Голосок был так себе — слабенький тенорок. И тут же послышался иной тембр — сочный баритон:
— Могу?..
Авинов поднял голову, взглядом встречаясь с «Буки-02».
— Присаживайтесь, — сказал Кирилл. — На угощение не надейтесь, самому мало.
Улыбка агента встопорщила усы. Усевшись, Буки вынул портсигар и достал чёрную мексиканскую пахитоску.
— Вы не будете против, если я закурю? — любезно поинтересовался он, остро взглядывая на Авинова.
Это был пароль.
— Да ради бога, курите, — отозвался штабс-капитан. — А я вот пристрастился к «Приме»…[96]
Его визави заметно успокоился, кивнул — и спрятал курево обратно в портсигар.
— Признаться, не баловался никогда табаком, — добродушно проворчал он, — и не собираюсь, но вот приходится изображать заядлого курильщика! Имён называть не будем, достаточно и азбуки, хо-хо… Мы очень рады, Веди, что вам удалось пробраться в самое логово…
— Мы? — поднял бровь Авинов.
Буки слегка повёл лысой головой в сторону, указывая на свой стол, за которым сидел плотный мужчина, похожий на купца.
— Это «дядя Кока»,[97] — сказал Буки с ухмылочкой, — начальник штаба Добрармии Московского района. Я — её главнокомандующий.
Кирилл прищурился.
— Благодарю за откровенность, — проговорил он. — Но всё-таки просветите меня, откуда вам стало известно про «логово»?
Главнокомандующий довольно усмехнулся.
— У нас всюду свои люди, юноша, — сказал он. — Одних только кадровых офицеров восемьсот человек, и все они служат в большевистских воинских формированиях и советских учреждениях. А всего нас несколько тысяч. Есть оружие, и даже артиллерия — припрятали кое-что в амбарах на окраине…
— Только не поспешите с выступлением, — вымолвил Авинов, качая головой. — Я, конечно, не знаю планов командования, но видел, как большевики живьём закапывают в землю излишне торопливых…
Буки серьёзно кивнул, отблескивая лысиной.
— По плану штаба, — негромко проговорил он, — Москва поделена на секторы, во главе которых поставлены начальники. Поднявшись, мы овладеем мощными московскими радиостанциями и сообщим всем частям Красной армии на передовой о свержении Советской власти, что вызовет замешательство и открытие фронтов. Начало восстания приурочено нами к падению Тулы.
— Отлично, — выдохнул Кирилл, — аж свежим чем-то повеяло!
— Это форточка отворилась! — грустно хохотнул Буки. — Ваша очередь, юноша. Учтите, я спрашиваю не из праздного любопытства — мы оба должны чётко понимать свой маневр, а не бродить в тумане общего недоверия.
— Из скромности вы забыли упомянуть одну деталь, — тонко улыбнулся Авинов. — Я — лишь агент, а вы, как руководитель осведомительного пункта 1-го разряда в Москве, являетесь моим непосредственным начальством.
Руководитель хмыкнул.
— Докладываю, — сказал Кирилл. — Иосиф Сталин посылает меня за город, в имение «Горки», куда Свердлов, по сути, сослал Ленина… Понятно, что наркомнац не из великой любви к вождю мирового пролетариата так о нём печётся — именно Ленину он обязан своим положением. Ильич постоянно заступается за Сталина, сохраняя баланс между ним и Троцким. Не станет Ленина, Сталин не продержится и дня… — Выложив факты, Авинов договорил: — Я понимаю ваши чувства, Буки, но сразу хочу предупредить: второго покушения на «вождя краснокожих» я устраивать не буду. Объяснить?
— Желательно, юноша, — прохладным голосом сказал Буки.
— Безусловно, и Ленин, и тот же Сталин повинны в смерти сотен тысяч людей, — негромко проговорил штабс-капитан. — Они принесли России такую массу горя и несчастья, что монгольское иго блекнет на этом кровавом фоне. Всё это верно, но задумывались ли вы, кто сменит этих большевиков? Могу сказать — Троцкий и Свердлов. Лев Давыдович своих целей не таит — он хочет всю Россию превратить в один огромный концлагерь, а её народ забрить в «трудовую армию». Яков Михайлович активно поддерживает его, изничтожая целые сословия. Взять хотя бы пресловутое «расказачивание»! У обоих одна и та же идея фикс: сделать Россию плацдармом для мировой революции, разбить «белобандитские банды» и отправиться в походы — через Персию на Индию, через Польшу — на Европу! А самое страшное заключается в том, что они уже на полдороге к сей заветной мечте! И ещё неясно, кто стоит за ними. Ленин закрутил октябрьскую карусель на немецкие марки, а чем, интересно, платят Троцкому? Долларами? Или фунтами?
