Наутро Грей разбудил меня – увы, очередность была безвозвратно нарушена, и теперь у пса остался один хозяин. Я отдал бы все лишь бы вернуть ушедшее! Жить без Насти оказалось невероятно трудно.
Двор укрыл первый снег. Грей клеймил его безупречную поверхность ямками следов, приглашая к игре. Я медленно шел следом. Внезапно пес остановился, начал скрести лапой по снегу. Заскулил, подзывая к себе. В разрытой ямке я увидел край розовой бумаги, которую и пытался выцарапать из-под опавших листьев Грей. Это был железнодорожный билет. Перед глазами мелькнуло – отправление сегодня, в 20.31. вагон номер 7, место – 18. И только затем я увидел, в грае «пункт прибытия» стояло слово «Ярославль»…
Медленно скользит вдоль платформы состав, Анна, перегнувшись через раму окна, машет мне рукой, а на белой эмалированной табличке на боку вагона я читаю надпись «Москва — Ярославль».
«Звони мне, обязательно звони. Обещаешь? Или приезжай…» – звенел в ушах голос Анны.
Часовщик
«… Полуоткрытая дубовая дверца, бронзовая ручка-кольцо
— один поворот и дверь открыта… Полутьма. Прохлада.
Теперь здесь поселилась тишина. Это раньше она не могла
проникнуть под сумрачные своды – мерный стук отпугивал
Безмолвие. Но оно ждало, и Время было его союзником. Миг
настал – смолкло мерное пощелкивание маятника, и тишина
заполнила пространство. Обволокла вязкой смолой шестеренки,
просочилась меж витков пружин, сковала пары изящных
молоточков…
Пришло Безмолвие, а с ним Время и Смерть.
Но часы еще не расстались с жизнью, и если чья-то рука от
скуки ли, от праздного любопытства поворачивала стрелки,
старый механизм чуть слышно шипел, поднимались молоточки
и падали, будто срываясь в пропасть… Бой колоколов прогонял
тишину. Часам казалось – вернулось прошлое. И тогда, в
краткий миг действия, они, созданные как слуги Времени,
безжалостно сокращавшие круг за кругом жизни, мечтали
вернуть назад прошлое. Но затихал последний удар, и вновь
прокрадывалась в их чрево тишина.
Безмолвные, забытые, стоят часы на дальней полке,
думают о чем-то своем, а в квартире бодро тикают на все
голоса пять молодых их собратьев. Они легкомысленны,
радостны и… мертвы. Пластиковые яркие корпуса, сияющие
застывшим весельем циферблаты, а внутри вместо старого,
медленно качающегося маятника-сердца – судорожно
дергающийся хрупкий балансир, отчитывающий бешеный ритм.
Они тикают, торопятся, спешат и подгоняют даже само
Время. И оно – великое, всемогущее становиться рабом
электрических, кварцевых, электронных… А часы все
подстегивают, торопят его. И лишь в недрах старого
сломанного механизма Время обретает покой. Уставшие,
притаились за дубовой дверцей Безмолвие, Время и Смерть…»
Олег закрыл тонкую тетрадь в глянцевой обложке. «Неплохо, очень неплохо, особенно если учесть, что ей только шестнадцать… — подумал он. — Надо же – «Безмолвие, Время и Смерть…» Вообще-то набор слов, но звучит. Откуда только эта грусть, будто жизнь минула? Подростковые комплексы, переходный возраст или уже не переходный – черт его знает. Трудно иметь младшую сестру. Надо как-нибудь аккуратно
поговорить с ней. И ошибок многовато, ей повезло, что оценка по русскому языку не идет в журнал».
— Ой, Олежка, ты пришел? — защебетала впорхнувшая в комнату девушка. — А я хотела сделать сюрприз. Знаешь, моя зарисовка оказалась лучшей в классе.
— Рад за тебя. Но в таком возрасте, Лиза, пора бы знать, что «не» с глаголами пишется отдельно.
— Это мелочи. Просто у меня нетрадиционная орфография.
— Кстати, что тебя вдохновило на эту, как ты выражаешься, зарисовку?
— Как… — Лиза состроила нарочито удивленную рожицу, — ты не помнишь? Я нашла их на антресолях еще в конце прошлой недели. Но вытащить не могу и поныне. И ты, между прочим, сто раз обещал их оттуда извлечь.
— Ой ли? Коли так – каюсь, забыл. На работе аврал.
