Руфь облегченно вздохнула. Как видно, в городе, где даже парк превратился в заколдованный лес, удивляться банально разучились. Даже пришельцам из другого мира. Так что… нет худа без добра.
Оддрун Рыжая пришла в себя резко, рывком, без малейшего намека на сонную негу. Она всегда пробуждалась именно так; даже после сна, а что уж говорить о заранее подготовленном ритуале. С другой стороны, сон-то как раз в случае с ведьмой был ни при чем: очень уж редко она позволяла себе эту немудрящую радость жизни. Редко и нерегулярно. По той простой причине, что немудрящей она была лишь для простых людей. Для тех же, кто посвятил свою жизнь Хаосу, сон превратился в роскошь, а любая размеренность и регулярность — так и вовсе в нечто недоступное.
Ну да не дело могущественной ведьме завидовать низшим существам: правда в том, что за все в этом мире приходится платить. И великая сила, великий дар свыше, что эти жалкие невежды с боязливостью дворовой шавки привыкли именовать Хаосом — не исключение. Отнюдь! И как ни была велика цена этой силы, Оддрун ни на секунду не сомневалась в своем выборе и не жалела о нем. Ни в коем случае! И не беда, что оная цена выражалась отнюдь не в бумажках с водяными знаками и даже не в золотых слитках. Любая ведьма понимала, что возможности, данные ей Хаосом, окупают себя сторицею. Любая умная ведьма… глупые же попросту не дожили до наших дней.
Беспечно рассмеявшись, Оддрун Рыжая совершила немыслимый кульбит прямо в воздухе, без всякой опоры, и наконец, коснулась ногами пола. Сила буквально пропитывала ее насквозь; казалось, даже кровь кипит в жилах. Да что там кровь и вся эта бренная оболочка: сила проникла гораздо глубже, она наполняла собою саму душу ведьмы, даруя ей чувства, недоступные простым смертным. Если бы кто-то увидел Оддрун со стороны, он непременно почувствовал бы в ней это внутренне сияние. В ее лице, блеске глаз; в каждом ее движении и даже дыхании…
«Жалкие смертные! — не то прошептала, не то прошипела ведьма, — вам не понять…». И была совершенно права, ибо не под силу обычному человеку понять то, чего он отродясь не пробовал. Простому обычному человеку его с простыми, почти животными потребностями. Еда, сон, продолжение рода — да разве сравнится все это хотя бы с секундой дозволенного единения с великой силой? Хотя бы с жалкой секундой?..
Оддрун хотелось кричать; хотелось дать волю себе, а вернее пропитавшей ее мощи. Хотелось поскорей покинуть свою коморку — жалкую, тесную и захламленную; покинуть всю эту проклятую Башню и сделать хоть что-нибудь. Хотя бы что-нибудь разрушить или сломать… это ведь всяко лучше, чем сидеть в четырех стенах. Но Оддрун сдерживала себя; по прошлому опыту ведьма знала: если она внезапно пробудилась, то это неспроста. Ничего не бывает спроста, особенно когда имеешь дело с Хаосом. И коли уж источник нечеловеческого могущества прервал единение с одной из своих любимиц, значит, на то есть причина. Веская. И с которой надлежало поскорей разобраться.
Видение, предшествовавшее пробуждению, не продлилось и секунды, так что понять его до конца было ох, как трудно. Оставалось догадываться… и проверить свои догадки. Точнее, одну из них.
Осторожно взявшись рукой, за амулет, висящий на шее — за металлическую фигурку в форме глаза и со зрачком из черного камня, Оддрун радостно вскрикнула. «Глаз» потеплел… заметно потеплел, что случалось с ним редко. Бережно сняв его, ведьма опустила амулет в небольшой котелок, наполненный прозрачной жидкостью. То, что жидкость эта — не вода и даже не спирт, стало ясно по ее реакции: содержимое котла закипело и окрасилось сначала в желтый, а затем в ярко-оранжевый цвет. А это значило, что из двух возможных вариантов можно было с полным основанием оставлять один.
