— Ты обещала сказать, Шаммурамаш.
— Возможно, это одна из "исчерпавших судьбу". Или ее призрак. Запах гнили, который я ощущала, — жрица передернула точеными нагими плечами.
— И какой повод ей мстить матросам-тер…
— Пообещали спасти — и не сделали? — луны бровей взлетели над яшмовыми глазами жрицы. — Утопили, боясь обыска?
Ун Рабике припомнил все, что знал о подобных случаях. Мерзко, но похоже на истину. У этой малютки не только верная рука, но и ясный ум.
— Пока вы сходите на старое кладбище и в таберну, я подыму архивы. Посмотрите сюда, — полированный ноготок ткнулся в рисунок, — жемчугом одежды прекратили расшивать года три назад. По крайней мере, таким узором. Да и платье поистрепалось. Но сидит слишком хорошо, чтобы быть с чужого плеча. Возможно, у нее нет никакого другого. Что еще? Она молода, и была бы хороша собой, если бы не лишения. Родом из Каннуоки, возможно, с примесью ресормской крови — кожа даже для нас слишком темная. Аристократка: ладони и ступни маленькие и очень изящные. И вот этот поворот головы, и твердая линия губ и подбородка — даже в слепоте осталась самой собой.
— Серьезный противник.
Маар бросила короткий взгляд в сторону ун Рабике, проверяя, не шутит ли. Улыбнулась:
— Вы правы, мессир. Кстати, явлена она была все возле того же кладбища кораблей, и…
Жрица совсем, как саардамки, хлопнула себя ладошками по щекам, и схватилась за кисть:
— Вспомнила! Вот!
В руке слепой на рисунке возникла разлапистая, дикая охапка — засохшие веточки; стебельки, выдранные с корнями; осыпавшиеся цветочки — скелет букета, собранный наощупь. Бранда передернуло.
— Это что-то значит?
Девушка закусила деревянный кончик кисточки:
— Не знаю.
— Никаких следов, — пробормотал ун Рабике, созерцая место смерти несчастного капитана — да и само место можно было угадать лишь по тому, что булыжник здесь был чистым, без обычных пыли и мусора. Бранд поднял голову и осмотрелся. Перед ними была широкая дорога вдоль пирса: справа море, слева длинный склад из желтого песчаника с запертыми наглухо воротами. По торцам склада виляли в гору узкие проулки.
— Ему даже сбежать некуда было… Разве на крышу. Или нырнуть в проулок, — подал голос Яан.
— От этого… не убежишь, — храмовник передернул плечами, словно все еще переживал воображаемую сцену нападения.
— Судя по положению тела, оно появилось оттуда. Напало со спины. Пройдем?
Они прошли по пирсу, вдыхая резкие запахи южного порта, мельком разглядывая мостовую, стены хибар и складов, пришвартованные суда. Набережная была непривычно пустынной и молчаливой, даже для воскресного дня и послеполуденной жары. Самые упорные разглядывания окружающего к расследованию ничего не прибавили. Словно за жертвой действительно гналось привидение.
Яан поднял глаза на качнувшуюся на цепях деревянную вывеску "Пивная Труди" и понял, как же сильно у него пересохло в горле. Кстати, сам он выскочил на крик из таберны "Увалень Тилдрум", что за углом. А когда подбежал, капитан уже был мертв. Окончательно. Крысяка потер свербящую голову и ногой толкнул легкую дверь таберны.
— Привет, Юрген! Пару ольвидарского пенного. И садись с нами.
Хозяин хмуро взглянул на Яана, не понаслышке знающего портовые таберны и их хозяев, на гербовую тунику храмовника — и присел на край скамьи перед ними. Разумеется, нацедив из бочонка пива. Кабачок был совершенно пуст.
— Я только открылся, — сообщил зачем-то хозяин.
— Не поздно?
— Я только к утру всех разогнал. Вчера было весело. Помолвку праздновали.
— Помолвку? — приподнял брови Яан. — Чью?
— А что такое? — насупился табернщик, потирая руки передником. — У меня кухня что надо, сам знаешь. Не морские гребешки с капустой. И пиво. А если капитан Круча покойник, то я ни при чем.