Главнокомандующий Добрармией Московского района хмуро покивал.
— Иначе говоря, — сказал он, морщась, — вы выбрали наименьшее из зол?
Авинов согласно склонил голову.
— Не скажу, что целиком на вашей стороне, — пробурчал Буки, — но и выглядеть торопыгой тоже не хочу. Понимаю, что комиссары ещё очень сильны. Очень. К зиме в Красной армии насчитают полтора миллиона штыков! Вроде бы и спешить надо изо всех сил, пока они не забрили три, четыре, пять миллионов, но… Нельзя. Хорошо, Веди. Чем мы можем помочь?
— Не сегодня завтра в Москву прибудет мой связник с документами на имя Исаева. Устройте его.
— Сделаем, — пообещал Буки.
Чудесным воскресным утром Авинов наконец-то собрался «за город». Мысль о комфортной поездке на авто Кирилл отмёл сразу — неохота было «светиться». Свернёшь ты с Каширского тракту, и что? Куда спрячешь машину — огромный «вещдок»?
Поэтому штабс-капитан, как простой советский человек, отправился в Горки с Павелецкого вокзала.
В зале ожидания воняло хлоркой, сырым сукном армяков и портянками, клубы смрадного махорочного дыма поднимались к облупленному потолку. Бойцы заградотрядов и агенты трансчека бдили вовсю, высматривая нарушителей революционной законности. Отъезжающие выстраивались на загаженном перроне, обложившись мешками да чемоданами, — готовились штурмовать поезд. Авинову было легче — не отягощённый ручной кладью, он пролез в вагон и даже занял сидячее место.
Пассажирами ехали, в основном, горожане — пугливые, они неумело переодевались в крестьян, а везли с собою чемоданы да баулы с тряпьём, солью, мылом, иголками и прочим товаром, имевшим хождение на селе. А что было делать? Совнаркомовские пайки давали известно кому, а простой народ питался одной перловкой да ржавой селёдкой, запивая яства сии морковным чаем… Вот и устраивали москвичи «смычку города с деревней», обменивая часы с кукушкой на глечик сметаны.
Совершив натуральный обмен, как во времена пещер, городские не поедут обратно на поезде — на вокзале их ждала железнодорожная «заградиловка», боровшаяся со «спекулянтами». Отчаявшихся людей, не знающих, как накормить семьи, избивали ногами и прикладами, отбирали продукты, сажали или расстреливали на месте.
Пассажиры, не знакомые друг с другом, мрачно молчали, косясь друг на дружку. Авинов без кожанки, одетый под красноармейца, воспринимался ими как свой. Да и невозможно же всё время бояться — устанешь.
Паровоз еле тащился, погромыхивая расхлябанным подвижным составом. Кирилл ехал в бывшем вагоне-ресторане, ободранном, со снесёнными перегородками. На грязном полу были расставлены стулья — вот и вся плацкарта.
Проехали станцию Коломенскую, Бирюлёво, Расторгуево… На станции Герасимово поезд содрогнулся, лязгая и жалобно скрипя. Его остановка, подумал Авинов. Не оглядываясь, он вышел на заплёванную платформу — привычка цвиркать слюной под ноги стала у советских людей вторым по охвату поветрием после всеобщего лузганья «семок». Территорию они метили, что ли?..
За телеграфным столбом штабс-капитан оглянулся. Никого. Состав уже отъезжал, шатаясь и дёргаясь. Сипло пыхавший паровоз тащил за собою вагоны, как раздражённая мамаша — выводок детишек, взявшихся за руки.
Авинов неторопливо зашагал набитою дорогой, что тянулась между берёзовым лесом и сжатым полем. Страху не было. Пока.
В бывшем имении «Горки» располагалась «санатория», где комиссары поправляли здоровье. Чтобы попасть сюда, надо было иметь билет с печатью, подписанный наркомом земледелия. У Кирилла такая бумажка имелась.
