Я глубоко задумался. Мне сразу припомнилась тень птицы, преследовавшая меня, те странные звуки и звон, что слышались во время изменения вектора. Но главное, теперь я знал, что кто-то уже прошел этим путем, добился реальных результатов. Знал, что изменение линии судьбы, а следовательно, и поведения человека возможно. Значит, всё виденное не горячечный бред, не плод моей больной фантазии…
– Знаете, почему я вам всё это рассказал, Мартин? – Я вздрогнул от голоса Стефана, от прикосновения его руки к своему плечу.
Теперь я смотрел ему в глаза, и никакой пьяной мути в них не было.
– Вы единственный, кто может повторить путь Ворона. Уж не взыщите, все мы знаем друг о друге многое, и я знаком с вашим финтом. Танец с клинком – это почти прямое воплощение его идей. Немного иное, но очень близкое. Я любил Ворона, этот человек был мне другом, но незадолго до исчезновения он начал бредить своим величием. Грезил мировым господством и временами становился по-настоящему опасным. Сдается мне, что сегодня старая забытая идея вновь приобретает актуальность. Не удивляйтесь тому, откуда я это знаю, слишком долго я в системе… Одно хочу сказать: если кто-то сегодня вновь вышел на тропу Ворона, да хоть бы и он сам, восстав из Ада, его надо остановить. Нельзя выпускать в мир такой метод, мир к нему не готов. Обязательно найдется деятель, который захочет переделать жизнь так, как ему это покажется правильным. Вот тогда и наступит конец света…
Мы смотрели друг на друга и думали об одном и том же – как найти и остановить маньяка?
– Если мне потребуется помощь, вы мне поможете, Зрячий? – спросил я Стефана.
– Да, Зрячий, всем, чем смогу, – ответил он.
ЧАСТЬ 2. ТЕМНЫЕ ГОРИЗОНТЫ
Глава 1
Сегодня утром я изменил своему обычному маршруту. Похоже, теперь многое предстоит менять в жизни, и порой кажется, что я живу уже в какой-то новой эпохе, другом времени, а может быть, и в ином измерении. Человечество стоит на пороге грандиозных событий, но никто об этом пока не знает и даже не догадывается.
Все так же лениво течет время в узких улочках Предместья, старенькая конка исправно везет пассажиров, и у поляка не переводятся папиросы моего любимого сорта. В пивной «Пена» подают свежих раков, размерами напоминающих сказочных подводных чудовищ, и, может быть, именно сейчас легендарный налетчик Лорд Железный Коготь сдувает с хмельного напитка летучую белую пену...
Вчерашний день, неимоверно длинный, закончился относительно спокойно. Я составил- таки план действий и предъявил его господину директору. Патрон воспринял мои труды благосклонно, и теперь мне предстояло выполнить первый пункт – повидаться с Наставником.
Стать оператором можно по-разному, но чаще всего в АСА попадают со школьной скамьи. В современных школах предусмотрены группы детских психологов, исследующих психику ребенка: этапы взросления, адаптацию к новым условиям, усвоение знаний и сопротивляемость к нагрузкам. И мало кто знает, что почти все эти психологи являются штатными или хотя бы внештатными сотрудниками Академии Прикладных Знаний.
Количество психологов может быть разным и зависит от статуса учебного заведения. В престижном колледже для дворян такой специалист, как правило, один на класс, дюжину учеников, и действительно имеет не только диплом Академии, но и немалую практику в АСА, а порой и научную степень. В бедняцких районах это один, редко два человека на всю школу, ничем особенным во время учебы не отличившиеся. Они не тратят много времени на изучение детской психики, зато внимательно следят за пополнением рядов будущих операторов.
Проходя по школьному коридору, лавируя среди мельтешащей детворы и раскланиваясь с господами учителями, вы сразу и без труда определите психологов. Это сплошь мужчины, все как на подбор невысокого роста, в неброской одежде, невзрачной внешности, но с мягкими манерами и улыбчивыми лицами. Они часто и охотно кланяются, никому не перечат и никогда не конфликтуют.
