Я нагнулся, чтобы заглянуть под обломки. Осторожно сдвинул мусор, наклонил его. Моя ладонь стала красной. Я осмотрел все куски один за другим, потрогал каждый, чтобы оценить его вес. Этим мотором можно замахнуться, держа за трубу, и у него было тяжелое основание, которым можно пробить все, что угодно. Но я не увидел на нем ни царапин, ни крови, ни волос. Поэтому предположение о том, что это орудие убийства, показалось мне неубедительным.
– Вы ничего не вынимали?
– Нет. В нем не было ничего, кроме этого добра. Результаты получим через день-два.
– Сколько же здесь дерьма, – сказал я. Приехала Корви. Несколько прохожих остановились в обоих концах переулка и стали наблюдать за работой мехтехов. – Проблема будет не в отсутствии следовых веществ, а в их избытке… – Ну что. Давай строить предположения… Ржавчина с этого хлама попала на нее. Женщина лежала в салоне…
Разводы были у нее и на лице, и на теле, а не только на руках: она не пыталась отпихнуть от себя этот мусор или защитить голову. Когда хлам натыкался на нее, она была без сознания или уже мертва.
– Зачем они возили с собой всю эту дрянь? – спросила Корви.
К вечеру у нас уже появились имя и адрес владельца фургона, а на следующее утро мы получили подтверждение того, что это действительно кровь нашей Фуланы.
Человека звали Микаэль Хурущ. Он был третьим по счету владельцем фургона – по крайней мере, официально. Полиция уже завела на него досье: он сидел в тюрьме, дважды за нападение и один раз за кражу, последний раз – четыре года назад.
– Смотрите… – сказала Корви. – Теперь мы знаем, что он – «джон».
Его взяли за приобретение секс-услуг: он обратился к женщине-полицейскому, которая работала под прикрытием там, где собирались проститутки. С тех пор он в поле зрения полиции не попадал. Насколько можно было судить из поспешно собранного досье, торговал всякой всячиной на многочисленных городских рынках, а три дня в неделю – в магазине, который находился в Машлине, что в западной части Бешеля.
Мы могли связать его с фургоном, а фургон с Фуланой, но нам хотелось установить прямую связь. Я зашел в свой кабинет и проверил сообщения. Какая-то рутина по делу Стиелима, сообщение от нашего диспетчера насчет плакатов и два сброшенных звонка. Наша телефонная станция уже два года обещала нам поставить определители номеров.
Нам, конечно, звонило много людей, которые, по их словам, узнали Фулану. Но пока что лишь немногие представляли интерес для нас – сотрудники, принимавшие звонки, умели отличать безумцев и злых шутников, и их оценка отличалась удивительной точностью. Погибшая была помощницей юриста в небольшой конторе, расположенной в квартале Гьедар; ее не видели уже несколько дней. Или же она, как настаивал какой-то аноним, «шлюшка Розина-Капризуля, а больше я вам ничего не скажу». Полиция проверяла эти сведения.
Я сказал комиссару Гэдлему, что хочу побеседовать с Хурущем у него дома – чтобы он добровольно дал нам свои отпечатки и слюну, чтобы он сотрудничал с нами. Кроме того, мне нужно было увидеть, как он отреагирует на мои вопросы. Если бы он отказался, мы могли бы вызвать его повесткой и поместить под наблюдение.
– Ладно, – ответил Гадлем. – Но не будем терять времени. Если заупрямится, вези его сюда, в секьестр.
Я бы постарался так не делать, но да, законы Бешеля действительно давали нам право использовать секьестр, «полуарест», то есть на шесть часов задержать свидетеля или «лицо, имеющее отношение к делу» для предварительного допроса. Правда, мы не могли забирать у него вещественные доказательства или делать выводы из его молчания или отказа сотрудничать. По традиции данный метод использовался для того, чтобы получить чистосердечное признание у подозреваемых, против которых не удалось собрать веские улики. Кроме того, он позволял потянуть время в тех случаях, когда полиция полагала, что подозреваемый может бежать. Однако в последнее время судьи и адвокаты стали неодобрительно относиться к подобной тактике, и если «наполовину арестованный» ни в чем не признался, обычно это усиливало его позиции в ходе судебного процесса, поскольку наши действия казались слишком рьяными. Гэдлему, человеку старой закалки, на это было плевать, поэтому он и отдал такой приказ.
