– Он на Ольге женился, когда еще великим князем киевским не был. Повезло ему...
И вдруг засиял глазами.
– А знаешь ли, у кого он ее увел-то? У отца твоего, Всеволода!
– Врешь поди. Чтоб мой отец да кому чего уступил... Вот уж не верю так не верю!
– Сказывали, будто буйная потеха была, пока они за нее воевали. Новгород да Киев испокон веку власть делили, а тут еще баба...
– И как же порешили-то? Войны вроде не было.
– Говорят, Ольга Владимира сама выбрала, а меж ним и Всеволодом платок свой кинула. Побратались они потом. Мать-то твою разве не Анной звали?
– Анной.
– Так она – сестра Ольгина. Младшая.
– Выходит, мы с тобой родня...
– Выходит...
– А что за ведьма Дуняшку-то увела?
– Демьяновна? Какая ж она ведьма? Не смотри, что на лицо страшна, добрая она. Отца моего кормилица. Сейчас – главная ключница в княжьем тереме. Девок дворовых блюдет, а Дуняшку пуще остальных. Отец наказывал.
– От тебя тож сторожит, как от других?
– От меня пуще, чем от других...
– Люба она тебе, стало быть?
– А коли и люба, тебе что за печаль? Аль сам присох?
– Запала в душу, – произнес через силу. – Но тебе перечить не стану.
– Ну и дурак.
– Как хошь обзывай, все одно – не стану.
– Почему – не станешь? – Мстислав больно ухватил Ярославову руку. – Отвечай.
– Служить тебе верой и правдой клятву дал, аль забыл? А где ж тут вера да правда, коли девка меж нами подолом метет...
Тепло стало на душе у Мстислава. Светло. Радостно.
– Дурень ты, – сказал, взъерошив еще влажные после купания светлые волосья. – Я ж сказал – болгаринку мне сватают. Дочь какого-то там царя. Так что... Проси у отца Евдокию. Он тебе не откажет...
– Не могу, – ответил. – Отцова дозволения не имею.
Прикусил губу, отошел к берегу, обрывом спускавшемуся к воде. Поднял голову, уставился на круглую желтую луну. Вдруг раскинул руки и закричал.
– А-а-а-а-а-а-а-а... – пронеслось над рекой и эхом забилось в темневшей на горизонте роще.
– Ты чего? – спросил Мстислав.
– Ничего. Так... Прибластилось...
Остался стоять на круче. Луна мягким колдовским своим светом облила стройное могучее тело, превратив русые волосы в живое серебро. Посмотрел Мстислав на то, как тенями ходили под кожей крепкие мышцы, вспомнил, как сладко было словно ненароком касаться их под водой, – и застонал. Рука сама потянулась к полыхавшим уже огнем чреслам, ладонь сжала поднявшуюся торчком плоть. Не отрывая взгляда от фигуры Ярослава, Мстислав легко повел кистью вниз...
Ярослав, услышав странный звук на спиной, обернулся. И окаменел. Киевский княжич стоял, закинув назад голову, темные волосы плескались где-то ниже лопаток, кадык ходил на длинной белой шее туда-сюда, а рука... Рука медленно, с едва сдерживаемой страстью ласкала чресла.
Рот княжича от такой картины мгновенно высох. Глотнуть Ярослав и то не мог. Полыхнуло пожаром нутро, побежали мурашки по гладкой коже, колом встала мужская плоть. Невтерпеж стало. Тихо застонал новгородец и взял себя в кулак.
Глянул на Ярослава Мстислав. Новгородец всей кожей ощутил ожог от этого взгляда. Опалил зеленым огнем в ответ – и пустил вторую руку скользить по гладкой груди, царапая ногтями крупные темно-розовые соски. Мстислав задохнулся – так ему захотелось взять этот мгновенно затвердевший бугорок ртом... Почувствовал, как свело живот. Не отрывая глаз от глаз новгородича, провел ладонью по своему телу, от горла до чресел, улыбнулся, увидав, как расширились зеленые очи, став почти черными.
Сколько времени они так дразнили друг друга, неведомо. Сладко было обоим. Но вот больше стало терпеть невмоготу. Резче стали движения, крепче сжимались пальцы. Застонали оба в голос, по-прежнему не разнимая глаз, и яростно оросили землю молодыми своими соками.
* * *
Чуть не неделя прошла после колдовской, лишившей обоих княжичей сна Ивановой ночи. Тревога витала в воздухе. На Владимировом подворье туда-сюда сновали измученные, запыленные гонцы на взмыленных лошадях.
