибким и пластичным, как я и ожидал, и я с трудом сдерживался, чтобы не стиснуть на нем свои отнюдь не ласковые руки. Она была совсем маленькой, моя Алика, я возвышался над ней, как гора, чувствуя себя неловко из-за своих габаритов. Она подняла на меня глаза, сверкающие в полумраке, страха в них не было. В них было трудно смотреть, и меня осенило, что смехом, весельем она пытается заглушить свою боль. Невесело было ей, моей пленнице. Частично я являлся виновником ее неприятностей. Я в полной мере ощущал свою вину перед ней, но желание перевешивало. Я не удержался и обнял ее чуть крепче. Алика совсем перестала дышать.
— Прости, — прошептал я ей и еще сильнее сжал руки, не в силах остановиться. Сердце мое так и ухало, и я на него злился. Ее взгляд совсем близко встретился с моим.
— Домой, только домой, — произнесла она.
Моя рука с досады дрогнула у нее на спине и ослабила хватку, и она опустила глаза. А что было делать мне?
Вокруг нас танцевали. Федор в середине кают-компании выписывал немыслимые телодвижения. Вадим и Мария ожидали более энергичной музыки.
Вечеринка дала мне прекрасную возможность поухаживать за Аликой, и я весь вечер ни на шаг от нее не отходил. Она благосклонно принимала мое общество. По крайней мере, не пыталась встать и уйти. Возможно, она терпела меня только потому, что от меня зависело ее возвращение к детям. После вечеринки я проводил ее до люка 'Феникса'. Алика переступила через комингс, обернулась и с мольбой посмотрела на меня. Надеется, что я сжалюсь над ней и отправлю домой. Я поцеловал ее руку.
— Я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной, — сказал я. Она сжала губы и круто повернулась ко мне спиной. Звонко хлопнула толстая крышка люка. Я остался один под яркими прожекторами дока. Эхо от хлопка долго гуляло под высоким неосвещенным потолком. Я отчетливо понимал, что не имею права предлагать ей бросить семью, детей, чтобы остаться со мной. Мне было что предложить женщине, кроме 'Тихой гавани' в хвосте военного флота, но кем будет она сама, любимая мною женщина, если она бросит своих детей, пусть даже ради любви? Я слушал холодное эхо, затухающее в сложных дебрях дока, и мрачно размышлял, что мне делать с этой историей. Собственно, размышлять особенно было не о чем. Я отлично знал, что должен был сделать. Только поломать себя оказалось гораздо сложнее, чем воевать со всем миром.
РИЧАРД АДАМСОН
— Пусть Зарбай катится ко всем чертям со своими нотами протеста! — гремел главнокомандующий флотом Солнечной Федерации Коломенский, и его трубный голос грохотал с экрана видеофона межзвездной связи. Просторный кабинет содрогался. Адмирал свирепо потрясал перед собой копией протеста, которую раздобыли на Зарбае его агенты. — Здесь даже сумма заранее проставлена. Я послал своих ребят на смерть, чтоб они защитили этих мерзавцев, а они нам за это счет собрались выкатывать! У них моральный ущерб, как вам это нравится?! Президент в ярости! Мы оголяем над Землей небо, и что в результате? Дьявол, да Власов просто потешается над нами!
Я молчал. Возразить было нечего. У меня не было весомых аргументов для дальнейшего пребывания нашего флота в окрестностях Зарбая.
— Если Власов нападет на нас, нам тоже не придется ждать помощи от Содружества, — заметил я.
— Он может напасть в любой момент, а у нас ничего нет, кроме наземных установок и нескольких военных судов на стороже Солнечной системы, — напомнил Коломенский.
— Он не нападет. Я в этом уверен.
— Он не нападет, если Солнечная Федерация будет прикрыта земным флотом. Именно это я и сделаю. Я отвожу флот назад.
Случилось то, что я предвидел, и все же это было слишком неприятно. Я сказал Коломенскому:
— К сожалению, каждый вцепился в свою планету, в свою звезду, в свой клочок земли на планете, не желая понимать, что Слепой всех нас перещелкает поодиночке, как цыплят. Каждый втайне надеется, что сосед разобьет Власова или хотя бы ослабит его сопротивлением. Вы, адмирал, собираетесь последовать общему примеру.
