— Гринго загонят на Мальвинские острова сто тысяч добровольцев. Или двести. Триста. Сколько понадобится!
— Второй Вьетнам? Не думаю… — дипломат смотрит на собеседника сквозь пустую стопку.
— Зачем же расходовать своих? На доллар в день всегда найдутся в меру голодные пакистанцы или те же гуркхи. В итоге острова вы все равно потеряете. Представьте же величину провала. Удар по престижу страны и гарантированная отставка вашего шефа.
— Моего… Шефа?
— Диктатора, эль президенте, или как там правильно называется его должность. Уж простите мою невежливость. Итак, рано или поздно все вернется на круги своя, но вы лишитесь немалого количества смелых бойцов, изрядного куска репутации в мировой экономике; наконец, просто денег. Огромных денег.
— Сеньор. Но что же нам, в таком случае, надлежит предпринять? — седой джентльмен артистически опускает плечи как бы в безнадежном отчаянии.
— Не мне указывать, как вам управиться с вашей собственной страной. В моей стране “маленькая победоносная война” не остановила революцию, наоборот!
— Но людей нужно на что-то переключить. Если у вас на самом деле такой мощный прогностический центр, предложите хоть что-нибудь. Просто чтобы я поверил вашему киномонтажу.
— Самое громкое и простое — посадите каких-нибудь обдирателей, притеснителей, наконец, взяточников. Устройте открытый суд. Чтобы ход процесса не похоронил ваше правительство с концами, подберите судей менее оголтелых, нежели разумных.
Дипломат вздыхает, словно бы покорившись недоброй судьбе:
— Мы не нашли разумных. Не можем же мы их создать из ничего!
— Возьмите лучших из худших. Объявите о блестящих перспективах. Пусть люди обсуждают и спорят, снабдите их пищей для размышлений. Проявите добрую волю, готовность к уступкам. Сами уступки даже не обязательно делать. Еще беспроигрышный ход — расстрелять штук десять особо зарвавшихся казнокрадов.
— Но мы же правовое государство. У нас нет оснований. И… И доказательств.
— Наполеона подобное не смущало. По необходимости он сажал в тюрьму кого угодно и потом выпускал за выкуп. Так прямо и писал брату: “Я заставил нескольких негодяев поделиться награбленным”.
— Наполеон? Который едва унес ноги из Испании?
— Который написал первый в Европе кодекс законов.
— Сеньор…
Моряк поднимается — мгновенно, словно не он только что выпил полбутылки русской сорокаградусной — и как бы отстраняет возражения собеседника напряженными ладонями:
— Сеньор. Отношения с Англией у меня не самые лучшие, но ваше продвижение на восток меня пугает. Поступайте как угодно, только не начинайте войну за Фолкленды. Иначе ваш флот утонет в первый же день. А затем начнут исчезать порты, контейнерные терминалы, нефтяные платформы, заводы — все, что находится в море и в пятидесяти милях от берега. Тысячу триста тонн не обещаю, это потом. Но сто тридцать пять тонн в час гарантирую.
— У вас что, бесконечный боезапас?
На кино-столике вспыхивают четкие белые буквы: “IDКFA IDDQD”, мерцают и гаснут. Моряк опять улыбается той же неприятной улыбочкой:
— Спасибо, что напомнили. Теперь да.
Дипломат поднимается также:
— Но кто вы, наконец, черт побери?
Моряк опускает плечи:
— Уже.
— Что “уже”?
— Уже побрал.
Моряк смотрит в горлышко допитой бутылки, как в подзорную трубу и цедит сквозь зубы, не поворачивая головы:
— Примите мои уверения в совершеннейшем к вам почтении.
Дипломат кланяется столь же холодно и сухо. Потолок над головой расходится, обрушивая в ангар влажный холод осенней Атлантики. Подъемник выносит джентльмена к ожидающему вертолету.
Пилот встряхивается от полудремы, потирает ладони, горло, шею. Оживают моторы, свистят лопасти, машинка поднимается над летной площадкой. Большая белая буква “Н” в круге, обозначающая место посадки, вдруг исчезает: словно бы не столик, а вся палуба — громадный телеэкран, и рисунок переключился на другой. Теперь по темно-вишневой палубе ярко-золотая надпись, последнее напутствие безумного линкора:
“War… War has no changed…”
— Война… Война без перемен, — бормочет седой переговорщик.
