Стоявшие вокруг Колина гномы оживились. Самым взволнованным выглядел, как это ни странно, отец Амины. Старик, едва услышав о собрании кланов и о новом претенденте на трон, весь подобрался, словно дикий зверь перед прыжком, и начал сверлить взглядом Колина.
Такая реакция бывшего главы клана не осталась не замеченной. И все собравшиеся, за исключением Бродяги, прекрасно понимали, чем именно она вызвана… Клан Черного топора, при всей его малочисленности и военной слабости, все же оставался одним из старейших, а его главы не раз в истории подгорного народа занимали трон владык.
— Вот же черт, — пробормотал Тимур с некоторым неудовольствием, понимая, что может последовать за этими событиями: они были в относительной безопасности, пока не высовывались из своей дыры, были слабы и никому не интересны. — Как не во время то, — он определенно рассчитывал на несколько месяцев относительного спокойствия и ни как не собирался участвовать в каких-то заговорах и уж тем более в войнах. — Просто адски не вовремя!
Гримор же судя по его одобрительному сопению, которое слышалось буквально под ухом у Тимура, был явно обрадован таким предложением.
— Сразу видно старину Дарина! — прогудел довольный кузнец, поворачиваясь к остальным. — Теперь мы будем не одни, и нас никто даже пальцем тронуть не сможет, — старик явно верил, а об этом говорил весь его воодушевленный вид, в силу традиций подгорного народа. — На священном собрании кланов любой может высказаться… Мы расскажем о том, что с нами хотели сделать. О том, как умирали наши дети, когда перестали ходить караваны. О том, как угрозами и сладкими посулами переманивали наших мастеров… Собрание кланов обязательно услышит нас.
Однако радость Гримора больше явно никто не разделял, правда вслух об этом сказал лишь многоопытный и, как оказалось, мало сдержанный Тимбол.
— Ха-ха-ха! — старик в тяжелой броне неожиданно захохотал и, видит бог, этого явно никто не ожидал. — Ты что там у себя в кузне совсем прокоптился? Гримор? — отец Амины с трудом сдерживался от дальнейшего смеха. — Какое собрание кланов? Какая к подгорным богам защита? Какие Хранители? Эти высохшие от старости мумии спят и видят, чтобы извести под корень все кланы! А Кровольд Кровавый с большой радостью заявиться на это священное собрание… и приведет с собой железную стену (фалангу тяжеловооруженных гномов)! — всю радость с лица Гримора словно смыло. — Этот ублюдок сейчас занят своим любимым занятием — людей убивает, но если мы ввяжемся в это…
Тимур с примирительны видом втиснулся между ними. Сейчас ему не хватало только ссоры между теми, на ком собственно и держится клан.
— Ладно… Не будем ничего рубить с плеча. Все надо спокойно обсудить, — молодой глава кивнул на второй свиток. — А что это, посланник?
Бродяга протянул главе и этот пергамент.
— Примерно в лиге от вас, на дороге, я нашел павшую лошадь, а в нескольких шагах от нее и гонца, — Кирку рассказывал глухим голосом. — Прежде чем испустить дух, он успели сказать лишь несколько слов… Его послал король Роланд.
С нехорошим предчувствием Колин развернул и этот свернутый свиток. Его и без того не лучшее настроение еще больше ухудшилось с прочтением первых же слов.
— А вот это уже настоящая зад-ца! — с чувством выдал молодой глава, начиная читать послание. — Пришло время напомнить о твоем слове, данном моему кузену… Да, помню я, помню…, — вырвалось у гнома. — Я недооценил противника. Армия вторжения оказалась слишком сильна… Вчера, в день Первого льда, я предпринял попытку договориться о мире. Я предложил шаморцам две крепости на северо-востоке за неделю мира… Они же потребовали в добавок крови моего брата… Я буду тянуть время столько сколько могу…
Тимур умолк и посмотрел на отца Амины, который отрицательно закивал головой в ответ на невысказанный вопрос.
— Он просит топорики, много топориков, — продолжил гном после недолгого молчания. — И как можно скорее… Уважаемый Тимбол, что скажете?
В комнате повисло молчание, которое бывший глава, чувствовалось, совсем не хотел прерывать.
