— Послушать тебя, — Крысяка словно бы одобрительно похлопал шлюху по щеке, но голова ее дернулась, — ты невинна, как родничок. А как ты объяснишь свой приход к тамкару Энлилю, супругу достойнейшей Руахравван, три дня назад?
— Достойнейшей!!.. — взвыла Сонька. — Этот горшок дерьма… ты зовешь достойнейшей?! А спроси у нее! Как положила глаз на дурачка, пришедшего заказать платье своей невесте. Он же был хорошенький, будто цветущая черемуха, — пропела Сонька, облизывая разбитые губы. — Да еще и герой. Невеста, мне Лаш говорил, для него из шкуры лезла, спасала, грудь подставила под пиратский нож! А Курушевой стерве только поманить стоило… и нет тебе никакой невесты. Сперва плиту надгробную заказал, мертвяком прикинулся. А потом вовсе глаз ее лишил!..
Она запнулась и побледнела. Бранд согнулся над Сонькой: глаза в глаза.
— Осознаешь ли ты, что сказала? Твое слово — слово блудницы — против слова вельможного шамаш, его достойнейшего зятя и почтеннейшей дочери. А обвинения слишком серьезны. Предумышленное нанесение увечья и черное колдовство.
— Не горюй, девка. Раз козе смерть, — Яан вытер со щеки Сонькину слюну. — Кто такой Лаш?
— Он ходит ко мне. Он служил на барке Энлиля, — неохотно сказала она. — Палубный матрос. Они ушли от капитана все, когда он стал продавать… барк. Господин Куруш предлагал им места на своих судах. Никто не захотел.
— Может, они еще и знают, где искать слепую невесту?
— Если и знают — не скажут. Выпить дай…
Ун Рабике откупорил бутыль "драконьей погибели" и сунул Соньке в рот горлышко. Она пила, дергая шеей, черная жидкость лилась по подбородку и груди.
— У, присосалась! Оставь мне.
Яан глотнул, подавился и изо всей силы саданул кулаками по полу. Бутылка разлетелась вдребезги.
— Тварь! Тварь! Тварь!!.. Ведь не врет же! Конечно, надо сволочь ее в дом Руах для очистки совести, показать Каллат с повязкой на морде и в синем платье… Только проку… — дознаватель заслонил кулаком лицо, испытывая ярость и бессилие.
— Лаш думает, Энлиль что-то видел в Зеркале. Раньше они сталкивались в порту, а в последнюю неделю тот даже за ограду дома не выходит.
— Заболел, значит! — выбранился Яан.
— Я добьюсь у верховной жрицы позволения узнать суть его видений.
— Мы все равно отстаем. На ход, на два, на три!
— Думаешь, нынче ночью опять кого-то задавят?
Яан подскочил:
— Взять бы вашего Энлиля за… горло и вытрясти все, что скрывает. Да, а в Каннуоке он один капитан с этим именем?
Бранд потрогал подбородок:
— Имя встречается часто, а капитанов, к счастью, всего три. Один, семидесятилетний старец, живет в своем поместье в окружении благодарных домочадцев, месяц назад взял молодую жену. Второй пропал в Заревом море год назад. Это важно?
— Не хочу еще раз оказаться лопухом. Где можно найти этого Лаша? И кто еще может подтвердить твои слова?
Сонька ответила.
Ун Рабике собрал с пола и сунул в нагрудный кошель жемчуг, приладил петлю девчонке на шею, потянул конец веревки:
— Хватит рассиживаться. Пошли!
Через час ун Рабике встретился с Брандом на ступенях Храма. Солнце не спеша закатывалось за уступы Верхнего города, и от здания на плиты набережной ложилась густая тень. Храмовник появился, ведя в поводу двух оседланных лошадей с сумами, притороченными к седлу. В первый миг Крысяка не узнал его: Бранд выглядел точь-в-точь как матрос с одного из каннуокских кораблей — босой, в холщовых штанах и рубахе; за шелковый шарф на поясе заткнута сабля; нож на серебряной цепочке висит у бедра; черные волосы прикрыты платком, завязанным узлом на затылке. Крысяка хмыкнул. Отпил из принесенной с собой бутыли, зажевал корочкой.
— Это не она, — со вздохом сказал Бранд. — Платье велико и совсем другой голос. Каллат ее не узнала.
— А как на это посмотрела вельможная госпожа?
Бранд облил ун Рабике ледяным взглядом:
— Сейчас там допрашивают слуг. Руахравван придется признаться.
— В чем? Что какая-то шлюха хотела поговорить с ее мужем? Она в своем праве. А кстати, мы-то куда собираемся?
Бранд извлек из пояса скользкий белый шарик и бросил в рот, второй протянул Яану. Яана обонял густую сладость, доставшую еще в Сонькиной норе — сефт, то, что в Саардаме зовут «сомнифера» — зелье, на несколько часов изостряющее чувства и притупляющее боль, его действие обычно завершалось жутким похмельем. Крысяка отрицательно помотал головой.
— Верхом умеешь?
— А то, — подхватив поводья, Яан оказался в седле. — Наставница Гелиди позаботилась.
— Кто?
— Расскажу… потом. Что ты еще успел сделать?
— Шаммурамаш пошла к верховной жрице.
— Мечтаешь прижать капитана?
Бранд недобро засмеялся на скаку.
— Не только. Мои люди ищут команду «Рована»…
— А-а… А я расставил своих по крышам — где просторно и есть выход к морю. С мушкетами и парой кулеврин. И пустил лодки патрулировать берег. Чуть что — подадут сигнал, — они скакали колено к колену по широкой пыльной дороге вдоль моря. Ун Рабике подумал, что в какой-то миг его ровный шум и даже резкие крики чаек перестаешь замечать. — А Меер продолжит расспросы. Есть в этих жертвах общее, черт возьми!
