При приближении короля посланник снова натянул на свое лицо презрительную маску, словно даже одно лишь общение доставляло ему неимоверные страдания.
— Я, Борхе сын Коэна Копьеносца, тысячник Алого тумена Великого Шамора, — посланник стукнул себя в грудь. — Моими устами говорит сам Победоносный Сульдэ… Где тот, кто подло напал на сотню Урякхая? Выдай мне эту собаку живым и наслаждай еще тремя днями жизни!
Король Роланд, окруженный своими приближенными молчал и неуловимо улыбался (как казалось Борхе, нагло и вызывающе молчал), что еще больше усиливало его желание раскроить ольстерцу череп. В какой-то миг тысячник настолько живо себе представил эту картину, что даже почувствовал этот пряный и тяжелый запах крови… «Эта тварь еще скалится, словно гулящая девка, — внутри Борхе бушевал настоящий огонь, который он с трудом прятал за неподвижной презрительной маской. — Знал бы он, что и эти-то дни дышит взаймы… Если бы не повеление Великого… то бессмертные Победоносного Сульдэ давно бы уже втоптали этого хлыща в грязь. Великий — милостив и не желает терять своих бессмертных, если все и так достанется ему… Но видят Боги, как же я хочу стереть улыбку с лица этого ольстерского ублюдка!».
— Где он? — вновь спросил Борхе, требовательно пристукнув копьем с бунчуком по земле. — Или слово короля Роланда стоит меньше ломанного медяка?! — тысячник с презрением рассмеялся, намеренно оскорбляя владыку Ольстера. — Твое слово король Роланд?
Бледный, без единой кровинки в лице слушал его Роланд. Сейчас, смотря прямо в глаза этому наглому, чувствующему свою силу посланнику, король непрестанно напоминал себе… «Спокойно… Пусть говорит, — каждую секунду снова и снова повторял он себе. — Надо ждать… Чем дольше эта обезьяна треплет языком, тем больше мы выигрываем времени».
— Мое слово крепче камня! — спокойно проговорил король. — Через час город — крепость Кордова покинет последний королевский гвардеец… А по поводу какой-то там разгромленной сотни шаморцев… Какого-то там… гм… Урякхая, — холодности короля можно было позавидовать. — А что, ты ждал? Что шаморцев здесь будут встречать цветами, свежеиспеченным хлебом? — снова и снова он задавал вопросы, пристально вглядываясь в темнеющее лицо посланника. — Ты и твои предки веками разоряли мои земли, насиловали наших женщин, угоняли мужчин на рудники в рабство. Шамор! — кажется, впервые с момента начала своей речи в его словах появилась эмоция; это слово он произнес так, словно выплевывал что-то. — Этим словом в селениях по нашей границы матери пугают своих детей… И ты хочешь чтобы ольстерцы сидели по своим домам, когда ненавистный враг топчет их землю?!
Борхе уже давно не улыбался. Молодой король оказался ему не по зубам. Насмешка и оскорбления, казалось, совершенно не тронули ольстерца.
— Если ты так думаешь, значит, ты вышел из ума, тысячник! — тут Гуран наклонился к его уху и что-то шепотом произнес, отчего губы короля растянулись в улыбке. — Или все дело в том, что тебя и твою тысячу… настоящих бессмертных, в хвост и гриву разнесли мои люди. Я ведь прав, тысячник?!
Тысячник чуть не зарычал от охватившего его бешенства. Воздух с шипением выходил из его рта и слова ярости уже готовы были сорваться с его рта, как кто-то из сопровождавших крепко схватил его за плечо.
— Я буду умолять Победоносного…, — сквозь скрежет зубов, с ненавистью заговорил Борхе. — Буду ползать перед ним на коленях, чтобы он позволил мне принести твою голову ольстерский король, — шаморец, резко зыркал по сторонам, скаля зубы. — Вот этим ножом, — он коснулся почти черной от жиры и пота рукоятки небольшого ножа, висевшего в ножнах на его поясе. — Я зарежу тебя как грязного хряка, — он брызгал слюной из-за грязно-желтых зубов. — Ты слышишь меня?
Двое стоявших сзади шаморцев крепко удерживали чуть не рычавшего от ярости Борхе. Вперед же вышел прежде неприметный старичок с тонкой косичкой бороды и, поклонившись, поприветствовал короля.