— Мы должны сидеть тихо… как мыши, — проговорил после раздумья отец Амины. — Не высовываться, не торговать, ни кого не принимать из-за стены… О клане Черного топора должны все забыть, — его тяжелый голос звучал пророчески. — Эта проклятая война только начинается. Я чувствую ее голод, ее жажду… Она хочет все больше и больше жертв, — старик говорил о наболевшем: о предательстве своих братьев, о кроваво мареве в глазах гномов, о разгорающейся великой войне. — Мы живем, пока о нас никто не знает.
Во время этой речи у Тимура нехорошо загорелись глаза.
— Нет, нет, тысячу раз нет! — где-то в глубине души Колин и понимал, что битый жизнью гном был прав, но сердце его кричало о другом. — Один раз мы спрячем голову в песок, потом еще раз, а на другой — нам ее просто возьмут и отрежут! — он глядел то на одного, то на второго. — Нас мало, чертовский мало…, но не говори, что мы слабы… Ха! Нет! — бешенный коктейль из обиды, отчаяния и жалости к самому себе, словно молотком ударил его по мозгам. — Я сделаю гранаты! Греческий огонь! С нефтью я всю эту долину залью настоящим огнем! — Тимура начало нести и остановиться он ни как не мог. — Я разбужу Дракона!
В ответ на последнюю фразу в возбужденного гнома словно острые клинки воткнулись чужие взгляды — не верящие, удивленные, и даже испуганные. И лишь один Гримор неуловимо вздрогнул, понимая о чем идет речь.
2
Старая женщина с всклоченными распущенными волосами медленно шла по каменной мостовой вдоль череды небольших городских лавок. Шаркающий звук ее деревянных шлепанец разносился далеко по пустынной улице, которая еще несколько дней назад была с самого утра и до поздней ночи заполнена городским людом и приезжими гостями.
— Булочника-то нету, — негромко, под нос себе, бурчала старушка, время от времени останавливаясь и рассматривая заколоченные двери и ставни лавок. — Где же хлебца-то теперь брать? — вывеска с металлической изогнутой баранкой, висевшей прямо над ее головой, печально скрипела на ветру. — А Маля-то мой без хлеба и за стол не садиться, — она продолжала стоять напротив лавки булочника и сокрушенно вздыхала. — Придет уставший, а хлеба и нету.
Еще немного постояв, она медленно, шаркая ногами, пошла дальше. На соседней улице находилась еще одна лавка, откуда с раннего утра тоже всегда разносился чудесный запах свежевыпеченного хлеба. Она обычно туда не ходила — далеко, но сейчас деваться было некуда.
— Совсем что-то никого нету, — сокрушалась старушка, словно только сейчас обнаружив, что на улице нет ни души. — Одна я, — ее бесцветные словно выцветшие глаза, подслеповато щурясь, с тревогой всматривались в те окна, которые не были закрыты ставнями. — Никого нету.
Бабка, дойдя до лавки, снова замерла, с растерянностью вглядываясь в грубые слеги, которые крест-накрест были вколочены поверх массивной входной двери. Позабыв обо всем на свете, она так и стояла, пока ее не окликнул хриплый простуженный голос.
— Ты, что это мать тут одна бродишь? — за ее спиной стоял городской стражник в теплом овечьем плаще, накинутом поверх доспеха. — Не слышала что-ль, что на площади говорили? — мужчина то и дело прерывался на тяжелый кашель. — Королевские войска уходят из Кордовы, — старушка не понимающе смотрела на него, теребя в руках небольшую корзинку с темным платком сверху. — Уходят из города все, говорю, — та, по-прежнему, никак не реагировала. — Тьфу! Глухая тетеря! — в сердцах выдал стражник магистрата и осторожно коснулся замотанной тонким шарфом шеи.
От сопровождавших его стражников патруля, совершавшего свой последний обход перед сдачей города, отделился еще один.
— Оставь ты ее, — негромко проговорил его товарищ. — Не в себе она. Мать это Здоровяка Милона. А вон, кстати о он сам! — он кивнул на быстро вышагивающую по улице высокую фигуру с длинной алебардой стражника. — Милон! Где тебя черти носят? Его милость следом едет…
Старушка обрадованно вскрикнула, когда увидела приближавшегося сына.
— Матушка, вот ты где! — Милон с тревогой смотрел на мать. — А я дома тебя искал. Что же ты из дома ушла? Уходить ведь надо… Соседи-то наши уже все уехали, — стражник взял ее за руку и потянул в сторону северных ворот. — Пошли быстрее!