Яан отхлебнул из кружки, раз пришлось к слову, и закатил глаза, словно от наслаждения. Хозяин растаял. Налил еще по паре, плеснул себе и выложил, что праздновали помолвку этого самого капитана — с «Цецилии» (шхуна там стоит, за Щедрой Горкой). Невесту он берет хоть и старую, но с изрядным приданым. То есть, брал (хозяин промокнул передником правый глаз и хрупнул луковкой, которую нашел в кармане). Третий день такое несчастье. Не иначе, отвернулся бог от моряков. И, как назло, около его, мэтра Юргена, заведения. То есть, первые двое где-то там, к середине Подковы… А капитан…
Капитана развезло, и когда довольные угощением и выпивкой гости — офицеры и марсовые с «Цецилии», "Селестин" и «Майнота» повалили гурьбой на суда, он решил прогуляться вдоль моря, полюбоваться на звезды. Хоть бы кого с собой взял. Храбрец, так перетак. Лихих людей не боялся — лихие люди в это время спят уже…
— А в какое время? — перебил Бранд.
Мэтр Юрген возвел очи к закопченному потолку, зашевелил толстыми губами. Выходило, как раз к рассвету: бриз улегся, звезды бледнели. А вызвездило — как к войне.
Яан поскреб затылок:
— Ну и?
— Ну и они налево, он направо — воздухом дышать. А дальше — не видел.
Крысяка едва сдержался, чтобы не сплюнуть. Но мэтр Юрген еще не закончил. Он как раз подметался и двигал в общем зале скамьи, когда раздался крик. От такого вопля кровь в жилах заледенела, хотя хозяин — десятка не робкого. В чужом городе да в портовом квартале робкому не житье. Ну, схватил шкворень и выскочил. А за спинами стражников и матросни ничего и не видел. Да лучше и не надо: говорят, самого крепкого наизнанку вывернуло.
— Так ничего, кроме крика, не слыхал?
— Ничего. Я выбежал. А уже матросы назад набежали. Они Кручу любили, он хоть и строгий, но хороший человек. Он уже третий год к нам из Катанга плава…л. Да вы шлюху, Красную Соньку спросите, я ее, ворону костлявую, в это же время выгнал. Могла видеть.
Ун Рабике допил пиво, важно отер пену с губ:
— А скажи мне, уважаемый мэтр, что люди вообще обо всем этом болтают? Не может же быть, чтобы языками не почесали. Моряки — народ суеверный и до сплетен охочий.
— А я разве слушаю? "Подай! Принеси!" К утру так натыркаешься — колени подломятся. Да вы заходите вечерком. И Сонька будет. Она все возле матросни трется, капитана какого-то ждет, дура черномазая.
Яан с достоинством поклонился, обещая быть.
— Сонька не убежит. В канцелярию, — объявил дознаватель, искоса взглянув на высоко подвешенное в тусклом небе маленькое и злое солнце. Он был в легких штанах, холщовой рубахе и здешних ременных сандалиях на босу ногу, но все равно чувствовал, что плавится от жары. — Понюхаем нашей пылищи. Мои люди должны были кое-что в клювиках принести.
Бранд сверху вниз взглянул на Крысяку, в его зеленоватых глазах-льдинках стыло изумление.
В своей комнатенке канцелярии ун Рабике рухнул на сундук с деловыми бумагами, расстегнул рубаху до пуза, вытянул ноги и распорядился принести холодного пива и позвать Меера. Мальчишка-канцелярист ужиком сорвался с места.
— Присаживайся, — Крысяка повел рукой застывшему столбом Бранду. — Чувствуй себя как дома. Счас пива принесут.
— В жару лучше пить разбавленное вино.
— Аристократ, — буркнул Яан уважительно.
Явился мальчишка, нагруженный бочонком с пивом, за ним поспешал Меер. Для тайной полицейской работы он был диво как хорош: в него просто проваливались чужой взгляд и память. Даже Яан, проработав с Меером не один год, замечал его только при определенном усилии. Меер пригладил черные волосы — черные не от природы, просто в южной Каннуоке было больше черноволосых, чем соломенных или рыжих, и он старался соответствовать. Потом панибратским движением скинул деревянные сандалии и нацедил себе пива.
Крысяка дружески хлопнул сотрудника по плечу:
— Рад тебя видеть. Ну, что нарыли?
Меер поджал губы — удар был силен.
— Вы на них сидите, ун Рабике.
— А? Уже? — Яан подхватился и полез в сундук. На самом верху лежал сверток, стянутый суровой ниткой — чтобы не спутать с остальными. Чихнув, Яан разогнулся и взмахом руки подозвал Бранда.
