— Ну, пошли.
Мужички тут же повернулись ко мне спинами и торопливо пошагали в темные коридоры терема. Так и пошли. Мой конвой впереди, я, безоружный, сзади. Благо, терем невелик был. А то свита моя об углы да лестницы все бы ноги поизломала.
Спустились в заставленные огромными бочками подвалы. Пугая длиннохвостых крыс, протопали в самый дальний угол и, миновав окованную железом тяжелую дверь, вошли в комнату для встреч.
Чадили укрепленные на стенах факелы. Пыхала жаром жаровня. На столе чернели кузнечные клещи и молотки. Возле возился могучий дядька в кожаном фартуке. Напротив трехногой табуретки, на кресле сидел бледный князь. Мои провожатые в комнату войти побоялись — уж больно зловещего вида она была.
Я, не спрашивая разрешения, уселся на табурет и мило улыбнулся Уралану:
— Развлекаешься?
— Почему он не в путах? — выкрикнул князь, во всю ширь распахнув глаза.
— Дык, это! — этот многомудрый, но немногословный дворовый начинал мне сильно нравиться.
— А они сами пришли, — перевел более словоохотливый слуга. Я кивнул. И спросил человека в фартуке:
— Самому-то не стыдно? А, кузнец?
Тот, выронил железный прут на кучу других инструментов, покачал головой и стремительно выбежал.
— Чего дружинных людей не послал? — проводив глазами мастера, поинтересовался я у князя. — Побоялся, что они, честь охраняя, тебя самого в веревки повяжут?
Уралан опустил голову, прикрыл глаза ладонями.
— Думал дочь сумеет в Ростоке кого-нибудь из лесных пронять. Чтоб заклятье снять… — выговорил тот глухо, как из бочки.
— И наушничать обучил, — укорил я. — Понадеялся, что лесной народ, как прежде, в лесу отсидится и Ратомиру помогать не нужно станет?!
— Да причем тут…
Зарозовевший князь отнял руки от лица:
— Я думал речи эти, наоборот, вас из лесов ко мне в Дубровицы выгонит.
— Дурак ты, князь. Хоть и князь, а дурак! Народ-то твой и то поумнее. За тебя даже землепашцы просить приходили, а ты вот железом каленым меня стращать хотел? Чадо родное лжу наговаривать подучивал…
Из винного подвала донеслись грохот многих шагов, звон металла и вопли сметаемых с дороги дворовых. Вскоре в комнату ворвался отряд вооруженных людей, среди которых возвышался и Ратомир.
— Дядя! — воскликнул, едва окинув взглядом приготовленные инструменты, молодой мужчина с мечом в руке.
Принц, уперев обнаженный клинок в табурет, сразу встал у меня за спиной.
— Это мой племянник, княжич Яролюб, — выдавив улыбку, представил предводителя группы спасения Уралан. — Наследник трона…
— Слава Спящим, — выдохнул, поклонившись, княжич. — Вы не успели зло гостю причинить!
— Да, перестань, — я попытался защитить отчаявшегося князя. — Сидим. Разговоры разговариваем…
— Я говорил дяде, что завет трудами многими искупить нужно, а не выпрашивать. Или вот так вот, — Яролюб коротко махнул свободной от оружия рукой на кузнецкие причиндалы. — Позор на позор наматывать.
— Какими же трудами, наследник, ты готов искупить? — поинтересовался я.
— А я с дубровическими добровольцами к вам в войско пойду! — воскликнул молодой человек.
— И подчиняться общему воеводе станешь? — затронул больную тему принц.
— А и стану!
— И много ли охочих до княжьего искупления с тобой пойдет?
— Да сотен пять-то точно!
— А не опасаешься, что пока ходить дальними дорогами будешь, князь сам наследника родит? — потянулся я, уперев руки в колени. Бессонная ночь давала о себе знать.
— Я первым плясать стану на именинах!
— И снедь воинскую для дружины своей сам приготовишь? — кому что, а принцу армия. — Или князь поможет?
— Да поможет он, поможет, — зевнул я. — Пойдемте-ка по кроватям! Спать хочется до жути. Выспаться нужно как следует. Мне еще завет завтра снимать…
И челюсть едва не свело от напряжения, когда я увидел распахнутые в надежде, подозрительно влажные глаза князя Уралана. И одинокую, горячую мужскую слезу, пробирающуюся среди морщин.