Остановившись, он втянул носом воздух. Хороший воздух. Пахнет сеном и чем-то терпким, вяжущим, горьковатым. Маленький Кирюша, бывая в дедовой усадьбе, любил растирать в пальцах смородиновый лист — и нюхать…
Надо же… Отсюда до Кремля каких-то тридцать вёрст, а кажется, что отъехал на десять лет в прошлое.
Вздохнув, Авинов пошагал дальше, выходя на Берёзовую аллею. Поразмыслив, он свернул в рощу. Слава богу, не осень, листья не шуршат под ногою…
Усадьба стояла высоко над обрывом, спускавшимся к речке Туровке, впадавшей в Пахру. Густая поросль из лип, вязов и клёнов засквозила, открывая вид на западный фасад Большого дома — изящную колонную лоджию с балконом. Перед домом раскинулась площадка, размерами годная для игры в лаун-теннис, обрамлённая балюстрадой. За нею спускался довольно крутой склон, открывался вид на пруды и дальше, на деревню Вышние Горки.
Здесь Кирилл углядел троих охранников-свердловцев. Их гимнастёрки, туго перетянутые ремнями, торчали как пачки балерин, а галифе, заправленные в сапоги, смотрелись как ошибка пьяного портного. Звёзды с «богатырок» были почему-то спороты, винтовок не было ни у кого, зато у каждого из-за пояса выглядывали рукоятки пары кольтов, излюбленного оружия товарища Малькова, — револьвер не даёт осечек.
Не двигаясь, Авинов прильнул к биноклю, обшаривая глазами площадку, газоны, жёлто-белые стены Большого дома, намечая пути отхода. Вот чекисты сошлись, скрутили по «козьей ножке», попыхтели смрадным дымом и направили стопы за угол Северного флигеля — соображать на троих.
Хоронясь за деревьями, Кирилл спустился по склону, зашагал по дорожке к Малому пруду. Издали он мог показаться одним из свердловцев, а вот вблизи… А ты не попадайся!
Авинов выбрался к Нижнему парку с круглым прудом посередине. Склон от берега задирался круто вверх, из-за бровки выглядывал второй этаж парадного восточного фасада с ионическим портиком.
Чуток повыше Малого пруда был устроен грот с балюстрадой, и там точно кто-то прятался — в тёмном провале искусственной пещеры тлела красная искра цигарки. Ага…
Охранник, пригибаясь, вышел из грота. Распустив штаны, помочился на столетнюю иву. Это четвёртый… Один он? Штабс-капитан глянул в бинокль. Один.
Кирилл отступил в заросли липы, берегом Большого пруда заскользил на юг. Потом дорожка резко вильнула к востоку — к белоколонной беседке, открывавшей вид на долину Пахры. Под куполком ротонды маялся пятый чекист. Или это один из той троицы? Нет-нет, все, кого он видел ранее, были просто небриты, а у этого усищи — будь здоров. Как у моржа.
От южной беседки, слегка вверх по склону, вилась тропа к Южному флигелю, ответвляясь к добротному Хозяйственному двору — с водонапорной башней, с конюшнями, с электрофицированным коровником, с каретным сараем.
Большевики устроили «при дворе» коммуну — из латышей, набранных прежней хозяйкой имения. Коммунары-прибалты отличались от крестьян-русаков обстоятельностью — они крали всё, целые возы набивая мейсенским фарфором и ампирной мебелью. А огород зарастал бурьяном…
— Эй, стой! — послышался строгий окрик. — Кто такой? Руки!
Это был шестой. Не оборачиваясь, Авинов припустил к калитке в заборе, ограждавшем верхний парк.
— Стой, стрелять буду!
Петляя, штабс-капитан пробежал мимо усадьбы к Северному флигелю, метнулся к трёхсотлетнему вязу. Грохнул выстрел, пуля чиркнула по стволу, сбивая кору.
— Стой, тебе говорят!
Но Кирилл уже канул в обширный сад.
Августовская ночь была на диво прохладна. Чтобы согреться, Авинов залез в самую глубину стога, спугнув недовольно пищавшую полёвку. «Ничего, — утешил себя он, — хоть не душно!» Зато тревожно…
Достав фонарик, Кирилл посветил на часы. Уж полночь близится. Пора.
Разворошив сено, он вылез. Ночной ветерок легонько касался верхушек деревьев, шурша листьями — и заглушая шаги.