— У тебя перманентный аврал.
— Мне б в твои годы твою лексику!
— Я – филолог.
— Будешь, если не забудешь на экзамене поставить запятую перед «но».
— Зануда.
— Без комментариев, — придав лицу сердитое выражение, Олег все же последовал за выскользнувшей из комнаты сестрой.
Дубовый ящик с позеленевшим диском маятника, скромной резьбой и погнутыми стрелками затаился в самом дальнем углу антресолей. Увидевшему старые часы Олегу неожиданно представилось, что циферблат пристально смотрит ему в лицо. Он потянул на себя плоское прямоугольное стекло в бронзовой рамке и, открыв эту прозрачную дверцу, качнул увесистый диск. В недрах механизма что-то щелкнуло, заскрипело, и маятник безвольно повис, как свесившаяся с каталки рука мертвеца. Олегу очень не понравилось пришедшее на ум сравнение, он поморщился, произнес недовольным тоном:
— Лиза, они сломаны. Зачем тащить рухлядь в комнаты? Пусть стоят, как стояли.
— Олеженька, миленький, пожалуйста… Мы их починим — это же антиквариат.
— Это хлам.
Слова еще звучали в ушах, а Олег тем временем уже вытаскивал часы из темного угла. Спорить с сестренкой было
накладно, и он решил обойтись без пререканий, тем более что украшенный резьбой ящик и впрямь смахивал на нечто, имеющее историческую ценность. Впрочем, он тут же пожалел о своем решении – извлечь часы на свет божий оказалось более чем сложно. Они упорно не поддавались его усилиям, решив навсегда остаться в недрах «пещеры забытых предметов», как называла антресоли Лиза. Но воля человека все же преодолела их сопротивление, и часы заняли почетное, подобающее антикварной вещи, место в гостиной.
— Когда в работе появится просвет, отдадим их в ремонт.
— Обещанного три года ждут… — вздохнула Лиза.
Ее слова могли бы стать пророческими, но случайность разрушила пессимистические прогнозу.
Их воскресная прогулка была прервана внезапным яростным ливнем, в одночасье превратившим улицы в венецианские каналы. Позабывшие зонты, они вынуждены были искать убежище в первой же попавшейся на пути подворотне. Укрывшись от ненастья, брат и сестра смотрели, как стремительные потоки, сметая пыль и мелкий сор, устремляются к их ногам.
— Мы здесь затонем, как «Титаник».
— А кто предложил прогуляться по старому городу?
— Тот тебя и спасет. Кажется, нам не суждено погибнуть в пучине – смотри… — Лиза указала на неприметную, чуть приоткрытую дверь в стене напротив. — Здесь наша гора Арарат.
— Нас туда вряд ли кто пригласит.
— А мы без спросу. На правах потерпевших стихийное бедствие. И вообще, у меня в туфлю начала проникать вода…
Лиза перепрыгнула бурный поток, пересекавший пространство подворотни и отворила дверь. Слегка встревоженному Олегу пришлось последовать за сестрой. Девять ступеней вели вниз, к небольшой площадке, отмеченной полоской света, выбивавшейся из-под неплотно закрытой двери. Осторожно ступая по едва различимым в полумраке ступенькам, Олег спустился вниз, к поджидавшей его сестре. Она потянула ручку, и колокольчик пронзительно звякнул над головами. Ответивший ему эхом удар колокола заставил Олега вздрогнуть. Звон, неожиданно сменивший тишину, до предела наполнил тесное пространство. Многоголосье колоколов растягивало стены, превращая комнату в надутый пузырь, который вот-вот должен был лопнуть. Обрывки мелодий, мерные удары, шорох и шипение… Первой разобралась в происходящем Лиза:
— Олежка, мы попали туда, куда надо.
— Ты права, дитя мое, к нам не заходят случайные люди, — шелест старческого голоса в один миг оборвал звонкоголосый хор. Последний из нескольких десятков часовых механизмов отбил положенные пять ударов и умолк вслед за остальными. — Желаете приобрести, продать, отремонтировать?
— Отремонтировать. Понимаете, мы недавно отыскали старинные часы с маятником, и вы, наверное, сумеете их починить.