— Сеньор, вы и русский знаете?
— Это на английском, — нехотя отвечает идальго.
Пилот фыркает:
— Все-таки гринго! Вот же hiho de puta, otre loco mal. А выглядел таким приличным человеком.
Человеком быть легко. Встал поутру с лежанки — и уже человек. Запнулся, споткнулся, психанул, запамятовал, накричал попусту, сглупил — “ничто человеческое нам не чуждо”, или как там еще у древних римлян: “humanum errare est”. В смысле — пока живу, косячу.
А вот суперлинкором Тумана прикидываться сложнее.
Ясно дело, рано или поздно прикидываться уже не выйдет. Мы прорастем друг в друга — система квантовых каналов сквозь массив личной памяти, привычек, страхов и надежд; и получится из этого… Что-то. Что-то, еще менее объяснимое, чем простой (простой — это я так, пришлось к слову) набор событийных квантов, интерпретируемый в граничных условиях Римана-Эйнштейна ядром корабля Тумана; и корабль Тумана же служит овеществленным решением данного уравнения. Как симметриада или асимметриада у великого древнего Лема в “Солярисе”. Там, помнится, тоже поверхность разумной планеты покрывал именно что туман.
А мой туман, кстати, где? Где зловещие клубы, таящие и угрожающие? Чего это я болтаюсь на сером океанском просторе, как последняя красная конфета посреди блюдечка?
Впрочем, о внешних эффектах можно подумать и позже. Достаточно ли моя карикатура на дипломатию испугала визитера? Примут аргентинцы взвешенное решение — или все же придется ставить между Фолклендами с материком барьер? Лучше, наверное, заранее организовать, благо техника позволяет. Расчет показывает, что должно хватить восемнадцати ракет…
Восемнадцать ракет поднялись из клубов дыма, резко и быстро затянувших алый линкор; восемнадцать боеголовок упали в холодные волны Атлантики по 65W меридиану — между Аргентиной и Фолклендами — с шагом десять миль. Там капсулы раскрылись и выпустили каждая по четыре подводных барражирующих робота, настроенных на шумы винтов. Конкретный корабль так не отловишь, необходимо иметь его личный звуковой портрет. Но корабль от кашалота, к примеру, отличить можно, больно уж своеобразно гремит любой винт, нет в море похожих звуков. А тогда робот приблизится, подымет штангу с наблюдательным комплексом и позволит рассмотреть во всех диапазонах — крадется ли храбрый аргентинский флот или это у каракатиц осенний гон? Каракатиц и гражданские суда не трогать, а кораблику шмальнуть поначалу большим зарядом оранжевого дыма, выпустить буй с динамиком, поднять флажки “ваш курс идет к опасности”, что там еще полагается по морскому этикету?
Если же кораблик не сменит курса — полторы тонны “морской смеси”, тротил-гексоген-алюминий. Старая недобрая классика, линкору хватит.
Человек на мостике алого линкора — совсем незаметный на фоне толстых, длинных дальномерных труб, радарных антенн величиной с пол-дома — удовлетворенно кивнул.
На первое время окопались.
На первое время окопались — теперь надо научиться понимать сеть. Ведь почему так удобно попадать в прошлое непременно с ноутбуком?
Да потому, что там информация отсортирована и есть механизм поиска. Не нужно вручную перекапывать горы газетных подшивок, да еще и ездить в те города, чьи газеты в данный момент понадобились. С библиотеками получше, в них заведены каталоги. Собственно, библиотеку от книжного склада именно каталоги и отличают. Но поиск по названиям тоже очень грубое приближение. Часто приходится всю книгу прочитать — а научные книги по диагонали читать невозможно, вникать же надо! — чтобы найти одно предложение… Или не найти.
А тогда сиди и гадай: то ли вовсе такого никогда не существовало — то ли это лень-матушка мешает прочитать еще сто тыщ страниц мелким шрифтом.
Чисто в теории у меня имеется доступ к мировым линиям предметов. Это значит, я могу проследить мировую линию, скажем, секретного документа, и при определенных условиях (о конкретике пока не говорим, тут вообще мрак) в него заглянуть.