— Я око султана Махмура Великого, да живет он тысячу по тысяче лет, кади Рейби, — взгляд у старичка был пронзительным, взвешивающим и выворачивающим наизнанку; казалось, он в доли секунды оценил ум и выдержку молодого короля и признал его достойны соперником. — Величайший ценит законы войны и мира… Прошу извинить за неподобающее поведение посланника. Он воин и его сердце война жаждет лишь крови. Я же кади, надзирающий и выносящий приговор судья, и лишен такой роскоши…, — кади Рейби печально смотрел на Роланда. — Моими губами говорит Величайший. Внимай, король Роланд, словам султана Махмура Великого, да живет он тысячу по тысяче лет… Я не хочу войны, но я не боюсь войны. Признай себя моим слугой и получи под свою руку одну из провинций Великого Шамора. Прими правильное решение и ты будешь осыпан великими милостями, как мой верный слуга… Если же ты не внемлешь слов разума, то мои войны пройдут по твоим землям огнем и мечом. Твои люди станут кормом для падальщиков, а живые будут сосланы на рудники и там позавидуют павшим. Тебя же и все твою семью мы живыми покроем смолой и превратим в смердящие статуи, чтобы это было напоминание для всех, кто сеет противиться воли Великого Шамора. Даю тебе три дня сроку… иначе десница моя пойдет на тебя…
Старичок замолчал, но через несколько мгновений, хитро улыбнувшись, продолжил.
— Я позволю дать вам, король Роланд, небольшой совет, — он бросил быстрый взгляд на стоявших в отдалении спутников, до которых его тихий голос уже не доходил. — Десница Великого в ярости. Твой человек убил его единственного сына, Урякхая… И сейчас только воля Великого сдерживает его гнев и ярость… Дай ему, что он хочет,… и у тебя будет время чтобы уйти.
Ролан кивнул ему головой, давая понять, что все понял.
Едва посланцы покинули лагерь и сопровождаемые небольшим отрядом гвардии пересекли реки — временно водораздела между шаморцами и ольстерцами, как молодой король решительно скрылся в своем шатре. Там его уже давно ждал вождь торгов и лежавший на носилках человек с перевязанной грудью.
— Ваше Величество…, — простонал осунувшийся, с острыми восковыми чертами лица, лежавший Фален. — Я вас подвел…
Роланд угрюмо бросил:
— Помолчи пока. Сначала Тальгар, — король повернулся к стоявшему коренастому торгу, который с видимым удовольствие на лице прикасался к своему богато украшенному трофейному кинжалу. — Волчий Клык, вижу ты доволен?! — тот самодовольно ухмыльнулся и снова погладил золоченную рукоятку кинжала. — А я нет! Я чертовски недоволен! — вождь сразу же подобрался, как хищник перед опасным противником. — Твоему народу я дал кров, лучших скакунов, пищу, защиту… Твоих же братьев и сестер на землях Шамора гоняли как диких зверей, травили собаками, сажали на колья, сжигали вместе с детьми. А ты, Клык, чем мне отплатил? — Тальгар — это дитя кочевой жизни, сын дикой скачки и первозданной природы и ему было сложно сдерживать переполнявшие его эмоции; щека его дергалась, словно жила своей собственной жизнью. — Какого черта вы напали этого ублюдка? — торг попытался что-то сказать, но наткнулся на бешенный взгляд короля и дальше лишь молчал. — Мне что нужна были эти фуражиры и этот дурак Борхе со своей жалкой тысячей?
Роланд заметался по шатру, словно запертый клетке зверь. Три быстрых шага влево, три обратно! Сильный удар и вдребезги разлетелся попавший под ноги походный столик. «Олухи! Великовозрастные дурни! — рычал он про себя. — Загубить такой план! Благие Боги! Заиграло у них в одном месте?! Селение разграбленное они увидели… Девочку им жалко стало…, — глаза короля метали молнии. — Отомстить решили… Ай-я-яй! Какие молодцы! Защитники! А, король Роланд, значит, жестокий ублюдок».
— Если бы не ваша выходка, возможно, бессертные Шамора уже сейчас бы покрывали своими телами вон то поле, — он резко выкинул руку в сторону пологой низины у реки. — Сколько у вас осталось этих проклятых стрел с наконечниками из гномьего металла? — вдруг Роланд резко перешел к делу.
