Я вытер губы ладонью, сел и быстро переслал все готовые файлы Данцу. То, что мне нужно было сделать куда раньше, вместо того, чтобы препираться с человеком, который только что зарезал мою карьеру.
Потом я вспомнил, что карьера, в свете некоторых обстоятельств — всего лишь бесполезный звук, и расслабился. В первый раз за все это время мысль о конце света подействовала на меня успокаивающе.
Посмотрел на все ещё молчащего Орена.
— Доволен?
— Пошел ты — сказал он устало.
Я пожал плечами.
Не беспокоясь о том, что Альперат продолжает торчать посреди моего кабинета, я вышел за дверь, и направился на экзекуцию.
========== Глава 8 ==========
Глава 8
Данцигер встретил меня обыденно — кивнул мне, и ждал, пока я займу место напротив него.
— Вайцман — сказал он — перед тем, как ты расскажешь, что именно я только что видел, хочу прояснить несколько деталей.
Он откашлялся.
— Во-первых, я позвал тебя, а не Орена, потому что хочу услышать именно твою версию. Я знаю Альперата немногим больше твоего, поэтому примерно представляю, что там могло произойти. Но, как видишь, я не делаю никаких умозаключений, а только хочу услышать факты.
— Я понял — ответил я напряжённо.
— Ну так что же? — спросил он после некоторого молчания.
— То, что вы видели… — я внутренне сжался — было не по моей воле.
Его глаза загорелись нехорошим огнем. Мысленно он, должно быть, уже засаживал Орена за решетку.
— Но — слегка повысил я голос, ненавидя себя в это секунду — это не значит, что до этого не было чего-то…по моей…воле.
— То есть? — спросил он тихо, голос его был сух, как песок.
— Несколько недель назад — сказал я через силу — у нас была… связь. Но все уже закончилось.
Он откинулся на спинку кресла, и в его глазах я увидел то, что боялся больше всего — разочарование.
— Вот как — сказал он наконец — теперь я припоминаю некоторые… симптомы. А что же с Раей?
Я промолчал.
— Тебе что, совсем все равно, кого трахать? — он уже не выбирал слов, и по одному этому стало ясно, настолько он зол.
— Мы с Раей не спали.
— Значит, она достаточно разумна, в отличие от тебя. Я ожидал от тебя большего, Янон.
Я опустил голову.
Он вздохнул.
— Я не имею права диктовать тебе, с кем спать — сказал он — но… Рая рассказала тебе про мой с Альператом конфликт?
— Рассказала — глухо ответил я.
— То есть, ты был предупрежден о некоторой поляризации внутри фирмы.
— Да.
— И тем не менее, поставил под угрозу всю свою будущность в компании. Думал, что пронесёт? Или совсем не думал?
— Думал, что пронесёт — ответил я ровно.
— Орен… — он помедлил, подбирая слова — он очень обаятельный человек. Умеет очаровывать людей.
— Да.
— Легко подпасть под его влияние — Эран смотрел на меня с лёгким сожалением и жалостью.
— Вы тоже подпали? — не удержался я.
— Нет, слава богу — он усмехнулся — но тем не менее, не ты первый, не ты последний. Он тоже, знаешь ли, всеядный. Рая вот его сразу раскусила.
«И предупреждала меня», горько подумал я. Сейчас я ругал себя за свою дурость. Хотя и помнил, что меня толкнуло на этот необдуманный шаг: одиночество и отчаяние. Не то, что меня это как-то оправдывало, или делало менее жалким. Наоборот.
— Я не буду тебя увольнять, Янон. Но о переходе на второй этаж можешь забыть — проговорил после паузы мой начальник.
— Хорошо — поистине, мне было глубоко плевать на этот второй этаж. Провести последний год в компании мизантропов-трудоголиков было бы просто глупой тратой времени.
— Не видно, чтобы тебя это расстроило — заметил с усмешкой мой начальник.
— Мне нравится здесь.