Но для этого мне прежде всего нужно знать, что подобный секретный документ вообще существует. И абсолютно необходимо знать хоть какую-то его примету, которую можно дать понюхать поисковику.
Вот почему говорится: “Правильный вопрос можно задать, зная не меньше половины ответа”.
Ах да, еще же и сам поисковик надо написать. Освоиться с набором понятий квантовой сети, как-то переложить их на человеческие понятия… Хотя бы на компьютерные понятия: “объект”, “свойство”, “связь”, “множество”, “равенство”, “тождество”. Написать программу-транслятор с моего языка на мой же, только квантовый. И вот на том языке программирования уже писать поискового робота.
Ну а потом-то да, запрос кинул — поисковик в зубах результат несет.
Но ведь это, пойми, потом!
Как герой в китайских боевиках усердно тренируется, чтобы одолеть злодея — так мне придется усердно тренировать собственный мозг. Ну, квантовую его часть.
Но я же не работать попадал! Я же попадал за приключениями!
— Приключения сейчас будут, не расхлебаем… — адмирал флота зол. Понятно: его (и всех его подчиненных) ориентировали на войну с обычным противником. Корабли получше — но точно так же горят. Кораблей побольше? Но мы же коммунисты! Мы собьем два самолета!
Вот они, настоящие-то коммунисты. Плавают себе между Южной Америкой и Фолклендскими островами, в ус не дуют, с Москвой на связь не торопятся. Не спешат поклониться мавзолею, не просят “Малую землю” почитать.
А уже много людей в той самой Москве допущено к данным перехвата, к информации от посольств. Наконец, газеты и радио в СССР все же проникают, нынче не сталинские времена. Ездят люди в командировки, а там их никак от буржуинского телевидения оградить не получается, прямо хоть стреляй! Вот и ширится круг осведомленных лиц.
Правда, все это люди с допусками, отобранные и проверенные, снабженные всеми благами земными и вхожие в кабинеты небесные… Ну, на Старую площадь, к примеру, ЦК КПСС. Так ведь Пеньковский, (и Поляков, и Гордиевский, просто этих пока не поймали) тоже номенклатурные товарищи, не простые механизаторы из деревни Староебуново, колхоза “Триста лет без урожая”. В этом-то и опасность главная!
Умны все причастные, фотографии прочитать способны. Алый Линкор изукрашен значками, непонятными разве только аргентинскому посланнику, но не осведомленным товарищам в Кремле. “Непонятная каракатица” — это плуг. Плуг, молот, над ними раскрытая книга. Еще не “серп-и-молот”, еще даже не красная звезда! Самый первый герб СССР, до мая 1918 года. До гражданской войны, до покушения на Ленина, до убийства Урицкого, до мятежа Чехословацкого корпуса, до похода на Москву казаков Мамонтова… До черты по семьям, по сердцам, до начала резни “брат-на-брата” в полный рост. Из тех времен, когда еще не умерла надежда что-то сделать по-людски.
И вот носители самого первого герба СССР что-то не рвутся к Владивостоку или там Ленинграду-Мурманску сквозь огневые кордоны США, и не спешат припасть к первоисточнику. Что же это получается?
А это и получается, что царь в мавзолее лежит — ненастоящий!
И тогда ЦК КПСС вызывает к себе на Старую площадь дипломатов: срочно наладить отношения с капиталистами. Ничего. Во Второй Мировой как-то договаривались — и тут проявите социалистическую смекалку.
Военным же Центральный Комитет Коммунистической Партии Советского Союза ставит боевую задачу: ликвидируйте уклонистов анархо-троцкистского толка.
И не затягивайте. А то ведь ребята с Алого Линкора тоже чего-нибудь проявят. Революционную решимость, например. Когда они восемнадцать ракет запустили, доблестные ракетчики с перепугу чуть-чуть не начали Третью Мировую. Еще подождать — так же и дождаться можно!
Вот поэтому главком Тихоокеанского Флота, адмирал Сидоров Владимир Васильевич, принявший командование в феврале прошлого года, кипит от злости. Как ты дотянешься через половину глобуса четвертью эскадры?