— Приехали! — Бранд неуловимым движением соскочил с коня и пошел, проваливаясь в песок, к легкой стрельчатой башенке из песчаника. — Может, это уже неважно. Вот часовня Всех, не вернувшихся в гавани.
Яан, ведя коней, пошагал за ним. Могилы утонувших моряков лежали в причудливом беспорядке, надгробья частью занесло песком. Их было гораздо меньше, чем Яану казалось — осмотр займет меньше пяти минут.
Бранд взглянул на длинную тень башенки, на мелкие росчерки теней полыни и тамариска, оглянулся на солнце:
— У нас час до заката.
Яан почесал переносицу, разглядывая массивную дужку ржавого замка на дверях часовни:
— Поставим лошадок внутри? Или утопленники будут против?
И принялся подвернувшимся камнем деловито сбивать замок. Бранд прошел по узким дорожкам между надгробиями, как одно, увенчанными чугунными и медными прорезными фонарями. Среди отверстий, нося колючий песок, свободно свистал ветер.
— Нет, обустроимся подальше, — проговорил храмовник задумчиво, — видишь, маяк?
— А смотритель нас не…
— Там нет смотрителя… — наклонившись, Бранд смахивал песок с плит, читая надписи, — …только трубы для земляного масла, фонарь и часовой механизм. Раз в неделю приезжают из города его завести. Нашел… — он повел пальцем, повторяя изгибы бороздок, из которых складывались буквы. Иди сюда.
Оставив коней привязанными к решетке окна часовни, Яан подошел.
— "Энлиль-капитан", — по слогам прочел он. — Если это тот — повезло, долго жить будет.
Надгробие Яану понравилось: простая плита с врезанной в мрамор позолотой. Видно было, что он ней заботились — стирали песок и полировали.
— Это черное колдовство — ставить плиту прежде смерти. Если камнерез подтвердит, что тамкар сам ее заказал…
Яан споткнулся взглядом о пучок растений, заткнутый за медную решетку фонарика — точь-в-точь такой, как тот, что держала в руках слепая, нарисованная Шаммурамаш.
— Дай! Черт с ним, с похмельем.
Бранд догадливо протянул ему вонючий шарик. Крысяка покатал сефт на языке, и мир сразу же сделался выпуклым и ярким, словно в детстве. Накатила бесшабашность. Но храмовник уже пристально вглядывался в землю. Надгробия защищали от ветра, и между ними отчетливо сохранились маленькие следы. Ун Рабике поставил рядом для сравнения свою ногу — следы явно принадлежали женщине или даже ребенку, но глубоко вдавились в песок — словно их хозяин нес на себе непомерный груз. Следы вели к плите Энлиля и от нее, путаясь и налагаясь друг на друга.
— За ней!
— Собственно! — вдруг удивился Яан. — А с чего мы решили, что слепая и тварь вместе?
— Зеркало не лжет, я говорил. А если это тебя не убеждает — вспомни, где Сонька собрала жемчужины. Такие же, как в моем видении.
На окраине кладбища след почти исчез, затертый ветром, но подаренная сефтом ясность зрения позволяла без труда находить его снова и снова — в неприметной впадине за щеткой ковыля и полыни, возле отбросившего тень большого камня… Неровная цепочка вмятин уводила в сторону маяка. Бранд то и дело с тревогой оглядывался на заходящее солнце.
Сперва сделался резче обычный у моря запах гниющих водорослей, ракушек и соли, и только затем стал виден возле уреза воды наклоненный корпус. Корабль давно лишился мачт и глубоко зарылся в песок, вздернутую корму его освещали косые розовые лучи. Даже издали были хорошо различимы буквы из позеленевшей меди. Их сохранилось всего три: "Р…ан". След вел к кораблю.
Вблизи стало явственно видно, как поработали над барком непогода, время и, возможно, чьи-то жадные руки: позеленевшая обшивка из медных листов, наклепанных на дерево, почти везде была содрана… из провалов нутра ребрами выпячивались шпангоуты… задрались кверху сломанные бимсы… Закинув голову, Яан обходил барк со стороны моря, по отдельным уцелевшим кусочкам представляя, как же он был хорош. А теперь — не годился даже на дрова.
Совершенно ржавый якорь, разложив змеиными кольцами цепь, упирался лапами в песок. Ун Рабике споткнулся об него, когда Бранд произнес:
— "Рован".
Имя барка повторялось и над якорным клюзом, на этот раз на проржавевших заклепках удержались «о», "а" и «н».
— Что?
— "Рован", барк Энлиля.
— Оан!! — Крысяка тряхнул храмовника за плечи. — Ну конечно! Каллат «р» и «в» не выговаривала, да и мяуканье ваше… Рован!!!
— Не может быть…
Они стояли в тени перед ростровой фигурой, поддерживающей бушприт. Фигура была резана из темного дерева чуть выше, чем в рост человека, и даже сейчас сохраняла изысканную прелесть: хрупкая женщина со вскинутыми руками и напрягшимся телом, летящее платье и волосы… прямая шея, твердый подбородок… — и провалы выжженных глаз.
Стиснув зубы, мужчины разглядели шрам от ножа на открытой груди… синие чешуйки краски, сохранившиеся в складках платья… ямки на вороте и подоле, в которых кое-где уцелели жемчужины… след собачьих зубов пониже гладкого колена.
— Что будем делать?
— Сожжем. Рован, прости!