— Верю. Ну что же, если тебя этим не проймешь, то и не знаю, что делать. Спасибо за файлы, ты прекрасно справился. Можешь идти.
— Спасибо — отозвался я, понимая, что легко отделался. По крайней мере, пока.
Вечером мне позвонил отец. Значит, Данц уже ему сообщил. У них прямая связь, что ли? Я поежился, но пришлось ответить.
— Ты, как я понял, не желаешь переходить в элитный отдел? — спросил он недовольно, и я поблагодарил Господа Бога и Эрана: отец получил новости в сильно облагороженной форме.
— Не желаю.
— И почему же? Хочешь прозябать, годами над планом-38,*
(*Государственный генеральный план укрепления существующих сооружений на случай землетрясений, общепринято именуемый ТАМА-38)
ни разу не создав ничего нового? Эран дал тебе тот первый проект по моей просьбе, чтобы ты понял, какой это кайф — творить. Творить, а не…
— Я понял тебя, — прервал я его — как видишь, я не творец. Мне надо идти.
Он хотел ещё что-то сказать, но я уже нажал на кнопку, отключая телефон.
Отец любил строить. Создавать. И я, в общем-то, это любил. Но в конечном счёте все будет совсем наоборот.
От мыслей, которые мне несколько последних дней удавалось избегать, стало зябко и тошно. Я надел куртку и решил пройтись. Мне нужно было проветрить голову, отвлечься.
Но перестать думать не получилось.
Как и много раз до этого, я вновь задался мучавшим меня вопросом: когда мессианство стало доктриной спасения? Почему выражение «последние дни» стало синонимом рая на земле, а не тем, чем оно было на самом деле — пророчеством о всеобщем, извините за выражение, пиздеце? Утопическая сказка о вечном мире во всем мире под мудрым руководством помазанного праведника — вот, что стало центральной идеей нашей традиции. Но в реальности это все оказалось чьей-то красивой выдумкой. Не будет царства, не будет золотого века, и мазать елеем меня никто не собирался. Разве что назвать мазней всю ту хренотень, которая появлялась на моем теле в течение последних десяти лет.
Каким-то образом я оказался у стен старого города. Подумал, не повернуть ли обратно домой, но вместо этого прошел через ворота, и направился к Стене.
Там было людно, как и всегда. Пестрая публика прохаживались, сидела, стояла, раскачивалась на древних камнях. Туристы, военная полиция, верующие, и как всегда — изрядное количество юродивых. Пестрый человеческий коктейль.
Я сел на каменный бордюр, так и не зайдя на мужскую половину Стены. Мне не о чем было молиться, и нечего было просить у груды камней, наложенных друг на друга.
Вскоре я стал свидетелем необычного зрелища: высокий и полный человек, завернутый, как в тогу, в гостиничную простыню (на ткани у него подмышкой я рассмотрел печать “Гостиница Орхидея, Иерусалим”), стоял прямо посреди площади и пророчествовал на английском — по крайней мере, в его мировоззрении, это, скорее всего, так и называлось. Лицо его было величавым и спокойным, светлые, почти белые волосы развевались на ветру. Он выглядел, как…как Понтий Пилат в каком-то фильме, который я смотрел ещё в юности.
Какое-то время он прохаживался туда-сюда, потом уселся на гладкие камни рядом с развеселыми пограничниками, и начал им что-то вещать. Те кивали с лёгкими улыбками, и я заметил, что один из них уже звонит в местную больницу.
Вот он, истинный иерусалимский синдром — прямо передо мной. Спроси у этого бедолаги, не является ли он мессией, и он ответит «ты сказал».
А я? Чем я отличаюсь от него? Тем, что не читаю проповедей? Выгляжу относительно адекватным? Или же знаками на теле, которых, кстати, не видел с того памятного вечера?
Минут через двадцать прибыла белая машина амбуланса, и я с болезненным сочувствием наблюдал, как двое здоровяков в белой форме повели беловолосого беднягу к машине, что-то попутно ему внушая. Он не протестовал, но и не особо осознавал, что происходит.