Хурущ работал в одной из целого ряда полумертвых компаний, расположенных в экономически унылой зоне. Местные полицейские под выдуманным предлогом удостоверились в том, что он там, и мы поспешили туда.
Мы вытащили его из душного кабинета, расположенного над магазином. На стенах кабинета между каталожными шкафами висели календари и выцветшие плакаты. Его помощница тупо посмотрела на то, как мы уводим Хуруща, и стала собирать со своего стола какие-то вещи.
Он понял, кто я такой, еще до того, как в дверях появилась Корви и другие полицейские в форме. Он был профессионалом – по крайней мере, когда-то – и понимал, что, несмотря на наше поведение, это не арест и что он мог бы отказаться ехать с нами. В этом случае мне бы пришлось выполнить приказ Гэдлема. Заметив нас, он напрягся, словно собирался удрать – но куда? – а потом вместе с нами покинул здание единственным доступным способом – по шатающейся железной лестнице, прикрепленной к стене снаружи. По рации я тихо приказал ждавшим нас вооруженным полицейским отступить. Он их так и не увидел.
Хурущ был полноватым мускулистым мужчиной в клетчатой рубашке, такой же выцветшей и запыленной, как и стены его кабинета. Он сидел за столом в комнате для допросов и смотрел на меня. Ясек тоже сидела; Корви стояла (я приказал ей не говорить ни слова, а только наблюдать). Я ходил по комнате. Наш разговор мы не записывали: с формальной точки зрения, это не было допросом.
– Знаешь, почему ты здесь, Микаэль?
– Без понятия.
– Ты в курсе, где твой фургон?
Он резко поднял взгляд и уставился на меня. Его голос изменился – в нем внезапно зазвучала надежда.
– Так в этом все дело? – наконец сказал он. – В фургоне? – Он выдохнул и откинулся на спинку стула. Он по-прежнему был настороже, но начал расслабляться. – Вы его нашли? Это…
– Нашли?
– Его угнали. Три дня назад. Вы его нашли? Господи. В чем было… Он у вас? Я могу его забрать? Что произошло?
Я посмотрел на Ясек. Она встала, что-то шепнула мне, затем снова села и принялась наблюдать за Хурущем.
– Да, именно в этом все дело, Микаэль, – сказал я. – А ты про что подумал? Нет если честно, то я не хочу это знать. Закрой рот и молчи, пока я не прикажу тебе говорить. Микаэль, дело в следующем: ты занимаешься доставкой, и такому человеку, как ты, нужен фургон. Но о его исчезновении ты не сообщил. – Я бросил взгляд на Ясек: мы в этом уверены? Она кивнула. – Ты не заявил о том, что его угнали. Я понимаю: пропажа этого ржавого корыта подчеркиваю: ржавого корыта – не должна была сильно огорчить тебя. Но все-таки мне не очень ясно: если его угнали, то что помешало тебе сообщить об этом нам и тем более своей страховой? Как ты можешь работать без него?
Хурущ пожал плечами:
– Я собирался, но так и не выбрал время. Я был занят…
– Мы знаем, как ты занят, Мик, но я все равно повторяю вопрос: почему ты не сообщил о его пропаже?
– Не собрался. Черт, в этом нет ничего подозрительного…
– За три дня?
– Он у вас? Что произошло? Его для чего-то использовали? Для чего?
– Мик, ты эту женщину знаешь? Где ты был в ночь со вторника на среду?
Он уставился на фотографию.
– О господи… – Он побледнел. – Кого-то убили? Ох… Это был наезд? Господи!.. – Он вытащил побитый наладонник, но не стал его включать. – Во вторник?.. Я был на собрании. В ночь со вторника на среду? Господи, да я же был на собрании. В ту ночь и угнали фургон. Я был на собрании, и двадцать человек могут это подтвердить.
– На каком собрании? Где?
– Во Вьевусе.
– Как ты туда добрался без фургона?
– На машине, блин! Ее-то никто не угонял. Я был на собрании «Анонимных игроков». – Я уставился на него. – Твою мать, я туда каждую неделю хожу. Уже четыре года.
– С тех пор, как в последний раз вышел из тюрьмы?