Дело в том, что амулет-глаз мог нагреться по одной из всего лишь двух причин. Либо Хаос снизошел на этот мерзкий город с очередным подарком… разумеется, лишь для тех, кто по достоинству оценил данное им могущество — и новым кошмаром для остальных. Либо свершилось то, чего долго ждали все обитатели Башни: в Маренбрик пришел Избранный.
На памяти Оддрун о дарах Хаоса «глаз» докладывал ей уже не менее полдесятка раз. И еще никогда ведьма не упускала случая преумножить за их счет свое могущество. Избранный же посетил город впервые… если не считать предания о том, что будто бы предыдущий его приход и знаменовал наступление новой эры. Предание (в отличие от самого пророчества) не особенно волновало Оддрун; тот же факт, что о приходе Избранного первой узнала именно она, немало польстило Рыжей ведьме.
И теперь ей надлежало столь долгожданного Избранного — не упустить.
Вынув ничуть не пострадавший (и даже не намокший) амулет из котелка, Оддрун положила его на стол; точнее, на старую, засаленную карту города, разложенную на столе.
— Ну же! — пробормотала она, — давай, найди мне его.
Амулет, как живой, зашевелился и заскользил по карте, следуя на юг от Башни. Осторожно придерживая его за цепочку, рука ведьмы двинулась следом. Когда же амулет остановился, рука Оддрун самопроизвольно сжалась в кулак, и кулак этот в бессильной злобе ударил по столу.
Ее опередили! Амулет однозначно указывал на Форт — на этот приют для всех обиженных, кто еще остался в городе. На эту мерзейшую богадельню, само существование которой было противно новой эпохе и не вписывалось в нее. Ну да ничего: если Оддрун и ей подобные правильно поняли пророчество, стоять Форту осталось недолго. Приход Избранного должен был подвести под старым миром финальную черту: все, кто встал на пути великой силы, всяк, кто смел просто путаться у нее под ногами — они не имели будущего. И даже простой надежды.
Добраться бы только до Избранного!
— Рано радуетесь, людишки, — мстительно прошептала Оддрун.
Похоже, Хаос, коим здесь привыкли объяснять все невзгоды, буквально изувечил и изуродовал город, превратив его улицы в лабиринт, а дорогу до Форта (места, где жил Гнат) — в изнурительный кросс через полосу препятствий. Во всяком случае, правило, сформулированное Следопытом для Заколдованного Леса, за его пределами уже не действовало: ни о каких прямых путях теперь не шло и речи.
Асфальт и тротуары покрывали не только обычные выбоины, что своим появлением обязаны отсутствию ремонта. Кроме них примерно через каждые сто метров можно было наткнуться на овраги — небольшие по площади, но чрезвычайно глубокие. Во всяком случае дна их разглядеть не получалось; вообще не получалось ничего разглядеть, кроме тусклого багрового свечения… да и то не всегда. Много чаще эти овраги зияли черными и бездонными провалами. Словно были трещинами в самом мироздании…
Какие-то из оврагов удавалось обойти. Некоторые — пересечь по деревянным мосткам, проложенным чьей-то неожиданно доброй и заботливой рукой. Именно так: неожиданно… по меркам этого города, ибо, Гната, например, подобные проявления заботы о ближнем явно забавляли. Частенько же единственным способом преодолеть препятствие служил обходной путь. Который также приходилось искать, когда очередная улица оказывалась перегороженной кучами мусора, кирпичей, бетонных обломков, а как вариант — останками машин или фонарными столбами, неведомо как согнутыми в три погибели.
В обоих случаях на помощь приходил известный принцип «недостатки есть продолжение наших достоинств». Правда, в условиях этого города его следовало скорее уж переформулировать с точностью до наоборот: здесь достоинства служили лишь побочными следствиями недостатков, их случайно (или вынужденно) найденными придатками. Найденными оттого, что жизнь заставила.
И если минусом в данном случае служило превращение городских построек в руины, то в качестве плюса (по крайней мере, при передвижении по городу) выступал тот факт, что руины эти успели утратить многое: начиная с целостности и заканчивая неприкосновенностью как частного имущества. А следовательно, они могли быть использованы как дополнительная возможность преодоления препятствий; зачастую же — как единственная возможность.