— Да, я тоже вцеплюсь в свой клочок земли, потому что другого клочка у меня нет. Мы встретим Власова здесь, на своей территории.
— Мы можем разбить его и на территории Зарбая и избежать будущего кровопролития. Зачем ждать, когда Власов окрепнет еще больше?
— Пока мы загораем под зарбайским солнцем, Власов со своими головорезами нарисуется у вас над головой. Что вы будете делать? Драться с ним своими толстыми папками? У вас поднимется слишком много пыли. Кто вам сказал, что Власов полезет на Зарбай, когда здесь находится целый флот, а Земля перед ним безоружная — бери ее голыми руками?
— Мы бросаем на произвол судьбы множество миров.
— Пусть катится к чертям все Содружество! — рыкнул адмирал. — Мы одни во всем Содружестве имеем флот, способный противостоять Власову. Власов отправится под трибунал, он своего добьется.
— Судя по всему, вы уже беседовали с президентом на эту тему, — догадался я.
— Да, это так. Решение уже принято. Я ставлю вас в известность, директор.
По окончании разговора с адмиралом Коломенским я думал не о том, что адмирал и президент Федерации приняли решение без меня. Я думал о мирах, которые мы оставляли без военной поддержки. Власов захватил восемь разных государств Содружества, на очереди Зарбай. За Зарбаем последуют еще тридцать семь государств и их планетарных объединений. Об кого из них споткнется Власов? Я сжал кулак от бессилия.
АЛИКА ЮРЬИНА
Теперь я опасалась не Власова, а самой себя. Увидев на экране мужа, родного, любящего, я получила хорошую встряску, но очарование, навеянное Власовым, упорно не проходило. Я чувствовала себя околдованной. Это было нечестно, неправильно. Я твердо знала, что сразу двоих любить нельзя. При воспоминании о родном человеке, с которым я за десять лет съела пуд соли, которому родила троих детей, желая, чтобы все они были похожи на него — при одном только воспоминании о нем у меня тревожно щемило в груди, и я не могла усидеть на месте. Я снова куда-то опаздывала, не успевала. Я торопилась. Только бежать было некуда, и я беспокойно металась по каютам 'Феникса'. Как я могла подпасть под влияние Власова? Ведь я отлично осведомлена о его способностях. Он исподволь продолжал свою работу, изматывая меня, а я и без того достаточно устала. Мое тело не желало забывать тепло его сильного тела, переданное мне во время танцев, и я раскаивалась, что согласилась с ним танцевать. Право, мне было бы легче, если бы я отказалась. Я злилась и казнилась, не в силах что-либо изменить. Я ненавидела его еще и за то, что он не отпускал меня к моим детям, и мне начинало казаться, будто все мои проблемы именно от этого.
Меня ничто не отвлекало от душевных терзаний. На 'Стремительном' я была лишним человеком, который занимался двумя делами: просмотром надоевших новостей и фильмов и болтовней с женщинами между вахтами. Я не привыкла к безделью. Дома я постоянно была чем-то занята: семья требовала у меня все мое время и силы. Во время затишья люди на линкоре заполняли свободное время, кто во что горазд. Они играли в шахматы, часами сидели в бане, изучали языки, десантники тренировались в спортзале, пилоты не вылезали из тренажеров, дабы не потерять квалификацию. По понятным причинам я не могла составить компанию мужчинам в бане или спортзале. Мне надо было любой ценой вернуться домой. Я могла решить проблему, выполнив договор между мною и Власовым. От одной только мысли об этом ноги мои прирастали к палубе. Я не могла решиться пойти к нему добровольно. Я корила себя за трусость, за эгоизм, за неспособность к 'поступкам' ради собственных детей, но все оставалось по-прежнему.
Иван Сергеевич принес мне весть: земной флот повернул в сторону Солнечной системы, и Власов начал переговоры с Зарбаем о сдаче планеты без боя.