Олег слова не успел молвить, а его бойкая сестренка уже обговаривала со стариком условия ремонта. Утратив инициативу, Олег озирался по сторонам. Подвальчик без окон освещала тусклая настольная лампа. В помещении было душно, но холодно. Десятки стоявших на стеллажах часов посверкивали подслеповатыми глазами циферблатов, рассматривая вошедших. Нетрудно было догадаться, что каждый из этих механизмов отсчитал немало десятилетий людских жизней. Годы, отмеренные многими из них, давно перевалили за сотню. Ровесником века двадцатого выглядел и часовых дел мастер, любезно выслушивавший болтовню Лизы.
— … электрические, кварцевые, электронные не держим. Вы не встретите у нас яркие пластмассовые корпуса и сияющие застывшим весельем циферблаты… — раздались неожиданно
знакомые слова, произнесенные никогда не читавшим Лизину «зарисовку» часовщиком.
Непонятное оцепенение сковало Олега, он медленно погружался в пучину, в ледяную бездну. Обстановка подвальчика виделась ему сквозь толщу прозрачного зеленоватого льда. На Лизу жутковатая атмосфера мастерской не действовала. Она продолжала говорить с часовщиком, разглядывала с серьезным видом хитроумные механизмы, которые тот извлекал из недр стеллажей. Из толщи льда до Олега доносились обрывки рассказа:
— В старые добрые времена, дитя мое, часовщиками обычно были монахи, и делалось это отнюдь неспроста. Видишь ли – часы особый механизм, они отмеряют срок людской жизни, а в такие важные вопросы всегда старается вмешаться лукавый. Для нечистой силы часы – теплое гнездышко и изгнать ее из механизма почти невозможно. А служителей бога, лукавый, честно говоря, побаивается…
Мгла сгустилась, и звуки растаяли в ней. Исчезло все. Олег тряхнул головой. Тесный подвальчик уже не казался приютом неведомых сил. В нем царила обыденность.
— Олеженька, так значит завтра, после работы ты привезешь их сюда? — полувопрос, полуутверждение в устах Лизы звучало нарочито жалобно. — Часиков в семь…
Конечно же, он не мог отказать.
— Дождь кончился, – бросил куда-то в пустоту часовщик и бесшумно скрылся за тесными рядами стеллажей.
Они поднялись из подвальчика. Старый мастер оказался прав – умытые улицы заливало солнце.
Доставить часы в мастерскую оказалось не так-то легко. Громоздкие, упакованные в картонную коробку, они оттягивали руку, били по коленям, отчаянно сопротивлялись, когда их затаскивали в автобус. Только данное Лизе обещание вынуждало Олега доводить начатое дело до конца.
Старик долго рассматривал часы, вертел стрелки, качал скрюченным пальцем маятник. Часы сердито шипели, и Олег видел, как поднимаются в их чреве две пары изящных молоточков, деловито крутились шестеренки. У часов был глубокий, проникновенный голос.
— Лопнула пружина. Я заменю ее. Приходите через неделю, молодой человек, все будет готово.
Олег пришел через неделю. Часы возвышались на столе, поджидая его. Старик выплыл из глубин мастерской, улыбнулся равнодушной пустой улыбкой, молча взял деньги, молча собрался уходить.
— Постойте-ка! Вы их починили или нет? Часы работают?
Часовщик остановился:
— Разумеется. Иначе бы я не взял деньги. У нас старая фирма и мы дорожим своей репутацией. Все сделано должным образом – часы ожили. Разве, что будут спешить самую малость. Ключ висит на крючке с внутренней стороны дверцы… Нет-нет, постойте! — видя, что Олег потянулся за ключом, старик оживился, замахал руками. — Лучше заведите их дома. Не дело тащить через весь город механизм с заведенной пружиной. Вернитесь в дом, поставьте их на видное место, заведите пружину, плавно, но не до упора, толкните маятник и… Но я бы на вашем месте, молодой человек, не торопился с этим делом.
Домой Олег вернулся быстро. Автобус сразу подкатил к остановке, коробка оказалась не такой уж громоздкой, лифт в доме работал – последовательность мелких счастливых совпадений неудержимо влекла Олега вперед, и уже через сорок минут он отворил дверь собственной квартиры. Но удача не радовала его, все минуты пути Олег раздумывал о своем поведении в мастерской. Попадая туда, он, казалось, запутывался в сетях гипноза, теряя волю и здравый смысл. Старик наверняка обдурил его – вряд ли в таком возрасте он мог справиться со своей кропотливой работой. Он просто оставил часы в неприкосновенности и бессовестно потребовал деньги. «На вашем месте я бы не торопился делать это…» –
старикашка оказался на редкость расчетливым типом. И хотя его ветхость в какой-то мере извиняла хитрость, Олег был раздосадован и на него, и на себя. Раздосадован даже не за растраченные впустую деньги и время - он чувствовал себя обманутым, и это было обидно, портило день и оставляло на душе неприятный осадок.