Почему четвертью? Да потому, что денежки на новые кораблики ЦК выделяет исправно, конструкторы за них ордена получают, а судостроители большие премии. Вот и множатся кораблики. А причалы, береговое снабжение и оборудование, тренажеры, столовые, склады, казармы — вещи негероические, за них ордена не цепляют, большие премии не платят. Оттого строят их кое-как, по остаточному принципу, оттого и не поспевают береговые мощности за размножением корабликов. Приходится держать корабли на рейде, подрабатывая машинами, впустую расходуя межремонтный ресурс красавцев-крейсеров.
И потом: уйдет эскадра на ту сторону глобуса — кто в избушке останется, от Японии с Китаем отмахиваться, корейские “Боинги” сбивать, случись чего?
Есть над чем адмиралу задуматься. Вроде бы и капитанов у него под рукою немало — а начни выбирать чтобы храбрый да самостоятельный, так не сходу и припомнишь. Умные давно в Москву слиняли, храбрым еще в лейтенантах инициативу отбили… Адмирал ворчит, перекидывает желтые листы личных дел, припоминает визиты на корабли, лица их командиров.
А ведь нашлись же у этих… Троцкистов-уклонистов… Чтобы так вот, одним-единственным вымпелом, да в чужие воды. Тут еще трижды задумаешься, кто троцкист-анархист — а кто коммунист настоящий.
Настоящий шок я испытал, когда все получилось.
Надо очень много и очень долго сражаться с несовместимостью привычной земной электроники, чтобы осознать всю невероятность подобной удачи. Настроенная система связей заработала с первого раза. Ну ладно, с третьего! Для отладки это ерунда, считай, что ее и не требовалось; программисты поймут… — итак, с третьего раза полный цикл тестов успешно завершился.
И теперь я мог получать информацию. Увы, не всю и не всякую, а лишь ту, о существовании которой мог хотя бы догадываться. Так мало и этого: информация приходила, увы, совершенно без временных маркеров. То есть, на относительно безобидный запрос о населении и состоянии Фолклендских островов мог выпасть набор данных, как Иван зе Тэррибль убивает своего сына, Джона Фицжеральда Лжедмитрия Пятого. Начинаешь разбираться: Грозный-то здесь откуда? А он, оказывается, во время оно посватался было к Ее Величеству Елизавете Английской, вот она и ассоциативная связь для поисковика. Сиди, гадай — это из основной ветки развития, или из теневых вероятностей, не случившихся по причине раздавленной танками на площади Тянь-Ань-Мэнь бабочки Бредбери?
Когда нет стрелы времени, то событийная связь в обе стороны работает. И причиной проигрыша сражения могут сделаться неправильные похороны генерала — по нормальному счету, через пятьдесят лет после той неудачной битвы.
Ну и как вам квантовая механика? Правда же, все легко и ясно?
И не говорите, и не спрашивайте — сам в шоке.
Принцип неопределенности Гейзенберга очень прост. Или мы точно знаем координату в пространстве — или во времени.
То есть, захотелось попасть в сорок первый год — ахалай-махалай, красный кнопка нажимай… На дворе двадцатое июня, а ты, например, таиландский король. Звони товарищу Сталину, предупреждай про Хрущева, командирскую башенку и промежуточный патрон. Товарищ Сталин, помнится, письму от Черчиля не поверил — а тут король Таиланда!
Не нравится? Захотелось попасть в самого товарища Сталина — ахалай-махалай, зеленый кнопка нажимай… И вот оно, “холодное лето пятьдесят третьего”. То есть, еще не лето, еще январь только. Но война уже случилась. Потери уже понесены. Жизни товарищу Сталину уже отмерено и отсыпано до четвертого марта: месяца два. Самое время для коренных преобразований, которые и сытую-то страну могут легко в гроб загнать, спроси вон Мишку Меченого. А страна за окнами совсем не сытая. Одноэтажная Москва, где Глеб Жеглов и Володя Шарапов ловят знаменитую банду “Черная кошка”; где мотоцикл признак зажиточности, а машина и вовсе небожителя: бензин-то по карточкам! И самые эти небожители, только чуть подальше по коридору — Хрущев, Жуков и Маленков — уже прикидывают, кого после смерти Хозяина толпе на растерзание отдать, а кто и пригодится еще.