— Что? Ага! Опрос свидетелей, план местности, стрелки к крестам. Как понимаю, здесь их убили, а убийца подкатил оттуда. Конечно, нам не равняться с вами в искусстве рисования, Бранд. Но понять можно. Чьи склады… содержимое… Так-так… ольвидарское пенное без печаток акцизного сбора! Вы его попробовали, Меер? Хоть хорошее? Ну, не сердитесь. Выяснили, кто шалит? Кому в контрабандистов поиграть захотелось? Ничего большого поблизости не нашли. Жаль… — Яан широким жестом протянул бумаги храмовнику. — Мои люди искали орудие преступления. Ломовую телегу со следами крови на ободьях, гигантский бочонок… Рядом ничего. Хотя места, чтобы прятать, идеальные. Собственно, грохота перед убийствами никто не слышал. Но, обратите внимание, где это происходило.
Он подскочил к столу и расправил на нем самодельную карту Каннуоки и порта, придавив углы подсвечником, чернильницей, табакеркой и недопитой кружкой пива. Каннуокский залив, в просторечии называемый Подковой, был заполнен черточками кораблей (над каждым грифелем прописано название). Вдоль залива протянулся на несколько миль от маяка до маяка Нижний город. К западу у моря располагались порт, доки, Иностранный Квартал и Рыбацкая слобода; к востоку, отделенный стеной — Храм с прилегающими угодьями. За ними на холме, уступами вырастая к небу, блестел обливной черепицей среди зелени Верхний город. Три места у гавани на карте были отмечены стрелками и крестами.
— Сплошные склады и конторы, — протянул Яан, запустив руки в волосы. — Запираются на закате, уж поверьте мне, надежно запираются, и до утра там никто не ночует, разве по заугольям портовая шваль. Хотя те держатся ближе к хибарам рыбацкой слободы. И кабакам. Сторожа имеются, но не везде. Да и после этих случаев не рвутся выходить.
— Я потряс хозяев вот этих построек, — сообщил, потягивая пиво, Меер, о котором они успели начисто забыть.
— Молчат? Я уверен, ты перебрал там все до гвоздика. А махину быстро не спрячешь.
— Второго, марсового Лофанта, обнаружили только к полудню.
— Но рядом с капитаном Кручей я сам был через пять минут. Не держат же они отдельную телегу рядом с каждой будущей жертвой. Не умножайте количество сущностей сверх необходимости! — процитировал Яан Монума Ресормского.
Бранд одобрительно кивнул.
— Это что-то одно во всех случаях. Что-то очень большое и тяжелое, но беззвучное. Чем управляет, Бранд, ваша слепая баба. Или ее сообщники. Что именно? — Яан стиснул узкие губы. — Дьявольщина! Ищите, Меер. Должен был кто-то видеть. Или, кому-нибудь удалось сбежать. Красную Соньку найдите, кстати, мэтр Юрген на нее указал.
Меер растворился совсем бесшумно. На этот раз даже подошвы не стукнули (впрочем, он вынес сандалии в руках). Крысяка присосался к пиву.
— Подумаем… Мне надо туда сходить. Посмотреть самому.
И, прихватив бочонок с опивками, сорвался с места.
Солнечный жар ударил по голове. Яан прислонился к деревянным воротам очередного склада (на этот раз с пряностями), вытирая ладонью обильно льющийся пот. Храмовнику все было как с гуся вода.
— Я вас понял, — улыбнулся он. — На плане это в глаза не бросалось: широкое пространство и выход к морю везде, где были совершены эти убийства.
— Какая-нибудь морская тварь? — Крысяка вспомнил гнилостный запах, преследовавший его с начала злополучного утра. Таки заставили бегать по жаре. Загоняли, как собаку. В пору язык свесить, чтобы остыть.
— Ну-у, разных баек в порту можно наслушаться выше крыши. Я не слышал, чтобы в Подкове что-то такое водилось.
— А не могла ли эта ваша слепая баба его призвать?
Бранд выглядел огорошенным — и ун Рабике испытал злорадное удовлетворение. Есть все же что-то, способное пробить ледяное храмовое самодовольство.
— Вы правы. От «невидимки» можно ждать любого. Особенно, если она с примесью ресормской крови. В храмовых хрониках есть запись про одного купца. Он женился у нас (такое порой позволяется) и осел в Каннуоке. У него родилась дочь. А накануне своей свадьбы перестала отражаться в Зеркале. Через месяц после этого ее казнили. Жених отрекся. А отец сошел с ума.