Лизы дома не было. С приближением вступительных экзаменов. Она надумала посещать некие курсы «врожденной грамотности», желая раз и навсегда исправиться от своей склонности делать чудовищные орфографические ошибки в самых простых словах и предложениях. Олег распаковал коробку, поставил часы на столик, повернул боком. Его взору явилась полукруглая дубовая дверца, темное бронзовое кольцо ручки. Один поворот и дверь открыта… Тяжелый ключ плотно улегся в его ладонь. Олег повернул часы циферблатом к себе. Четырехгранный штырь заводной пружины смотрелся острием, направленной в него стрелы.
— На вашем месте я бы не торопился с этим делом… — шелест давно произнесенных слов нарушил тишину пустой квартиры.
Желая сбросить наваждение, Олег решительно открыл граненое стекло, скрывавшее маятник и циферблат, сверившись с наручными часами, перевел ажурные стрелки и вставил ключ в отверстие пружины. Один поворот ключа,
второй, третий… С каждым из них часы громко крякали, хрипели. Потом вернулась тишина. Олег уже успел в сердцах обругать старого мошенника, когда вспомнил, что требовалось еще и качнуть маятник. Он легонько подтолкнул увесистый диск. Громкое неспешное тиканье наполнило комнату. Часы работали.
Дни сменяли друг друга, незаметно отступая в прошлое. Уехала учиться, все же сумевшая поступить на филфак, Лиза. Олег остался один. Один, если не считать старых дубовых часов, безраздельно царивших в гостиной. Старый мастер оказался прав – за сутки они «убегали» минут на пять вперед, но за исключением этого недостатка справлялись с работой неплохо, педантично вызванивая часы, получасы и четверти. Каждый вечер Олег открывал темное, ограненное по краям стекло и отводил назад торопливую стрелку, а раз в две недели извлекал из недр часов ключ и заводил тугую пружину. Эти действия превратились для него в своеобразный обязательный ритуал, завершавший всякий прожитый день.
Олегу нездоровилось. Бессонница, быстро приходящая усталость, головные боли не оставляли дня для передышки, а апатия не позволяла противостоять напасти. Со временем Олег привык к своей, исподволь подкравшейся болезни, но
подсознательно старался избегать смотреться в зеркало – увядшая кожа и ранние морщины не располагали к долгому созерцанию отражения.
Несколько серьезней отнестись к собственному здоровью, Олега заставил досадный случай, произошедший с ним на вокзале: он стоял у вагона, ожидая приехавшую на каникулы Лизу, а она не сумела признать брата в толпе встречающих. Медобследование не открыло причину его странной болезни – врачи признали Олега здоровым, но все, кто видел его впервые, давали ему лет на десять-пятнадцать больше его истинного возраста.
Олег нервничал, ходил по врачам, знахарям, экстрасенсам, колдунам, а ночами восстанавливал в памяти день за днем последние полгода, пытаясь отыскать в прошлом корни своей загадочной болезни. Безрезультатно. К концу года он выглядел на все пятьдесят.
Воскресным днем начала лета Олег брел по улицам старого города, шаркая по мостовой отяжелевшими ногами. Ему, согбенному старику, давно получившему жалкую привилегию сидеть в общественном транспорте, была почти безразлична собственная судьба. Олег успел смириться с выпавшим ему жутким несправедливым жребием. Но сегодня
прошлое взбунтовалось, вырвалось на свободу, и он заново переживал воспоминания такой недавней и далекой молодости. Дома не сиделось. Ноги сами привели Олега в запутанный лабиринт улочек старого города. Когда-то таким же погожим деньком, они с Лизой шагали по мостовой, и вдруг, внезапно небо нахмурилось, тяжелые облака, разорванные шпилями башен, пролились на головы звонким ливнем…
Олег резко остановился, молния догадки пронзила его мозг – конечно же, мастерская, старик, часы… Случайность или неведомая воля привела его сюда – Олег только теперь заметил, что стоит в двух шагах от низкой сумрачной подворотни, той самой подворотни, где год назад они с Лизой пережидали дождь. Задыхаясь, он торопливо пошел вперед.