В то же время психологи чаще учителей встречаются с детьми: с младшими играют, со старшими беседуют, находят общий язык, даже дружат и ищут, выявляют, отсеивают из общей массы детей с повышенным чувственным фоном. У них есть критерии, которые позволяют точно определить у ребенка сенситивные возможности, и даже шкала, способная ранжировать выраженность этих возможностей.
Все это я узнал много позже, будучи уже курсантом Академии, а в приютской школе у нас был господин Батлинг. Я хорошо помню его лисью мордочку и вкрадчивый тихий голос. То ли квалификация Батлинга оставляла желать лучшего, то ли находить юные дарования действительно непросто, но никаких способностей школьный психолог у меня не определил.
Судьба ребенка, взятого на заметку, тоже может быть разной. В любом случае об этом сообщается родителям. Аристократы могут в будущем выбирать – стоит ли их чаду связывать свою жизнь с Агентством. Такой выбор делают очень немногие, и высокородных операторов в нашей системе единицы. Гораздо чаще титулованную особу, как и в нашем отделе, можно встретить в рядах администрации или экспертов.
Из людей простого сословия многие соглашаются отдать детей в обучение. Почета и уважения тут не заработаешь: люди операторов недолюбливают, и сенсы чаще ведут замкнутый, уединенный образ жизни. Но вот обеспечены сотрудники АСА очень неплохо и получают по выслуге лет хорошую пенсию. Это привлекает многих, и дети из бедных семей часто попадают на учебную скамью.
Пример – Жан Клод и Яков Патока. Оба оказались в Академии в пятнадцать лет. Жан Клод почти год как работает после пятилетнего обучения и стажировки. Патока стажируется после трех лет учебы. Срок обучения у всех разный, и определяет его только Наставник. Чем короче срок, тем способнее ученик. Если исходить только из этого критерия, Патоку ждет успешная карьера.
Из приютов пополнять ряды курсантов еще проще. Там брать согласие не у кого, сообщать некому, ребенка сразу переправляют в специальный лагерь и после короткого карантина приставляют к нему Наставника. Вырастают операторы, которые до поры даже не догадываются, что могли бы стать учителями, военными или дворниками. Впрочем, учитывая невеселую статистику, согласно которой большинство приютских пополняют собой банды Капиталлы, можно считать способности этих детей истинно даром божьим.
Со мной всё получилось не так. Родителей я не знал, сколько помню себя, отца с матерью заменяли воспитатели приюта Святого Мартина. Отсюда и имя, в нашем приюте Мартинами звали больше половины мальчишек. Воспитатели были не грубыми, били редко и еду у воспитуемых не воровали, что случалось довольно часто в других приютах. Так что грех жаловаться мне на тяжелое детство.
Рос как многие другие мальчишки: не хныкал, не просил и не очень верил окружающим людям. Как все учился в приютской школе, проскочил мимо недреманного ока господина Батлинга и в пятнадцать лет получил путевку во взрослую жизнь – направление на Биржу труда, которое до поры должно было заменить мне паспорт, а в придачу казначейский билет в пять крон. Но воспользоваться этой путевкой мне не довелось.
Так случилось, что, покинув гостеприимные стены приюта, давшего мне свое имя, по пути на Биржу я заметил уличных картежников. Двое мальчишек моего примерно возраста сидели около Рынка и катали зевак в блек-джек. Один метал карты, второй собирал деньги. Ощущая в кармане приятное похрустывание ассигнации, я подошел и стал наблюдать за игрой.
Надо сказать, что в то время я считал себя опытным картежником. В приюте развлечений было крайне мало, и все сверстники увлекались игрой в карты и кости, но блек-джек стал для меня новостью. Достаточно быстро разобравшись в стиле и манере игры, я решил попытать счастья.
Как всегда это бывает, вначале мне дали несколько раз выиграть, а потом незаметно вытянули все деньги – и выигранные, и собственные. Попытка восстановить справедливость привела к тому, что мальчишки брызнули в разные стороны, и я рванул за одним из них. Как забежал на задние дворы Рынка, в тупик, в пылу погони я не заметил. Малолетний картежник юркнул в какую-то малоприметную щель, а я в тот же миг получил такой удар по голове сзади, что свет в глазах померк.