Бабуля же неожиданно уперлась. Ее невысокая высохшая фигурка всем своим видом говорила о непреклонной решимости.
— Дурная ты башка, Миля! — уперев кулачки в бока, старушка начала гневно выговариваться сыну. — Куда я пойду на старости лет? К чужим людям приживалкой жить!? Дом мой здесь, могилки родных… За ними кто присмотрит? — с каждым новым словом ее сын горбился все сильнее. — Никуда я не пойду. Здесь появилась на свет и здесь же в землю сойду. Понял ты, орясина?
Она еще несколько секунд смотрела на своего сына, который с трудом выдерживал ее взгляд, а потом вдруг улыбнулась.
— Э-ма сынок, а чего это ты хмурый какой? — она ласково погладила ладонь сына. — Чай голодный! Ах! — всплеснула она руками. — Я-то дура, покормить забыла! Забыла совсем, что Миля мой родненький придет домой голодный со службы-то… Что же это я стою тут? Хлеба купить надо! Давай, Миля, пошли быстрее до булочника, пока не расхватали у него караваи-то. — она крепок вцепилась в руку стражника и начала тянуть в ту сторону, откуда только пришла. — Знаешь ведь какие они у него знатные, душистые!
Милон же слушал, не издавая ни звука. Лишь из глаз его текли крошечные слезинки.
— Что ты стоишь, Миля? — старушка продолжала тянуть здоровяка в сторону Нижнего города. — Пошли! Эх, дура я, дура, хлеба-то не купила! — вновь «вспомнила» она. — Ну и ладно, у соседей займу… Миля! Что, как дурной?
Стражник, наконец, пошевелился. Сначала он взглянул на мать, которая после смерти мужа так и не смогла прийти в себя, потом на теряющего терпение сержанта.
— Я остаюсь…, — тихо произнес он. — Господин сержант, я ухожу из городской стражи! — уже громче и тверже проговорил он, протягивая алебарду своему товарищу из патруля. — Матушка не переживет ухода из родного дома… Не могу я уйти, — следом за алебардой последовал блюдцеобразный шлем. — Прощайте!
Коренастый сержант, багровея, смотрел на то, как его подчиненный снимает панцирь и кладет его прямо на брусчатку. Казалось его прямо здесь и сейчас хватит удар. Он резко набрал воздух, чтобы выдать ему все, что он думал, как… тут же выдохнул. Прямо на него смотрел сам король Роланд и предостерегающе качал головой. Вместе с несколькими всадниками он стоял невдалеке от них и печально наблюдал за всем этим.
Милон же вместе со своей матерью, которая клещом держала его руку, побрели по улице, о чем-то тихо разговаривая.
— Вот так, мой верный Гуран, — король кивнул на бывшего стражника, фигура которого удалялась от них. — Я, как последний трус, отдаю город за городом, вместе со своими верными подданными. Именно так ведь говорят в войсках? — горский аристократ, молодой мужчина со жгуче черными длинными волосами, стянутыми в гибкий хвост, яростно сверкнул глазами в ответ. — Король мол, как и его отец, трясется от страха, едва завидив черный бунчук шаморского бессмертного… Ты тоже так думаешь, Гуран?
Тот несколько секунд неуловимо боролся с самим собой и, наконец, решился.
— Да, мой сюзерен! — твердо начал Гуран, выходец из семьи горских вождей, прибывших к королевскому двору Ольстера еще два десятилетия назад. — Многие в войсках со злостью сжимают кулаки, видя, как от их родной земли шаморские собаки отщипывают один кусок за другим. И меня переполняет гнев! — от его спокойствия не осталось и следа. — Мой сюзерен, я не понимаю… Я же видел силу нашей гвардии! — возбужденно говорил горец. — От их поступи трясется земля! Да, они раздавят бессмертных как тараканов!
В этот момент словно в подтверждение слов Гурана их нагнали, шедшие легкой рысью, несколько десятков кавалеристов, полностью — с макушки всадника и до лошадиных ног — прикрытых ярко начищенной металлической броней. С грохотом металла и легкой дрожью земли они отсалютовали королю и продолжили свой путь дальше.
Сияющий Гуран, не отрывая восхищенных глаз от здоровенных башнеподобных всадников, продолжал:
— Мой сюзерен, разве кто-то посмеет встать у них на пути? — затем впился он глазами в короля. — Почему, почему же, мы уходим?