14
Наверное, весь город собрался на обширной поляне. В центре, в том месте, где прежде ясными ночами в абсолютно круглом озерце отражались звезды, а теперь алел заходящим солнцем ил, ссохшийся до состояния камня, приговоренным преступником торчал старый княжеский трон.
— На память и на урок, — первым воскликнул я и бросил к резным ножкам горсть сухих прутиков.
Вторым подошел Уралан с супругой. Необычайно торжественные, как на свадьбе, они выговорили простые слова словно клятву. Дров под троном прибыло…
Народ, выстроившийся в гигантскую очередь, зашумел. Двинулся. Заколыхались головы, как кроны деревьев в ветреный день — крайние, потом еще и еще, пока волна не добежала до конца. И так с каждым шагом, новые и новые волны. Куча хвороста вокруг приготовленного к сожжению кресла росла.
— Хоть бы по медяшке за право ветвь бросить брали бы, — причмокнул губами Парель. — Можно было бы Родину господина моего выкупить…
Принц хмыкнул и, нахально вторгшись в череду людей, бросил свою веточку.
— Матушка просила поинтересоваться, — подводя отчаянно красневшую жену ко мне, спросил князь. — Травы какие-нито будешь давать? Или спалим демонову деревяшку и всего делов?
Я чуть поклонился разодетой княгине, торчащей не меньше чем на голову выше меня. Впрочем, князю под стать.
— Вдоль дорог, видел я, богомольская трава растет. Девок дворовых отправь, пусть охапку нарежут. Только так, чтоб с корнями не дергали, а срезали, как грибы. На ночь глядя, заваривайте и пейте. Да заготовьте впрок. Ну, если наследнику брата решите заделать…
По лицу княгини вспышкой пробежал отблеск пламени не сожженного еще трона.
Походным строем, печатая шаг, пришел отряд ростокских лучников, вместо оружия в руках несший сухие ветки. Народ раздался, признавая право соседей по орейским уделам принять участие в ритуале.
— Завидую я тебе, светлейший, — грустно улыбнувшись, выговорил Ратомир. — Любят тебя твои подданные. Глянь, как радуются!
— Так ведь и я их люблю, — честно признался Уралан. — Это ж дети все мои. Есть которые и неразумные, кого и наказать надобно, чтоб разум в голову через задницу вбить. Добрые есть и не очень. Хитрых много, чья мысль дальше сегодня не идет. Этим разъяснять приходится, учить на много лет вперед хитрить… Всяких много. Вот вернешь государство свое, поймешь! А будешь людей любить, так и тебя полюбят.
— Как каждый поодиночке, так они все хорошие, — потрясающе напевным, мелодичным голосом, вдруг поддержала мужа княгиня. — А как все соберутся, так неразумные, словно дети малые. Такое иной раз учудят, диву даешься! Словно народец-то весь, как один человек, что говорить не может. Зато слышит все и сердцем чует. Кто такого немца, как родного любить-голубить будет, к тому он и тянется. Обмануть его и вовсе не получится…
— Благодарю за мудрость, — совершенно искренне поклонился принц княжеской паре. — Выходит, зря я переживал да завидовал.
Прошли отряды княжеской дружины. Трон окончательно скрылся под горой хвороста. Воевода дубровический уже и факел принес, да в руки Уралану вручил. И толстобрюхое, отъевшееся за день солнце свалилось за твердь земную. Можно было подводить итог вековому уроку.
Князь, поймав мой взгляд, оставил руку жены и стал рядом.
— Ну, пошли, — вздохнул я.
Народ расступился, давая дорогу священному огню.
— Как все вместе пищу огню сему несли мы, так и народы орейские. Каждый в своем уделе хозяин, но как злу дорогу заступить, надобно вместе собраться, — выкрикнул я, держась за рукоять факела вместе с князем, у подножия горы дров. — Помнят пусть в веках об уроке этом! И будут сыновья кровь отцов вперед нести, а дочери сердце радовать.
Я слегка надавил на рукоять, заставляя чадящий светильник наклониться.
— Помнить будем и чтить правду орейскую, — громко сказал князь. — У братьев наших, соседушек, прощения просим. Уроком сим престол Дубровический за всех ответил. Так же, все вместе, и искупим делами.