Очнулся я с сильнейшей головной болью и изматывающей тошнотой. Первое время видел перед собой только смутные силуэты, слышал отдаленный непонятный говор. Потом к моим ощущениям прибавилось мерное покачивание, и лишь спустя несколько дней я разобрался, что нахожусь в цыганской кибитке. Дядюшка Марло был самым настоящим цыганом. Он подобрал меня, оглушенного, с разбитой головой, без денег и вещей, и принес в свой табор. Маленькую котомочку со скудным скарбом, что дали мне в приюте, уличные шулеры забрали, исчезло и направление, единственный мой документ в то время.
Цыгане не были редкостью в Республике, они кочевали по просторам страны, как и сотню, и две сотни лет назад. Занимались извечным своим промыслом – воровали лошадей, торговали контрабандой, женщины гадали, а дети таскали кошельки из карманов на ярмарках.
Повезло мне или нет, что табор проходил тогда через Капиталлу? Наверное, повезло, во всяком случае, я об этом никогда впоследствии не пожалел. Не говоря уже о том, что дядюшка Марло и его племянница Мера спасли мне жизнь. Они выходили меня, отпоили отварами трав, секрет которых известен только старым цыганкам, и приняли в свою дружную семью. Да и куда я мог пойти без денег и документов? Даже обратно в приют меня бы уже не взяли...
И начался незабываемый период моей жизни, самый яркий и авантюрный. Табор кочевал по всей Республике. На юге мы крали лошадей, на востоке выступали на ярмарках, на севере принимали у контрабандистов товар и везли нехожеными тропами, через горы, на юг. А там вновь крали лошадей...
В таборе меня научили танцам, жарким, как объятия цыганки, и пылким, как сердце молодого ромала. Там я познакомился и подружился с длинным, хищно изогнутым ножом. Цыгане показали, как в танце рождается движение, неожиданное и неуловимое, которое становится последним, что увидит враг в своей жизни.
Дядюшка Марло относился ко мне как к сыну. Мера лишила меня девственности в неполные семнадцать лет. «Это тоже надо знать и уметь, золотой мой...» – сказала она тогда. Три прекрасных года, наполненных ветром, риском и волей, я провел в таборе, три незабываемых года, пока однажды полиция не устроила на цыган облаву.
Конные жандармы загоняли нас, как опытные охотники лисиц. Место было выбрано с умом – голая степь под одним из южных городков, по которой нас беспощадно гнали, настигали, убивали, пленили... Спастись не смог никто.
Но дядюшка Марло остался верен себе. Он показал полицейским, что я – захваченный гражданин Республики, за которого цыгане хотели получить выкуп. Что к бродячему племени я никакого отношения не имею. А может, и приплатил кому следовало. Так или иначе, всех уцелевших цыган, Меру и дядюшку Марло с простреленным плечом погнали в крепость Вюрт, а меня отпустили на все четыре стороны.
Я остался один, никому не нужный, всеми презираемый. Жандармы выдали справку, записанную с моих слов, но с такой справкой ни один фермер не хотел брать на работу. Всюду меня гнали как нищеброда и попрошайку. Неизвестно, чем закончились бы мои скитания, если б не прибился я к бродячему цирку, дававшему представления на площадях небольших городков. Три года колесил с маленькой труппой по стране, выступал акробатом и фокусником. Точнее, фокусником был старина Росс, а я ассистировал. Трюк назывался «Зрящий в ночи» и заключался в том, что мой напарник угадывал предметы на расстоянии с завязанными глазами.
Росс становился на площади спиной к толпе. Я завязывал ему глаза полоской плотной ткани и просил зрителей разместить на небольшом, специально приготовленном столике какую-либо мелочь.
Что может быть у горожан при себе в ярмарочный день? Складной нож, гребень, пояс, что-то из фруктов. Потом вызывался доброволец. Под замирание толпы он поднимал любой предмет со стола. Напарник начинал шумно дышать, делать руками замысловатые пасы, всеми силами обозначая завзятого ясновидящего, и, конечно, называл предмет. Толпа ревела...
Предвидеть нехитрый набор вещей несложно, и трюк был незамысловатым: простыми, обговоренными заранее условными знаками я сигнализировал Россу о том, что ему в данный момент показывают. Вот и всё.