Роланд же в ответ печально рассмеялся.
— Ха-ха-ха… Гуран ты, безусловно, прав, — тот, едва услышав это, замер с открытым ртом. — И, конечно же, не прав! — улыбка с губ короля сразу же пропала. — Мои рыцари сильны, Гуран. Очень сильны. Ты совершенно прав! Их таранный удар вскроет любую защиту…
За разговором они незаметно добрались до северных городских ворот, которые в этот момент пересекали последние повозки с горожанами.
— Но мой верный Гуран, если бы все было именно так, как мы предполагаем…, — король Роланд остановил жеребца на обочине дороги — именно с этой точки открывался великолепный вид на десятки лиг прилегающей к городу территории. — Посмотри туда! — он махнул рукой на раскинувшийся вдали лагерь шаморцев, вокруг которого ни на миг не прекращалось движение. — Что ты видишь?
Горец лишь бросил взгляд и сразу же пренебрежительно скривился, словно надкусил кислое яблоко.
— Я вижу, мой сюзерен, лишь саранчу, которая обгладывает наши земли… Они копошатся, как земляные черви и ничего не видят дальше своего носа! — он в нетерпении схватился за рукоятку меча. — Вот если по ним ударить прямо сейчас?!
Король же в ответ покачал головой.
— Вот об этом я и говорю, — назидательным тоном проговорил он. — Ты, как десятки и сотни остальных, не видишь или не хочешь видеть главного… Шамор это не бешеный набег степных кочевников или горских племен, которые пришли за добычей! — он, не отрываясь, смотрел на непрерывно снующие по лагерю запряжённые повозки. — Этот лагерь… Земляные укрепления, растущий деревянный частокол, пара башен, выросли за какие-то два дня… В занятых городах уже появились свои наместники. Лазутчики доносят, что кое-где даже восстановили старое городское управление… Нет! Шамор другой и не надо в нем видеть наших старых врагов. Это опытный и страшный враг, который сюда пришел надолго.
Он оторвал взгляд от разворачивавшегося лагеря и повернулся к внимательно слушавшему ему горцу.
— И есть еще одно, о чем ты совершенно позабыл…, — его губы слегка тронула улыбка, которая сразу же пропала. — Напомни мне, где и когда моя гвардия воевала? — Гуран, еще секунду назад сдерживал себя, чтобы не возразить королю, сразу же сник. — Именно так! Всех вас будоражит горячая кровь, и вы совсем об этом забываете. Ольстер, милостью Благих, вот уже три десятка лет ни с кем не воевал. Ты понимаешь, Гуран? — тот угрюмо молчал, ни слова не пытаясь вставить. — Вижу, понимаешь… А Шамор? — после многозначительной паузы молодой король продолжил. — Вся история султаната последних пол столетия это непрерывные большие и малые войны, стычки и приграничные набеги… А как обычные деревенские раздолбаи становятся бессмертными, надеюсь ты тоже не забыл? — тяжелый взгляд короля почти пронзал горца насквозь. — Сначала надо отрубить два полных срока на границе со Степью или Империей Регула — целых восемь лет… и только потом… если выдержишь испытание тебя зачислят в ряду султанской гвардии.
Тут его глаз привлек взбирающийся на пригорок небольшой отряд всадников, во главе которых скакал высокий мужчина с черно-красным бунчуком в руках. Это снова были посланцы от шаморского полководца Сульде Неистового!
— Гуран, — король наклонился к горцу. — Скачи к лекарю и узнай, как там Фален. Потом вождя торгов ко мне… Нехорошие предчувствия у меня…
Встреча с шаморцами состоялась в королевском шатре, возвышавшемся в отдалении.
Посланник, высокий мужчина с гладко выбритой головой, часть которой была покрыта затейливой татуировкой, ожидал короля, держа в руках длинное копье с неизменным хвостом красно-черного бунчука.
— Хой! — приглушенно вырвалось у него, когда посланник перевел глаза с приближавшегося короля с телохранителями на королевский шатер, окрашенный в ярко-алый цвет. — Это божественный по чистоте цвет, достойный лишь самого Великого султана, да продлятся его годы вечно, — тихо прошипел он, хватая за рукав одного из своих сопровождающих. — Откуда у этих земляных червей такая ткань?