Сушняк разгорелся быстро. Задорные пламенные язычки-следопыты лихо осмотрели приготовленную им пищу и тут же разрослись, взмыли вверх урчащим от удовольствия пламенным великаном. И в огненном вихре черным силуэтом видно стало проклятый княжий трон.
И тут я понял, почувствовал, как из глубины леса прибывает, приближается несколько сотен незваных и нежданных зрителей. И среди них десять… Семнадцать… Нет! Двадцать два Мастера Ветра!
Всколыхнулся люд. Вскрикнула и заголосила какая-то нервная баба. Заплакали дети. Схватились за копья суровые воины. Напрягся и почти сразу расслабился князь. Ибо на опушке Великого леса, словно призраки из тьмы, появлялись воины лесного народа. И было их столько, с каким числом Старый Белый на землях орейских Порядок наводил да Правду устанавливал.
Лесные братья мягко, словно по неверной хвое, скользили к гудевшему пламени и один за другим бросали туда по одной длинной оперенной стреле.
— Завтра в лагерь к вам придем, — шепнул Сворк, не менее остальных изрисовавший лицо черными да зелеными полосами.
Я выпучил глаза. Дружина лесная со знаками большой охоты!
— Пепел потом пусть соберут и в яме глубокой закопают, — успокоив сердце, делая вид, словно все именно так и задумывалось, наказал я князю. — Да яму роют пусть подальше… На перекрестке, что ли.
Уралан кивнул и вдруг поклонился. В пояс. Гораздо глубже, как должно бы спину гнуть князю удельному.
Следующим утром наш лагерь на границе дубрав, с самого рассвета, гудел как пчелиный улей.
Сначала прискакал во главе конной сотни опытных дружинников имеющий громадный шанс перестать быть наследником Дубровического престола племянник Уралана, молодой Яролюб. А следом пошли-поехали добровольцы. И каждого нужно было встретить, выяснить, каким оружием лучше владеет, и определить к какой-нибудь сотне. Впрочем, когда счет охочих людей перевалил за полтысячи, пришлось назначать новых сотников для новых сотен.
Ратомир тут же указывал, в каком месте и как ставить палатки, кому сдавать принесенную с собой снедь, где костры зажигать…
К обеду похолодало. Со стороны степи задул пронзительный ветер. Небо затягивало низкими серыми тучами. Народ засуетился еще больше, готовясь к затяжным весенним дождям.
— Черемуха зацветает, — пояснил я принцу. — Пока цвет не осыплется, моросить будет.
— Пошли людей в лес, — тут же скомандовал воевода Инчуте. — Пусть дров побольше заготовят да в возы сложат. Чтоб сухое топливо для костров всегда было. Воин без горячей пищи слабеет быстро!
И повернулся ко мне:
— У обозных телег парни собрались. Те, кто луки с собой принес. Надо бы глянуть…
— Конечно, командир, — улыбнулся я. Настоящая причина моего задания, хлопая распоясавшимся на ветру плащом, приближалась к принцеву шатру. Конники успели уже разбить свой лагерь, и теперь их командир шел к Ратомиру на разговор.
Лица некоторых из дубровичевских лучников показались смутно знакомыми. Может, и мучился бы, вспоминая, да они сами напомнили:
— В Ростоке ваш ученик нас как дитятков малых в турнире побил! — поклонился один из них. — Спрашивали после — люди говорят, кого Мастер Ветра примечает, те только лучному делу подмастерья. Остальные — хочь и вовсе за оружие не берись. Засмеют.
Я хмыкнул. Раньше-то сдуру считал — чтоб из лука стрелять, умная голова на плечах, сильные руки да верный глаз нужны. Спасибо! Просветили…
— Поклониться вам, значицца, пришли. В ученики проситься. Сами-то мы в Дубровице-граде не из последних стрельцов…
— И сколь числом вас, ходоки?
— Полста пять.
Я задумался. Снова выходило, что лучные сотни неполными оказывались.
— Ведомо ли вам, что на войну идем? И что против короля-оборотня можете и головы сложить?
— Пробои каленые не небу, чай, пузо чесать куют. Мы в войско и шли. А только, хочется науки вашей постичь.
— Ну, принцем Ратомиром, командиром нашим верховным, я воеводой стрелецкой рати назначен. А значит и науке вместе с ростокцами учить стану. Туда вон идите, — я взмахнул рукой в сторону палаток у стяга Ростока. — Инчута-лучник вас по сотням поделит, командиров покажет, да где шатры ставить место даст.