— Уже третий за этот месяц, — проходя мимо меня, сказал своему спутнику какой-то пожилой человек — так много их было только в двухтысячном. С чего бы это?
Я посидел на камнях ещё какое-то время, пока не стало совсем уже холодно. На меня никто не обращал внимания — все были поглощены своей верой или деланием селфи. Я застегнул куртку до самого горла и повернул в сторону ворот. Обратно в двадцать первый век.
Как хорошо, что этот безумный день закончился.
****
В воскресенье утром, придя на работу, я первым делом получил чувствительный подзатыльник от Раи.
— Ауч! За что? — возмутился я, потирая шею.
— За то, что так глупо спалился — сказала она сердито — не мог дверь запереть? Или просто держаться подальше от Альперата?
— Думаешь, я знал, что он начнет домогаться прямо на рабочем месте? Разумеется, в таком случае я заперся бы. Но уж точно не вместе с ним. Какие-то у вас здесь странные порядки — обвиняете не виновного, а потерпевшего. Вообще-то Орен на меня напал, а не я — на него.
Она вздохнула.
— Знаешь, что я тебе скажу, Янон? Он на тебя сильно залип. Если то, что ты утверждаешь — правда, то… это просто совсем не в его характере — набрасываться так на людей, особенно на тех, с кем он уже порвал отношения. Иначе его бы давно уволили. Я за эти четыре года служила жилеткой для нескольких его «жертв», и уж скорее поверила бы, что это ты к нему полез, а он тебя послал. Такое уже бывало.
Я опять возмутился, но она остановила меня жестом.
— Я уже сказала, что верю тебе. Поэтому и говорю — он залип.
— Почему-то я совсем не польщён. И не вижу, как это может его оправдывать — ответил я.
— Я его сегодня видела — вспомнила Рая — он не в своей тарелке. Эран может использовать то, что произошло, против него — всё-таки это явный случай сексуального домогательства.
— Хочешь, чтобы я за него заступился? — я не верил своим ушам. Она откровенно сочувствовала Орену, а не мне.
— Ты сам решай. Но не в рабочее время, ладно? Мы опаздываем со сдачей расчетов, так что садись и начинай арбайтен. Поговорим на обеде.
— Ладно.
Она поднялась с места, ее рука словно бы случайно легла на мое плечо, и я мягко захватил ее в свою ладонь, слегка сжал.
Пару секунд мы молчали, потом она осторожно вытянула свои пальцы из моих.
— Работай — сказала она дрогнувшим голосом.
Я проводил ее взглядом, пытаясь понять, что это сейчас было. Жест сочувствия? Или она все ещё…все ещё…
Я помотал головой. Никогда не пойму ее. Никогда не пойму женщин.
****
Несколько дней я успешно избегал Орена. Думая о нем, я понимал, что практически не был знаком с этим человеком.
Он был властолюбцем и любил контроль — но тем не менее, с радостью уступал мне ведущую позицию все то время, что мы были вместе.
Он любил Эрана и не скрывал этого — но мои чувства к Рае выводили его из себя даже теперь, когда все между нами было кончено.
По словам моей начальницы, он никогда не снисходил до своих бывших пассий, — но то, что произошло в моем кабинете, говорило об обратном.
Эран говорил о нем, как о сексуальном маньяке, ничуть не удивляясь той отвратительной сцене. Но он был предубежден, это было понятно. А Рая утверждала, что Альперат никогда не потерял бы голову до такой степени.
Так что же из этого всего следовало?
У меня голова шла кругом. У Орена, судя по всему, было явное раздвоение личности: он был независимым, холодным и упрямым эгоистом, однолюбом и ревнивцем. А ещё — нежным и внимательным любовником, великодушным ментором, и…и жестоким и злопамятным эксом.
— Ты ещё долго? Я тоже хочу кофе — раздался сзади меня знакомый голос, и я подпрыгнул.