Отряхнув с себя травинки, Авинов постоял, вслушиваясь, приучая зрение к темноте, различая более светлую поляну, на которой он стоял, и темнеющий лес, куда ему надо было идти. «Вперёд!» — скомандовал себе Кирилл и зашагал к имению.
Хозяйственный двор крепко спал — ни огонёчка. Намаялись коммунары, социалистическую собственность расхищая. А вот в окнах Большого дома свет кое-где горел. Горел внизу, в коммутаторной, и почему-то в библиотеке. Светились три окна на втором этаже Северного флигеля, в комнате у Ленина. Не шёл сон к вождю мирового пролетариата. Главный вход в дом располагался с торца, где веранда. Там маялись охранники. Штабс-капитан зашёл с другой стороны, куда выходил зимний сад, и пригнулся — поодаль засветили цигарками двое бойцов, обходивших охраняемую территорию.
Бочком-бочком Авинов продвигался вдоль оконных переплётов, холодно и тускло отблескивавших в ночи. Надежда была на расхлябанность и разгильдяйство, и она таки оправдалась — одна из узких створок была плотно притворена, но не закрыта. Толкнув раму ладонью, Кирилл влез в окно и аккуратно запер его за собой. В зимнем саду было сыро, пахло прелью, но растения никли без полива и ухода. Да и кому за ними смотреть? Не пролетарское это дело — за барскими кустиками приглядывать…
На цыпочках выйдя в диванную, штабс-капитан поморщился — люстра была увешана сохнущими портянками. Из коммутаторной доносились глухие голоса и шлёпанье карт: «С червей, значится, зашёл… А мы тебя валетом!»
Авинов пробежал на носочках по раскатанному ковру к лестнице, скрадом взошёл на второй этаж. Богатая усадьба, ничего не скажешь. Стильная. Это сколько ж уже всего коммунары порастащили, а словно и не убыло. Одни картины чего стоят — вон тот пейзажик Дриленбюрга, например, или этот, левитановский. А там вон… Бенуа? Похоже, его… «Не отвлекайся!» — осадил себя Кирилл.
Искомую комнату в Северном флигеле он обнаружил сразу — по полоске света, пробивавшегося из-под двери. Потянув за ручку, Авинов убедился, что тут не заперто, и переступил порог.
Ничего особенного: у стены — деревянная кровать, напротив — платяной шкаф. Между двумя зеркальными окнами помещался небольшой рабочий стол. За ним сидел Владимир Ильич — сгорбившись, он быстро писал, изредка покряхтывая и морщась. Вся его грудь и шея были обмотаны бинтами, левая рука висела на перевязи, на плечи был накинут чёрный люстриновый пиджак.
Прикрыв за собою дверь, Кирилл молча смотрел на человека за столом — невысокого, рыжеватого, лысого, лобастого. Хмуря брови, вздёргивая бородёнку, Ленин витал в неких марксистских эмпиреях, тщась совместить горячечные мечтания с грубой действительностью.
Авинов склонил голову, изучая вождя. Сталин, тот проще. Иосиф Виссарионович — типичный деспот, владычество безраздельное, без рамок и сдержек, для него — всё. Владимир Ильич малость иной. Власть для Ленина не цель, а средство, могучий инструмент для переделки мира, для воплощения бредовых идей Бабёфа и Сен-Симона, «списанных» Марксом и Энгельсом.
Что интересно, оба: и наркомнац, и Предсовнаркома — были убеждены в собственной правоте. Оба этих величайших вивисектора, не колеблясь, ставили бесчеловечный опыт на русском народе, разрушая всё — народное хозяйство, религию, частную собственность, семью. У них не холодела душа при одной мысли о десятках миллионов жертв. «Лес рубят — щепки летят», — равнодушно говорит Ленин. Сталин молча пожимает плечами: человеческие жизни — песок; дела их — гранит. Кому ещё не ясно?
Разве что размах у этих великих — кроме шуток! — людей неодинаков. Иосифу Виссарионовичу достаточно быть властелином бывшей Российской империи, а вот Ленину подавай Земшарную Советскую Социалистическую Республику! Ильич просто бредил мировой революцией. Он прекрасно понимал всю унизительность Брестского мира, но таки подписал его, будучи уверен, что не сегодня завтра красные флаги Советов взовьются и в Германии, и в Австрии. Чудовищная наивность…
— Я, кажется, уже предупгеждал вас, товарищ Воронин, — раздражённо сказал Владимир Ильич, не отрываясь от писанины, — чтобы не являлись без стука!