Торг не сразу ответил. Несколько мгновений он молча шевелил губами.
— Два колчана на каждого лучника, мой король, — наконец, негромко произнес Тальгар. — У лучшего десятка по четыре.
— Слезы одни, — буркнул Роланд. — Бессмертные от этого лишь почешутся и пойдут дальше… по нашим трупам…, — король снова повернулся к торгу. — Я недоволен тобой, Тальгар. Очень недовлен… Из-за вашей несдержанности, мы все умоемся кровью. Иди.
Крепкая фигура поникла. Плечи опустились, словно под тяжелым грузом. Тальгар медленно вышел.
— Что же ты, брат наделал? — Роланд с тяжелым вздохом опустился на изящный стул рядом с лежанкой. — Мы же все обговорили… Торги, стрелы с наконечниками из черного металла, атака тяжелой кавалерии и удар лучников по моему сигналу… Бессмертные не сдержали бы нашего удара. Проклятье, что с тобой?
Фален захрипел, пытаясь что-то сказать. Губы его не слушались, издавая лишь булькающие хрипы.
— Брат… Король… Прости…, — слезы скатывались из его глаз, оставляя за собой тонкие дорожки на бледной коже. — Я не мог поступить… Моя сестра… Я увидел сестру… Брат… она была как сестра…, — в его глазах был такая боль, что Роланд отвернулся. — Это было выше меня…
В этот момент из-за полога шатра послышался шум. Со звуком металла кто-то спрыгнул с коня и сразу же раздался голос Гурана, охранявшего покой короля.
— Мой сюзерен, получено послание.
Через мгновение крошечный, с половину фаланги пальца тубус, был в руках короля, который осторожно извлек из него тонкий почти невесомый пергамент. Роланд почти минуту разбирал мельчащие буковки послания.
— Похоже, Фален мы еще поживем, — задумчиво проговорил он, тряхнув письмом. — Я в очередной раз убеждаюсь, что ты чертовский везучий, брат! — измученный Фален от удивления аж вскинул голову вверх. — Это послание от главы клана Черного топора, владыки Колина… Скоро у нас будет столько черного металла, сколько нужно! Благие! — король зло ощерился. — От наших стрел почернеет небо и бессмертные узнают, как выглядит смерть! — Фален снова опустил голову на подушку. — Кстати, Фален, этот гном пишет, что…, — Роланд вновь поднял послание к глазам. — Что сможет разбудить огненного дракона… Что это такое?
3
Солнце клонилось к закату. Его лучи, принимая мягкий алый цвет, несли за собой вечерний холод.
— Готовсь! — прохрипел простуженный комтур и два десятка первой линии его турии слаженно выставили длинные пики перед собой. — Упор! — тупые концы пик ударились о землю, сразу же придавленные правой ногой «бессмертных», и в воздухе появилась косая стена стальных наконечников.
Комтур Верд, которого в его турии за глаза называли не иначе как зверем, сегодня превзошел себя самого. Турия уже седьмой час без перерыва в полном обмундировании громыхала по тренировочной площадке, выжимая из себя последние соки. Дышавшим как загнанные лошади «бессмертным» казалось, что этот проклятый день никогда не закончиться.
— Брюхатые жабы! — его щербатый рот не ни на секунду не замолкал. — Брюхатые жабы делают это быстрее и лучше вас! Какой олух назвал вас «бессмертными»? Покажите мне его! — своей знаменитой дубовой дубинкой, которую с мучительной злобой вспоминал не один легионер-шаморец, он с силой опустил на одну из пик, выбивая ее из рук обессилевшего хозяина. — Пика на земле! — его ор снова сорвался на хрип. — Скотина, ты подвел своих товарищей! — легионер, выпрямившись, замер, не смея пошевелиться и надеясь, что гроза все-таки минует. — Смотри! — Верд ужом пролез в строй и дубиной начал охаживать двоих соседей неудачливого «бессмертного». — Из-за тебя враг нарушил строй!
Получив дубинкой по наручам и пальцам, легионеры со стоном выронили пики.