Парни поклонились, подхватили пожитки и отправились. А мы с Велизарием, который теперь носил мое оружие, пошли к обозу, передать кому-то-брату весть о пополнении.
Жрец успел обзавестись десятком помощников. Хитрованского вида мужичков с сальными, все оценивающими глазками, в окружении которых непрерывно носился от одной прибывающей из города телеги к другой, постоянно что-то чертя острым стилом на навощенной табличке.
— Забавны мне черты твои, Парель, — рассмеялся я, перехватив казначейскую банду возле очередного, запряженного меланхоличными волами, воза. — Каракульки какие-то. И руны не руны, и картинки — не картинки. Сам-то поймешь после, чего изобразить хотел?
— Варварская страна, — воздел руки к небу толстяк. — Неумытая, неученая! Это суть буквицы, а не черты! Что буквицами записано, то любой другой, алфавит знающий, прочесть сможет! Ибо святы они, духом Басры Всеблагого благословлены.
— Ого! Стало быть, и я могу, буквицы выучив, таблички твои счесть?
— Ума ежели хватит, то и сочтешь.
— Научи, — впервые с той памятной встречи в Великом лесу я склонил голову перед пухлым спутником принца.
— Проверять нас хочешь? — выкрикнул один из парелевых приказчиков.
— Дык, господин мой — колдун известный, — прогудел вооруженный до зубов Велизарий. — Што ему закорючки ваши. Он человеков наскрозь видит…
— А лгать да воровать станете — повесим, — радостно улыбнулся я, вглядываясь в побледневшие лица. — Кто же в бега ударится, тех князья удельные сами выдадут. Дружинное братство порушивший по Правде орейской — и не человек вовсе, а хуже демона. Тварь безродная. Верно, мужички приказные?
Еще бы они не согласные были! Так кивали, что побоялся — головы поотрываются.
— В поход двинем, счету меньше станет, — угрюмо буркнул Парель, уже обсчитывая мысленно следующий караван повозок. — Тогда приходи. Учить буквицам буду. Может и книгу откровений Миразма Святого, что Басра прямо в ухо тому нашептал, прочтешь. Приобщишься к мудрости божественной. А то ведь так в темноте и помрешь, веры свет отрицая…
Я пожал плечами. Половину речи — вообще не понял и потому не знал, что ответить. Жрец и не ждал. Умчался принимать какие-то мешки и баулы.
Да и мне пора было идти. На опушке дубовой рощи начиналась странная суета. Ставившие там палатки люди вдруг опускали руки и замирали на месте. Иные и вовсе в замысловатых позах каменели.
— Дык, родичи ваши из дубов вылазят, — пояснил слуга, с высоты своего роста видевший дальше. — С оружием. И много их.
Я сорвался с места. Со Сворком, как я еще вечером разглядел, одна молодежь пришла, и что они могли нашутить в густонаселенном лагере, даже Спящим неведомо было.
Родичи уже сидели невдалеке от командирского шатра. Я шел, здоровался и с удивлением обнаружил, что в отряде не только отроки из семьи Белых. Судя по вышивке на пятнистых кожаных куртках, Сворк привел с собой парней и Синеключенцев, и Кедров, и еще несколько, чьи роды были не столь знамениты в лесу, чтоб их старейшины присутствовали на зимнем Круге Мудрости.
— Аааа! — обрадовался родич. — Арч!
— Мир вам, лесные братья, — поздоровался я сразу со всеми. — Отрадно видеть в одном отряде сыновей столь многих семей. Вижу, на большую охоту собрались?
— Да, на войну решили сбегать, — с деланным равнодушием, отмахнулся незнакомый мне парень из Синих Ключей. — Не все ж веселье тебе, мастер Арч Белый!
— У твоего отца чуть ветвь орейскую не отобрали, когда он про короля-оборотня да про войско охочих людей старейшинам рассказал, — засмеялся Сворк. — Завидно всем стало. Сказывали, славу семье хотел присвоить…
— Вот главы родов и порешили: кто из молодых воинов Леса с Арчем на войну желание имеет сходить, так пусть идет, — говоривший тоже не был мне знаком. Да и вышивка о его семье говорила мало. — Вот и мы, с Медвежьего Бора, собрались…