Ярослав, нюхом учуяв, что затевается какая-то заварушка, исподволь дружину свою, разомлевшую на мирных и сытных Владимировых хлебах, приструнил, по нескольку раз в день начал работу смотреть, то в конном строю, то в пешем, то мечников, то лучников заставлял до семи потов навыки оттачивать.
Мстислав же почти из терема не выходил. Великий киевский князь Владимир получал с востока нехорошие известия, сообщавшие, что хазарские каганы замышляют вражду против Киева, что собирают войско на дальней границе. Готовился Красно Солнышко упредить неверных псов, урок им хороший дать, чтобы впредь неповадно было мирных уговоров нарушать. Всех своих самых разумных военачальников собрал князь на совет, и Мстислава к делу приспособил.
– Пора тебе, сын, воинской премудрости на деле изведать.
– Разве я тебя в походах не с младых ногтей сопровождаю, что так говоришь?
– Не хотел обидеть, – мягко ответил владыка. – Воин ты знатный. На мече супротив тебя мало кто устоит. И стрелы твои мимо цели не бьют. Да и дружину грамотно водишь. Только скоро придет время, когда в бою тебе не только за себя и дружину свою, за все русское войско отвечать придется. Учись, сыне, пока я рядом. Пригодится.
К концу недели заметил Ярослав, как в окрестных деревушках мужского населения прибавилось. Да мужики-то все были статные, плечистые, под одеждой простолюдинов с трудом прятали свои воинские стати. Смекнул Ярослав, что собирает Владимир войско, только не хочет, чтобы чужие про то раньше времени прознали.
А князь, как минула неделя с Ивановой ночи, отер пот с высокого лба, расправил затекшие плечи и, озорно сверкнув очами, молвил своим воеводам да советникам:
– Что ж, хорошо потрудились. Остается ждать да надеяться, что враг в нашу ловушку сам придет. А нам после хорошей работы нужно хорошо отдохнуть.
Объявил князь большую соколиную охоту. В полях как раз урожай собрали. И на стерню опустились стаями куропатки да рябчики.
В поле выехали большой гурьбой. Одних сокольничих с княжескими соколами было две дюжины. А гостей и того больше. Птицу били по-всякому. Гости поважнее, собравшись вкруг князя, пускали с рукавиц хорошо обученных соколов да сапсанов, молодежи же сие чинное действо быстро наскучило и они, ведомые Мстиславом, начали стрелять дичь луками.
Ярослав был счастлив – давненько так не тешился. Стрелял он отменно, посему стремянный Данилка к полудню умаялся подбитую дичину собирать. Ярослав же, увлекшись, не заметил, как на него, сузив синие свои очи, со злостью смотрит Мстислав. Киевского княжича задело, что именитые отцовы гости да и сам князь заметили, как ловко обращается с луком и стрелами новгородский сотник. До сего дня считалось, что ловчее Мстислава охотников в свите Владимира нет. Возле ног белого коня княжича куропаточьих тушек валялось не меньше, чем возле Ярославова черного, однако Мстислав отчего-то все равно ярился. Да так, что стремянный его Ерофей-песельник, знавший бешеный норов своего хозяина, нет-нет да посматривал на него с опаской.
И хорошо делал. Потому как, бросив взгляд на Мстислава, заправившего в лук очередную стрелу, увидал, как княжич вдруг опустил поднятое было к небу оружие и выпустил стрелу не в куропатку, а в стоявшего саженях в двадцати Ярослава! Вовремя сообразил Ерофей, в кого целится княжич, дернул за повод коня, тот шагнул – и сбил Мстиславу прицел. Свистнула стрела над плечом у Ярослава и ушла в высокую траву на краю поля. Княжич яростно зыркнул на стремянного и наотмашь хлестнул его по лицу пустым луком.
Ярослав вздрогнул. Поначалу не понял, что стряслось, но увидал вдруг белые от страха глаза Данилки.
– Неужто в меня кто стрелял? – склонился с седла. – Кто?
Стремянный только башкой испуганно помотал.
Ярослав пустил вороного с места галопом, подскакал к краю поля, спешился, пошарил в траве и поднял стрелу. Глянул на оперенье – потемнело в глазах. Ладонь судорожно сжалась, жалобно хрустнуло в ней тонкое древко... Услыхал вдруг стук копыт – поднял голову: от ватаги охотников к горизонту наметом уходил всадник в белых княжеских одеждах на белом же коне...