— Трупы! Трупы! — не переставал орать он, выйдя из строя. — Враг внутри строя! Вы все уже трупы! — с какой-то животной ненавистью комтур смотрел на стоявший строй. — Ленивые скоты! Ленивые скоты и трупы! Взяли пики! Быстро! Быстро! — все трое наклонились и взяли свое оружие. — Встали в строй! Еще раз!
Не известно, благодаря каким богам, но на этот раз отработка защитного построения против атаки кавалерии оставила комтура довольным. Однако падавшие от усталости легионеры, успевшие за это время не раз и не два проклясть Верда, считали, что просто именно на это время у комтура была намечена очередная попойка.
— Все! Прочь, беременные жабы! — недовольно махнул он своей дубинкой и уже уходя добавил. — Завтра я с вас две шкуры спущу!
Едва его широкая спина с накинутым темно-коричневым плащом скрылась за длинной палаткой, часть строя рухнула на землю. Казалось, из легионеров просто вынули стержни и оставили лишь одну мягкую плоть.
— А-а-аа…, — Сатор Сказочник, прозванный так за знание бесконечного числа баек, легионер первой линии, со стоном вытянулся на спине. — Убил бы этого изверга… Проклятье! Новенький, скотина… за тобой должок, — тот самый шаморец, что выронил пику, валялся на земле чуть дальше. — Если бы не ты, вся турия уже бы валялась около костра и жрала свою похлебку… Слышишь?
Однако этот разговор получил продолжения лишь после ужина — густой похлебки, щедро сдобренной мясом и луком.
— Это место Крута, — подходя к костру, вокруг которого развалился на шкурах его десяток, Сатор пнул того самого легионера. — Пошел отсюда! — навис он над незадачливым шаморцем, занявшим в турии место павшего в бою. — Глухой? — он снова пнул его, но промахнулся…; отчего один из стоявших позади щитов упал прямо на лежавшую по соседству тушу крупного легионера, закутавшего свои мощные телеса в теплый плащ.
— Оставь ты его в покое, — недовольно пробурчал здоровяк, разомлевший от сытости и тепла настолько, что не желал пошевелить даже мизинцем. — Кости Крута все равно уже псы доедают… Хотя он был такой задницей, что…, — дальше Халли не стал даже договаривать, вновь замолкая и наслаждаясь идущим от костра теплом.
Вскоре уже весь десяток словно тюлени на лежбище валялся перед огнем. Они еще о чем-то переговаривались между собой, но разговоры становились все тише и тише. Фляга со слабеньким вином, передаваемая по кругу, застыла где-то посредине между двумя легионерами. Наконец, Халли, еще пучивший сами собой закрывающиеся глаза, уронил голову на грудь и с чувством захрапел.
— Все равно из этого ничего не выйдет, — этот тихий незнакомый голос прозвучал среди всеобщего молчания, храпа здоровяка и треска сгоравших веток как-то неожиданно и непривычно громко. — Тренируйся мы хоть до кровавого пота…, — в голосе новенького звучали тяжелые пророческие нотки, от которых веяло каким-то жутким холодком. — Я же их видел… прямо перед собой…, — он вяло вытянул вперед руку, делая ей несколько секущих движений. — Но они уходили все дальше и дальше…
Несколько мгновений повисшее после его слов молчание возле костра никто не нарушал. До опешившего десятка, замученного тяжелым и насыщенным днем, с трудом доходили его слова.
— Ты что там бормочешь, коровья лепешка? — первым, как и всегда, не выдержал Сатор, резко откинувший полу плаща и вылезая из его нагретого нутра. — Что это лопочет твой вонючий язык? — так уж вышло, что именно Сатор в десятке самовольно присвоил себе право быть скептиком и хаятелем всего… и это место, как оказалось, он никак не желал уступать, кому бы то ни было другому. — От кого нет спасения? — десятки глаз угрюмо буравили новенького. — От этих деревенщин? От этих погонщиков быков, которых молодой сопляк одел в самодельные доспехи и посадил на своих кляч?
Тяжелая кавалерия, которую король Роланд с таким трудом создавал и лелеял, оберегая от напрасных жертв, не была для шаморцев секретом. Сложно спрятать в не таком уж большом королевстве тысячи тяжелых всадников, которые с ненасытностью легендарных драконов пожирали сотни серебряных и золотых монет королевской казны.