Оказалось, что я уже минут пять стою перед кофемашиной и не отрываясь, смотрю на циферблат. А позади меня терпеливо ждёт Орен.
— Извини — пробормотал я — задумался.
— О чем? — он слегка задел меня плечом, и я отошёл в сторону, уступая ему дорогу.
— Я не перехожу на верхний этаж — сказал я вместо ответа.
— Мне жаль — ответил он коротко.
— Ничего. Я хотел здесь остаться.
— Из-за Раи?
— И из-за нее тоже.
Он вытащил из кофемашины стакан с дымящимся кофе.
— Я говорил с Эраном — произнес он — мне было сказано, что только твоя просьба спасла мою задницу от немедленного увольнения и больших неприятностей.
Чертов Эран. Разумеется, он должен был разболтать.
— Я не хотел, чтобы у тебя были проблемы с законом.
Он шагнул ко мне, и я машинально отступил.
— Только не говори, что боишься — хмыкнул он.
— Я не знаю, что тебе взбредёт в голову в следующий момент — признался я.
— Думаешь, я накинусь на тебя прямо здесь, на кухне?
— Я не знаю.
Он покачал головой.
— Янон, не тупи.
Я взглянул на часы на стене напротив окна. Он тоже посмотрел туда, вздохнул.
— Мне пора идти. Я сожалею о том, что случилось. Если бы ты знал меня хоть немного лучше, то понял бы, насколько это для меня нехарактерно. Как и вообще то, что у нас с тобой было.
— Что именно? — спросил я.
— В общем-то, все — сказал он серьезно — начиная с того, что я ни разу до тебя не был снизу.
Пока я пытался осмыслить то, что только что услышал, он обошел меня по широкой дуге и вышел из кухни, оставив одного.
****
Двадцать девятого ноября я проснулся под утро от знакомого жжения по кожей. Застонал, понимая, что это значит.
Через секунду все мое тело взорвалось от ослепляющей боли — горело, жгло и зудело, словно на мне с ожесточением бороздили строки раскаленным стилом.
Спасло меня только то, что продолжалось это не дольше пары секунд.
Я долго ещё лежал, приходя в себя, прежде чем набрался сил и храбрости подойти к зеркалу.
То ли после долгого перерыва так показалось, то ли на самом деле — но все выглядело ещё хуже, чем я обычно помнил.
Знаки, которые появились на мне сейчас, вообще не выглядели, как обычные еврейские буквы, к которым я уже привык. Не выглядели даже арамейскими, которые мне пришлось выучить за последние пару лет и вдобавок обзавестись словарями. Теперь это было что-то более примитивное, скорее напоминавшее каракули ребенка, который сам себе выдумывает буквы. Даже если я смог бы это прочесть, вряд ли бы что-то понял.
Хотелось вернуться в постель и забыться долгим сном, лишь бы не оставаться наедине с неизбежной реальностью. Но сегодня была среда, и я, как робот, оделся, побрился, и, стараясь не обращать внимание на зуд по всей верхней половине тела, направился к машине.
Работать не получалось. Я понимал, что если хочу прочесть новое послание, мне надо обратиться к специалисту — кому-то, кто был бы знаком с «даацем». Я попробовал было разобраться сам, но понял, что и сам язык мне уже незнаком.
В этот раз я сфотографировался — так, чтобы можно было различить все надписи при должном увеличении.
Вспомнил, что раньше избегал этого делать — чтобы, увидя позже снимок чистого тела без следов знаков, не убедиться окончательно в своей невменяемости. Те времена давно уже прошли.
Во время перерыва я зашёл в форум, где сидели в основном лингвисты и теологи (да, был и такой на просторах интернета). Я и в прошлом задавал там вопросы по самым непонятным выражениям — всегда анонимно, и мне отвечали, хоть и с некоторым недоумением.
Так я поступил и сейчас. Переписал все более-менее читабельный вид, и послал запрос, понимая, как сильно рискую.
Потом спохватился, что так и не успел продвинуться по проекту, и до конца дня уже об этом не думал.