– Да, блин, с тех пор, как вышел из тюрьмы. А как, по-вашему, я туда угодил?
– За нападение.
– Угу. Сломал нос букмекеру, потому что задолжал ему и он на меня наехал. А вам-то что? В ночь вторника я сидел в комнате, битком набитой людьми.
– Ну, сколько ты там провел, пару часов максимум…
– Да, а в девять мы пошли в бар – мы же «игроки», а не «алкоголики». Оттуда я ушел после полуночи, и домой вернулся не один. В моей группе есть одна женщина… Они все вам подтвердят.
Он ошибался: из этих восемнадцати «игроков» одиннадцать не захотели раскрывать свою анонимность. Руководитель группы по прозвищу Зиет – Стручок, худощавый человек с волосами, собранными в хвост, отказался назвать их имена. Он был в своем праве. Мы могли бы его заставить, но зачем? Семеро, которые согласились с нами сотрудничать, подтвердили слова Хуруща.
Среди них не было женщины, с которой он якобы отправился домой, но несколько из них сказали, что она действительно существует. Можно было бы прояснить эту историю, но опять же зачем? Мехтехи обрадовались, когда на Фулане нашли ДНК Хуруща, но это оказалось лишь несколько волосков с его руки на ее коже: если учесть, как часто он грузил вещи в фургон и доставал их оттуда, данный факт ничего не доказывал.
– Так почему он никому не сказал о его пропаже?
– Сказал, – ответила Ясек. – Но не нам. Я поговорила с его секретарем – Лелой Кицов. Последние пару дней он постоянно ныл об этом.
– И просто не собрался сообщить нам о пропаже? Как он вообще обходится без фургона?
– Кицов утверждает, что он просто возит через реку разную мелочь. Импорт товаров в микроскопических масштабах. Время от времени он едет за границу и находит там товары для перепродажи – дешевую одежду, пиратские компакт-диски.
– За границу? Куда?
– В Варну, Бухарест, иногда в Турцию. В Уль-Кому, конечно.
– А заявить об угоне он просто постеснялся?
– Так бывает, босс.
Разумеется, но теперь в нем внезапно вспыхнуло желание получить фургон обратно – и он пришел в ярость, узнав о том, что мы не собираемся его возвращать. Мы, правда, отвезли его на штрафную автостоянку, чтобы он опознал фургон.
– Да, это мой. – Я думал, что он пожалуется на состояние машины, но фургон, видимо, всегда был такого цвета. – Почему я не могу его забрать? Он мне нужен.
– Я же сказал: его обнаружили на месте преступления. Получишь его, когда я с ним разберусь. А это все для чего?
Сопя и ворча, он заглянул в кузов фургона. Я проследил за тем, чтобы он ничего не трогал.
– Вот это дерьмо? Понятия не имею.
– Я об этом, – я указал на рваный шнур и гору хлама.
– Не знаю. Это не я сюда положил. И не надо на меня так смотреть – зачем мне возить этот мусор?
Позднее, когда мы вернулись в мой кабинет, я сказал Корви:
– Лизбет, если появятся какие-то мысли, пожалуйста, останови меня. Потому что прямо сейчас я вижу девушку – возможно, проститутку. Ее никто не знает, ее выбросили у всех на виду из угнанного фургона, в который без видимых причин погрузили кучу разного дерьма. И почти очевидно, что орудия убийства среди этого хлама нет. – Я ткнул пальцем в лежащий на столе отчет, в котором сообщалось именно это.
– В том жилом комплексе полно хлама, – ответила она. – Во всем Бешеле полно хлама, он мог найти его где угодно. Он… или, возможно, они.
– Найти, запасти, а потом выбросить – вместе с фургоном.
Корви застыла, ожидая услышать мой ответ. Весь этот хлам сделал только одно – накатился на мертвую женщину и покрыл ее ржавчиной, словно она – тоже старая железяка.
Глава 4
Обе версии оказались ложными. Помощница юриста уволилась, не сказав никому ни слова. Мы нашли ее в Бятсиалике, в восточной части Бешеля. Она пришла в ужас от того, что причинила нам столько беспокойства. «Я никогда не подаю заявление об уходе, – повторяла она. – Только не с такими работодателями. И – нет, ничего подобного не произошло». А Корви без малейших проблем отыскала «Розину-Капризулю»: она работала на своем обычном участке.