И потому не раз и не два Гнату и трем землянам пришлось проходить сквозь заброшенные дома, полуразрушенные здания непонятного назначения; заходить через дверь и выбираться через окно, подниматься на крышу, а затем спускаться с нее по пожарной лестнице.
Когда очередная баррикада показалась Артуру Санаеву не слишком высокой (а значит — преодолимой) Гнат сразу отмел его предложение не идти в обход. «Если что-то перегорожено, — с назиданием отвечал Следопыт, — значит, перегорожено кем-то. И не просто так. Не хотелось бы влезать на чужую территорию и нарваться на мутантов… или на орков». Более подробными объяснениями Гнат себя утруждать не стал.
Тем не менее, меры предосторожности, принимаемые опытным в таких делах Следопытом, принесли-таки свои плоды. Во всяком случае, ни орков, ни мутантов, ни всякой другой нечисти на пути к Форту так и не встретилось. Как, впрочем, не попалось на пути Гната и трех его спутников почти никого живого. Улица за улицей, квартал за кварталом оказывались безлюдными и оттого непривычно тихими.
«Как на кладбище», — невзначай подумалось Брыкину.
Лишь однажды в поле зрения попали три замызганных мужичка неопределенного возраста, с виду почти не отличавшихся от земных бомжей. Они стояли у входа в очередную бетонную развалину и пытались согреться от огонька, горевшего в бочке с каким-то мусором. Заранее заметив приближение четырех человек, а также не оставив без внимания меч одного из них, двое из трех «бомжей» поспешно юркнули в свое жилище. Третий, не успев скрыться, испуганно замахал руками и завопил: «не трогайте меня! У меня ничего нет!»
Гнат Следопыт даже не обернулся в его сторону.
— Как-то народу у вас мало, — не удержалась от замечания Руфь, когда квартал, населенный замызганным трио, был пройден, — куда все подевались… люди-то?
— Хаос, — Следопыт развел руками, — не очень-то легко при нем живется. Кто-то в орка превратился, кто-то примкнул к нам… или к мародерам да торговцам. Кто-то выжил, став мутантом… а кого-то твари эти, отродья Хаоса сожрали. Но больше всего народу умерло от голода; пало в борьбе за оставшиеся куски хлеба.
За последней фразой, произнесенной непривычно-высоким штилем, последовал вздох; видимо, судьба земляков, оказавшихся во власти Хаоса, не была любимой темой Гната. И, тем не менее, Следопыт собрался с духом и продолжил:
— Когда электричество и связь отрубилось, тут такое началось… Все как с цепи сорвались: одни уехать поспешили, другие грабить магазины стали, а третьи… третьи начали отбирать награбленное у других. А второй рукой — отбиваться от орков и прочих отродий Хаоса. Кто-то вовсе ждал, что приедут сильные добрые дяди и их спасут. Мы тогда с родителями по подвалам отсиживались. Те же, кто выжил, поняли… нет, не так: выжили те, до кого вовремя дошло, что делать это порознь гораздо труднее, чем сообща.
— Всем миром, — хмыкнул Гога Хриплый, но Гнат, незнакомый с идиомами русского языка, воспринять иронию его реплики, разумеется, не сумел.
— Какое там, — отмахнулся он и сплюнул на асфальт, — всему миру либо класть на нас… либо у них тоже самое происходит. Даже горожане до конца так и не объединились. Сложилось так, что народу осталось мало, места оказалось много — и в итоге мы сидим по углам разными группировками: Притон, Гильдия, Форт. Отдельно, понятно, ведьмы, орки, мутанты… ну и мелкота всякая. Сидим и почти не трогаем других.
— Почти, — поймала Следопыта на слове Руфь.
— Почти, — подтвердил Гнат, — совсем без стычек не обходится. Вот только сталкиваются у нас все больше люди с отродьями Хаоса, а не люди с людьми.
Ответив это, Следопыт замолчал и не произнес более ни слова до самого конца пути.
Форт, куда направлялись все четверо, располагался в некогда высотном здании. В прежние времена оно, по всей видимости, служило офисом какой-нибудь крупной корпорации… а может и наоборот: бизнес-центром, дававшим приют целому рою мелких фирм и небольших магазинчиков. Так или иначе, но теперь это здание не только утратило свое прежнее назначение, но и высотным-то быть перестало: от него остались лишь первые три этажа. Из-за этого бывший небоскреб походил на огромный кусок сыра, обкусанный сверху мышами.