Сел в седло. Медленно направил коня туда, где виднелась фигура Владимира. Великий князь, проводив глазами сына, поворотился к новгородичу. Тот все еще сжимал в ладони сломанную стрелу.
– Дозволь покинуть тебя, всесветлый князь...
– Дозволяю. Езжай домой, Ярослав. Охолони. Не наделай впопыхах чего, об чем потом жалеть будешь. А в вечеру будь на пиру в тереме.
– Я...
– Сие приказ, сотник, не просьба.
– Повинуюсь, всесветлый князь.
* * *
Птицы охотники набили столько, что с трудом на нескольких подводах увезли. Зато уж и княжьим стряпухам вышла знатная потеха – стольники только успевали к пиршественным столам пахучие да сытные блюда подносить.
Владимир, Ольга, Мстислав да еще несколько особо почетных гостей сидели за ломившимися от яств столами на возвышении. Князь и княгиня уважительно потчевали приглашенных, Мстислав же маялся.
Доскакав давеча до края поля, проветрил бедовую свою головушку – и дошло до него, что он чуть не сотворил. Упал с седла наземь, вцепился в волосы, покатился по траве, завыл в голос:
– Дурья башка! Ох дурья моя башка! Что ж теперь делать-то?..
Тронул рукой обруч в волосах – подарок Ярослава. Стянул золотую полоску с головы, перевернулся на спину. Долго смотрел на вделанный в металл синий прозрачный камень. До тех пор, пока вблизи не зашуршала трава под конскими копытами. Глянул – со спины рыжего коня на него смотрел Ерофей-стремянной. Поперек щеки у парня багровел след от удара.
– Остыл, княже?
– Остыл.
– Ну так пора домой поворачивать. Уж соколы на крыло не встают, умаялись. Князь свиту скликает.
Вздохнул Мстислав, поднялся, отряхнул белые свои одежды, обруч с камнем бережно на голову надел, сел в седло. Покосился на Ерофея:
– Болит?
– Кабы я тебе прицел-то не сбил, сильней бы болело, – пробурчал под нос стремянный.
А теперь, сидя на отцовом пиру, Мстислав нет-нет да косил глазом на пустой стул по левую от себя руку. Кусок в горло не шел – Ярослава все не было.
«Не придет – и прав будет, – думал, отпивая вина из чаши. – Глаз вовсе казать не станет – только я в том и буду виноват».
Вдруг у боковой двери мелькнул белый плащ. Ярослав, вбежав на возвышение, встал на колено возле кресла Владимира.
– Не гневись, светлый князь. Опоздал, – произнес растерянно, не поднимая головы.
– Будет тебе, я не гневаюсь. Был бы другой пир – ты бы сам себя наказал, гости б уж все блюда облизали. А так – дичины богато набили, еще на один такой пир хватит. Иди за стол, место твое тебя ждет.
Ярослав поднялся с колена и окаменел лицом, увидав, где хочет его Владимир посадить. Набычился, расправил плечи, напряг спину – и, не поднимая глаз, шагнул к своему месту за княжеским столом.
Едва опустился на стул, как виночерпий вина в высокий кубок налил, стольник на большую тарелку гору аппетитно пахнувшей дичи навалил. Стараясь не смотреть направо, на Мстислава, взял кубок, отпил, прогоняя из пересохшей глотки ком.
– Я стремянного своего, Ерошку, наградить повелел, – услыхал вдруг тихий Мстиславов голос. – Это он мне под руку дал, я и промахнулся.
Покосился на княжича – тот вертел в руках порожний кубок и смотрел прямо перед собой. Понял вдруг Ярослав, что слова эти – мольба о прощении. Что мучается молодой киевский князь, но по-другому повиниться не сможет.
– Однако большую выгоду наш песельник от дурости твоей, сыне, поимел, – рассмеялся вдруг, приходя на выручку сыну, Владимир. – Я ему тож за смекалистость кое-чего отвалил!
Против силы улыбнулся и Ярослав. Одним махом допил плескавшееся на дне кубка сладкое молодое вино. Отправил в рот истекавший жирным соком кусок дичи, прожевал. Сглотнул. Вытер рот тыльной стороной ладони.
– Что ж теперь, княже, прикажешь мне от твоих слов откреститься? – усмехнулся краем рта. – Помнишь, просил не уступать тебе ни в чем?
– Не прикажу...