Ун Рабике сочувственно покивал.
— Так вот, через какое-то время жениха нашли зарезанным. Точнее, распиленным на уровне пояса почти пополам. Оказалось, у купца был сундук — большой, деревянный, с медными крыльями. И он летал.
Крысяка уронил на ногу пустой бочонок, который по рассеянности таскал с собой, и громко выбранился. Похоже, байки умеют рассказывать не только в портовых кабаках. Поймали, как младенца. Или от жары у Бранда в голове мутится?
— Ты… думаешь… объявился такой сундук?
Храмовник его смеха не поддержал.
— Ресорм — место темного колдовства. Наши люди уже ищут…
Топоча босыми ногами по раскаленным плитам набережной, к ним подбежал храмовый служка и опустился на колени, выражая почтение. Бранд кивнул ему, позволяя говорить.
— Госпожа Шаммурамаш будет ждать вас, когда тень сдвинется вот так, — мальчишка показал на пальцах, — у калитки Эмалевых чертогов. Я сказал.
Яан стал искать в кошеле грошик. Бранд остановил его:
— Не надо, мальчик исполнял свой долг. Спасибо, беги.
Снова зашлепали пятки — служка несся так, что мог обогнать ветер. И тут Яан вскребся в затылок:
— Хм… А как же он нас нашел?
Бранд посмотрел на него сожалеюще, как на убогого:
— Он увидел нас в Зеркале.
— И что это за чертоги такие? — пыхтел Крысяка, поднимаясь вслед за Брандом по спиралевидным уступам Верхней Каннуоки, вдыхая запахи меловой неистребимой пыли и орошенной водою зелени. Надо было все же взять лошадей. Улицы осеняла тень кожистых пальм и агав, вдоль каменных, низких заборов струились ручейки, брызгали водометы, но все равно Яана доканывал зной. И любопытство. Он то отставал, почесывая плешь, то забегал вперед, чтобы заглянуть в непроницаемое лицо спутника. Яан чувствовал, что ведет себя неразумно, но не мог противиться азарту лисы, поймавшей след.
— Эмалевые чертоги, — с изматывающей медлительностью сообщал Бранд, — были выстроены три года назад вельможным Курушем в честь свадьбы его дочери Руахравван. Куруш принадлежит к древнейшему роду аристократов и негоциантов, многие его предки служили Храму. Он возглавляет шамаш, по-вашему, гильдию, виноделов и ловцов жемчуга, ему принадлежат серебряные рудники в Монте-Драгонаде…
— Понял, — ун Рабике остановился. — И Маар решила, что матросов давит его почтенная дочка? В любовных объятиях?
— Сейчас узнаем. Мы пришли.
Маар сидела на каменной ограде на пересечении улиц, в своей шелковой тунике, беззаботно помахивая босыми ногами, с дерзко открытым лицом. Окажись на ее месте любая из жен и дочек почтенных горожан, забросали бы камнями на месте. Но жрицам Зеркала позволялось и не такое. Завидя Бранда с Яаном, она радостно замахала руками. За оградой в тени вишен и сафор прятался отряд из шести меченосцев Храма. Против слуг и рабов большого дома ничто — если не знать, что повиновение Храму вбито каннуокцам в кровь. А так — даже многовато. И Бранд с ун Рабике тоже чего-то стоят…
— Должно быть, я огорчу вас, Бранд, и вас, мессир Яан, — по-саардамски произнесла Маар, почесав пяткой левой ноги колено правой. — Мы перешерстили храмовые и судебные архивы за десять последних лет и не нашли ни одной женщины, подходящей под увиденную. Последние четыре года никого не подвергали ослеплению вообще, только казнили.
— А не могла бы это быть просто слепая, — действительно огорчившись, спросил Яан, — не из отверженных?
— Такие в Каннуоке и окрестностях известны наперечет. Нашей среди них нет.
Крысяке захотелось сесть на пыльную траву под забором и завыть.
— А если она прикидывалась? Чтобы вызвать жалость?
Яшмовые глаза Шаммурамаш и зеленовато-серые Бранда взглянули на него, как на чудовище:
— В Каннуоке не взывают к жалости, — пояснил Бранд спокойно. — Для этого есть Храм.
— А в нижнем городе?