Невдалеке от здания путь перекрывала баррикада из мешков с песком; добротная, основательно возведенная баррикада — совсем не чета уличным. Проход через нее был один и, вполне ожидаемо, был оборудован контрольно-пропускным пунктом. Дежурил у прохода тощий и длинный, нескладный юнец с автоматом и в камуфляжном комбинезоне, что висел на нем как на пугале. Впрочем, выражение лица у этого парня было отнюдь не смешным; себя он явно представлял кем-то вроде местного аналога Рэмбо или Универсального солдата.
— Они со мной, — коротко и походя сообщил дозорному Гнат, имея в виду трех своих спутников, — к Учителю.
Юнец в камуфляже не протестовал.
— Так у вас есть огнестрел? — спросил у Следопыта Брыкин, который не мог не обратить внимания на автомат.
Сам Гога Хриплый успел уже соскучиться и по лагерю искателей, полному разных взрывающихся и стреляющих «игрушек», и по родному земному пистолету, изъятому исполнителями-вершителями в далекой галактике.
— Огнестрел? Да, есть, но мало, — отвечал Гнат, — точнее даже не в стволах дело… стволов хватает, но вот с патронами напряженка. Много их постреляли в самом начале, а новым… сами понимаете. Взяться неоткуда. Последние оставшиеся городские арсеналы контролирует Гильдия, а уж она такую цену заламывает, что дешевле десяток мечей приобрести, чем зарядить хотя бы один автомат. Потому и бережем патроны… стараемся зазря их не расходовать. И где можно — обходимся мечами.
Еще два автоматчика дежурили непосредственно у входа в здание. Миновав их и ответив на вялые приветствия, все четверо оказались в вестибюле… точнее, в бывшем вестибюле, ныне приспособленном под обитание аж нескольких десятков человек.
Внутри стояла темень, потому как солнце уже зашло, а все окна, вдобавок, были почти целиком завалены мешками с песком либо заложены кирпичами — так, чтобы остались лишь узенькие отверстия. Кое-где горели немногочисленные свечи, но столь обширное помещение осветить они, разумеется, были не в силах
Большое количество коек, раскладушек и просто матрасов вызывали ассоциацию с палатой в какой-нибудь захудалой больнице, а лично у Брыкина — еще и с камерой в местах не столь отдаленных. В последнем случае сходство усиливали и крошечные щелочки-оконца, и общая, далекая от санитарной, обстановка.
Кто-то с кем-то вполголоса разговаривал, кто-то готовился ко сну или уже спал; откуда-то из темного угла доносился детский плач. Невдалеке пахло чем-то съестным, но неаппетитным… впрочем, например, Брыкин успел достаточно проголодаться, чтобы, почуяв этот запах, невольно сглотнуть голодную слюну.
— Учитель у себя? — спросил Гнат одного из местных обитателей.
— Ага. Наверху, — с готовностью ответил тот, — а это кто с тобой? Что, еще жильцов привел?
Судя по тревожному голосу, в последнюю очередь этот человек горел желаньем делить свое жизненное пространство еще с тремя квартирантами.
— Надеюсь, что нет, — попытался, как мог, успокоить его Следопыт, — а еще надеюсь, что благодаря этим троим, нам скоро не придется сидеть в этом бетонном ящике.
И двинулся вглубь вестибюля — как всегда, ничуть не чураясь темноты. Последовав за ним Руфь, Брыкин и Артур обратили внимание, что койками и забаррикадированными окнами новые хозяева бывшего небоскреба при его переделке не ограничились. Для расширения жилой площади многие из перегородок на первом этаже были снесены, а койки стояли даже в паре шагов от грязной выщербленной лестницы.
Зато наверху оказалось несколько чище… и, похоже, безлюдней. Благодаря чему планировка в основном сохранилась: во всяком случае, перегородки здесь никто не рушил и не убирал двери, дабы объединить коридор и комнаты в один большой зал. Нет: и коридор, и многочисленные двери были на месте; сохранилась даже шахта лифта — даром, что проку от нее теперь совсем и не было.