— После ухода землян на Зарбае царят упаднические настроения. Президент Зарбая серьезно относится к нашему заявлению о реальной угрозе из космоса. Вполне возможно, что зарбаяне капитулируют. У нас флот в 170 кораблей против одиннадцати зарбайских. Хотя всякое может случиться. Власов будет вести переговоры, сколько понадобится, лишь бы с ними не воевать. Он напирает даже не на капитуляцию, а на присоединение к нему. Совсем другое дело, правда?
— Что будет дальше? — опечалилась я.
— Откуда я могу знать? Это на Земле я был профессором. А здесь я всего лишь судовой врач.
А потом ко мне пришел Власов. Он молча сел напротив меня с непроницаемым лицом. Я ощущала на себе его взгляд из-за черных очков, и мне от этого взгляда было не по себе. Я тоже отмалчивалась, мечтала о сигарете, но потянуться за ней не смела. Я бросала на него осторожные взгляды, исподтишка рассматривая его. Я до сих пор толком его не рассмотрела, уловив только общие черты. У него были светлые, почти белые волосы, очень коротко остриженные, непокорно торчащие, как проволока. Он их и не приглаживал. Широкое лицо, вовсе не злое, а просто сердитое, недовольное. Обширный, как экран, лоб и густые брови, такие же светлые, как и волосы. Интересно, какие у него глаза? Очки так мешали… Мне хотелось заглянуть своему обидчику, такому черствому и упрямому, в глаза. Кисти рук с толстыми жилами поросли с тыльной стороны белесой шерстью, пальцы сплелись на круглом животе; под тканью черной водолазки угадывалась скрытая мощь тренированных мускулов. Передо мной сидел хищный, опасный, крупный зверь, умный и своевольный, от которого ощутимо исходила заразительная энергия.
Крупный зверь наблюдал за мной сквозь черные очки и, похоже, размышлял о чем-то своем.
— Утром на 'Феникс' придет пилот. Он доставит тебя на Землю, — обронил он.
Его голос вернул меня в гостиную 'Феникса'. Мне показалось, что я ослышалась.
— Что? — пролепетала я.
— Завтра ты полетишь домой, — терпеливо повторил он.
Я так мучительно ждала этого момента, и вот он наступил, и это оказалось полной неожиданностью.
— Ты меня отпускаешь? — потрясенно пробормотала я. Бежевые перегородки поплыли у меня перед глазами. Домой! Мне никак не удавалось вытащить из пачки сигарету, руки дрожали. Наконец мне это удалось, я нервно закурила и открыто посмотрела на огромного человека напротив меня. Лицо его по-прежнему оставалось недовольным. Я решилась на опасный вопрос:
— Почему ты решил меня отпустить?
— Потому что я тебя люблю.
Я знала об этом, но все же… это было приятно. Я не испытывала особых угрызений совести от того, что человек из-за меня мучается. Я не стала спрашивать его, почему он не отправил меня на Землю раньше, ибо подозревала, что ответ будет тем же.
— Зачем ты меня любишь? — с укором спросила я, не предполагая ответа. Он отбросил недовольную маску и улыбнулся:
— Всем скитальцам иногда хочется чего-нибудь домашнего. Расскажи мне о своих детях.
— А у тебя есть дети?
— Н-нет, — не совсем уверенно ответил он, и я простила ему эту неуверенность. Черты лица его смягчились. Я уселась удобнее и затянулась.
— Моя младшая — Ниночка, ей четыре года, — начала я, успокаиваясь. — Она рыжеватая, волос вьется, как у меня, глаза папины. Она очень обидчивая…
Сначала у меня срывался голос, но потом я увлеклась, мысленно вернувшись к родным, самым близким на свете людям. Закончив рассказ, я снова увидела себя в гостиной 'Феникса' и даже немного удивилась, что я по-прежнему здесь.
— Скоро ты будешь дома, — спокойно сказал Матвей, не прервавший повествование ни единым словом. Он ничем не выдавал своих мыслей. На меня накатила острая жалость к нему. Каково вот так жить, пряча от всех свои глаза?