И всё бы хорошо, пока однажды мы не попали в захудалый городишко Тирсенброн. Публика там собралась на редкость вредная, восторгаться нашим искусством не торопилась, наоборот, норовила подловить на обмане и изобличить в шарлатанстве.
Для начала на стол легло золотое колье. Обычно дорогие вещи выкладывать опасались – кто их знает, этих заезжих чародеев! Потом местный полицмейстер, присутствующий на представлении и поглядывающий на нас с большим подозрением, достал свой большой черный пистолет. Мы выкручивались, как могли, но когда на столе появился микроскоп, принесенный в пылу азарта местным учителем...
Вещь, в сельской местности невиданная и, конечно, нами не предусмотренная. Я уже был готов к тому, что сейчас нас с Россом под ликующий рев толпы поведут в местную кутузку. Из последних сил я напрягся, пытаясь сообразить, как подать знак партнеру, как выбраться из провального положения.
И в этот миг вдруг увидел изумрудную паутину силовых линий, опорные точки и стрелу вектора. Тогда я не знал всех этих названий, не представлял, с чем имею дело, но в отчаянии послал неведомому рубиновому лучу образ глаза! И напарник воспринял его каким-то чудом! «Глаз! – заголосил тогда он. – Волшебный глаз сейчас на столе!» Публика остолбенела, тем более что многие этот диковинный прибор именно так и называли...
С тех пор наш стиль работы изменился. Мы больше не обговаривали систему условных знаков. В нужный момент я находил благодатную паутинку, улавливал направление рубиновой стрелки и посылал по ней образ предмета. Фокус стал более изощренным и теперь пользовался у нашей непритязательной публики небывалым успехом.
Так длилось до тех пор, пока цирк не заехал в Капиталлу. Я опять оказался в родных пенатах, хотя выступали мы в Предместье, но мне всё равно была приятна встреча с городом моего детства. Именно здесь после очередного выступления ко мне неожиданно подошел человек, внешностью очень напоминавший господина Батлинга.
– Ну-ка, сынок, расскажи поподробнее, как ты это делаешь, – ласково обратился он ко мне.
Тем же вечером за мной приехала карета с темными занавесками на окнах. Больше бродячего цирка я никогда не видел, для меня началась новая жизнь.
* * *
Сентиментальное путешествие я проделал вчера вечером в родной мансарде, с кружкой охлажденного пунша в руке. Его я приготавливаю по старинному пиратскому рецепту, вычитанному как-то в древней книге: крепкий ямайский ром, сухое красное вино, мед, сахар, ананасовый сок и немного специй. Тут главное – соблюсти пропорции, и у меня есть собственная формула. Вкус и крепость напитка просто восхитительны! Я прихлебывал из кружки, вспоминал свою жизнь и одновременно продумывал схему беседы с Наставником. Именно так мы их называли – людей, открывших для нас мир информационных взаимосвязей.
И вот я стою перед неброским зданием с вывеской «Академия Прикладных Знаний». Привлекать внимание здесь никто не стремится, и здание расположено под боком Университета Естественных Наук.
Этот старейшина учебных заведений страны выглядит основательно и тяжеловесно. Помпезное крыльцо главного корпуса – крылатые львы у подножья длинного ряда мраморных ступеней, портик с величественной колоннадой, золотые метровые буквы над входом сообщают миру, что здесь, собственно, расположено.
По всей территории разбросаны учебные корпуса. Меж ними по выложенным брусчаткой аллеям бегут студенты в мантиях, окликают друг друга, смеются. Неторопливо шествуют преподаватели в старинных напудренных париках, ведут неспешные беседы, чинно раскланиваются со студентами. Кажется, попадаешь в прошлый век...
А вот на задворках, за столярной мастерской, у заброшенной рощицы приютилась Академия. Здесь нет просторных лекционных залов, многолюдных аудиторий и учебных классов, увешанных наглядными пособиями. Не слоняются толпы студентов, не слышно веселых молодых голосов и смеха. Тишина и запустение. Одноэтажный домик хитро щурится на соседа-гиганта подслеповатыми окнами.