– Ну так дозволь хоть гонца отцу в Новгород отправить. Упредить – мол, так и так, могу назад не вернуться.
И добавил ровно бы про себя:
– Коли я тут костьми лягу, дома-то смута начнется...
– Не надо гонца, – услышал тихое. И совсем едва слышно: – Такого больше не повторится. Клянусь.
По правую руку от Мстислава князь и княгиня, внимательно прислушивавшиеся к разговору княжичей, обменялись понимающими взглядами.
* * *
Через три дня после славной соколиной охоты на княжеское подворье враз ввалились аж пятеро запыленных, едва державшихся в седле гонцов. Владимир, выслушав донесения, молча прошел в свои покои, а обратно вернулся уже в кольчуге, опоясанный мечом и со шлемом на локте левой руки. В длинной галерее, охватывавшей терем снаружи, к нему в ноги кинулась княгиня Ольга. Обняла мужнины колени, зарылась в них лицом. Молча смотрел великий князь на склоненную золотокосую голову жены. Почуяв этот взгляд, Ольга подняла глаза.
– Встань, – приказал тихо.
Отцепила руки. Поднялась ровно через силу.
– Не война еще, так, каганы озоруют. Надобно им укорот дать. Так что не кричи по мне раньше срока. Не тревожь люд.
И твердым шагом вышел на высокое крыльцо.
Двор перед глазами князя уж ощетинился секирами, копьями да вымпелами готовых к походу дружин. Левым крылом колыхалась конная дружина Мстислава – вся на белых конях. Справа черной тучей нависла Ярославова конница – вся на вороных. Посередь стояла личная дружина Владимира – и смотреть на нее глазам было больно: Красным Солнышком киевского князя прозвали еще и за то, что ратники его в битву ходили на огненно-рыжих конях.
Оглядел князь свое воинство, коротко вскинул к небу меч – взорвалось подворье дружным криком. Вскинулся на конь одним движением крепкого, не старого еще тела, взметнулся рядом с ним боевой княжий вымпел – и хлынула конница через высокие дубовые ворота.
* * *
В бой ввязались лишь на пятый день похода. Все шло, как задумал киевский владыка: хазары клюнули-таки на его удочку, далеко в земли Владимировы зашли, не распознав, что в деревнях окрест Киева таится большое пешее войско. Пешие-то княжеские ратники и завязали бой с хазарскими всадниками, затягивая врага все дальше в расставленные Владимиром и его воеводами сети. Когда основная часть хазарского конного войска и лучников оказалась на большом лугу меж двух притоков Днепра, кинул великий князь в бой три свои дружины. Жаркая вышла сеча. С двух сторон чужаков, ровно куропаток влет, метко били Ярославовы да Мстиславовы лучники, посередь врага крошили могучие и страшные в ярости дружинники Владимира, много крови и битв повидавшие на своем веку.
Бой уж к концу шел, хазаре, понявшие, что угодили в силки ровно звери, огрызались яростно, стараясь пробить себе путь из затягивавшегося русского кольца. Владимир смотрел за боем с большого холма. Вдруг один кусок боя привлек его внимание. С дрожью узнал князь во всаднике, ожесточенно рубившемся с окружившими его хазарами, сына Мстислава.
А Мстислав, крутя на месте всего в пене боевого своего коня, рубился с наседавшими со всех сторон ворогами и нещадно ругал себя за опрометчивость. Увидал, как от основного войска отделилась группа конных врагов, и сломя голову кинулся в погоню, не имея возле и десятка всадников. И только оторвавшись от своих, понял, что угодил в чужую западню. Оскаленные верховые с черными косицами на головах на мелкорослых вертлявых конях, улюлюкая, окружали его и теснили к видневшейся неподалеку роще. Быстро понял Мстислав, что опознали в нем наследника престола, что не смерти его хотят враги, а пленения.
Прилетевшая невесть откуда стрела попала в плечо коню, тот рухнул, как подкошенный. Едва успел Мстислав ногу из стремени выдернуть. Пока вставал, получил удар в правое плечо, ругаясь, перехватил меч левой рукой. Чей-то еще удар сбил шлем, задел по голове – глаза начало заливать кровью из раны.
«Прости, отец, глупость мою и тщеславие, – из последних сил отбивая удары конных хазар, думал княжич, – не гневись. Не дамся я им в руки, не навлеку позора на твою голову. Порублю, сколько смогу, а там и себя порешу... Ярослав хорошим тебе наследником будет...»