– Босс, она совсем не похожа на Фулану. – Корви показала мне фотку в формате jpeg, на которой радостно позировала Розина. Обнаружить источник этой ложной информации, поданной так уверенно, мы не смогли – так же как и понять, как кто-то мог спутать этих двух женщин. Появилась другая информация, и я отправил людей ее подтверждать. На мой рабочий номер поступили сообщения, в том числе пустые.
Шел дождь. Плакат Фуланы на киоске рядом с моим домом размяк и покрылся разводами. Кто-то прикрепил глянцевое объявление о вечере балканского техно так, что оно закрыло верхнюю часть ее лица: текст, сообщающий о клубной вечеринке, начинался от ее губ и подбородка. Я снял новое объявление, но не выбросил, а повесил его рядом с фотографией Фуланы. Диджей Радич и «Тайгер крю». «Хард битс». Других плакатов с Фуланой я не видел, но Корви уверяла меня, что в городе они есть.
Разумеется, Хурущ сильно наследил в фургоне, но на Фулане его ДНК не оказалось, если не считать тех волосков. Да и те «игроки» вряд ли бы все стали врать. Мы попытались выяснить, кому он мог одолжить фургон. Хурущ назвал несколько имен, но продолжал настаивать на том, что машину угнал какой-то чужак. В понедельник мне кто-то позвонил.
– Борлу.
Я назвал свое имя, и после длительной паузы его повторили.
– Инспектор Борлу.
– Чем могу помочь?
– Не знаю. Я надеялся, что вы поможете мне еще много дней назад. Я пытался связаться с вами. Теперь уже я, скорее, могу вам помочь. – Мужчина говорил с иностранным акцентом.
– Что? Простите, вы не могли бы говорить громче? Связь очень плохая.
В трубке шумели помехи, а голос человека звучал так, словно он – запись, сделанная на древней машине. Я не мог понять, то ли на линии задержка, то ли он на каждую мою реплику отвечает после долгой паузы. Он неплохо говорил по-бешельски, но пересыпал свою речь архаичными словами.
– Кто вы? – спросил я. – Что вам нужно?
– У меня информация для вас.
– Вы уже звонили на нашу инфолинию?
– Не могу. – Он звонил из-за границы. Отчетливо слышалась обратная связь, которую создавали устаревшие телефонные станции Бешеля. – В этом как бы все и дело.
– Откуда у вас мой номер?
– Борлу, заткнитесь. – Я снова пожалел о том, что у нас нет определителей номера. – Из «Гугла». Ваше имя в газетах. Вы руководите расследованием, связанным с этой девушкой. Обойти ваших помощников несложно. Вам нужна помощь или нет?
В ту минуту я, если честно, посмотрел по сторонам, но рядом никого не было.
– Откуда вы звоните? – Я раздвинул жалюзи, словно мог увидеть, как кто-то звонит мне с противоположной стороны улицы, но, конечно, никого не увидел.
– Да бросьте, Борлу. Вы знаете, откуда я звоню.
Все это время я делал пометки в блокноте. Этот акцент я знал.
Он звонил из Уль-Комы.
– Вы знаете, откуда я звоню, и поэтому, пожалуйста, не трудитесь спрашивать, кто я такой.
– Вы не совершаете ничего противозаконного, говоря со мной.
– Вы не знаете, что я собираюсь вам сказать. Вы не знаете, что я собираюсь вам сказать. Это… – Он умолк; я услышал, как он что-то бормочет, прикрывая трубку рукой. – Слушайте, Борлу, я не знаю вашей позиции по таким вопросам, но мне кажется, что это просто безумие, это оскорбление – то, что я говорю с вами из другой страны.
– Я не политик. Слушайте, если вы предпочитаете… – Последнее предложение я начал на иллитанском, языке Уль-Комы.
– Нет, все нормально, – прервал он меня на своем старомодном бешельском. – Язык-то все равно один, черт побери. – Я записал его слова. – А теперь заткнитесь. Хотите получить от меня информацию?
– Конечно. – Я встал, попытался придумать способ отследить его звонок. Моя линия не была оснащена соответствующим оборудованием, и на определение номера с помощью «БешТела» уйдет несколько часов – даже если смогу сейчас связаться с представителями компании.