«На „Мемфиду“ бы его, — мстительно подумал Герти, листая страницы, — В компанию к тушеной макрели…».
Он вспомнил слова мистера Шарпера о том, что мистер Стиверс «в последние годы перешел на рыбную диету». Что это могло означать? Герти задумался. Стиверс стал постником? Отверг мясо? Похвально, конечно, только не похоже на человека, имевшего в год до пяти приводов в полицию по самым разным случаям, среди которых грабеж был одним из самых незначительных. Тогда к чему это было сказано и какое ему дело до чужих вкусовых пристрастий?
Герти продолжил чтение, время от времени хмурясь. От дела мистера Стиверса, распространявшего гусиный дух, мал-помалу стало основательно нести рыбой. Что-то связывало этого джентльмена с рыбой на протяжении всей его жизни, но суть этой связи Герти не мог ни понять, ни сформулировать. Посмотрим с начала… Ага, вот.
Одиннадцати лет отроду был пойман констеблем в переулке, в кармане были обнаружена рыба (сорт — килька) и выкидной нож. Двумя годами позднее, когда его дело слушалось в суде, в описи изъятых вещей значились самодельный кремневый пистолет, несколько банкнот со следами красной жидкости и рыбьи кости. Потом этот случай в морской пехоте… Насколько же надо любить рыбу, чтоб уйти в самовольную отлучку и, рискуя собственным скальпом, попытаться раздобыть рыбешку на ужин?
Видимо, решил Герти, даже самые ужасные представители человеческого рода бывают не лишены особенных симпатий. У грабителя и убийцы Стиверса это рыба. Чем-то она ему дорога, недаром то и дело всплывает в его личном деле то здесь, то там. Возможно, дело тут даже не во вкусовых свойствах. Просто рыба напоминает ему босоногое детство, когда он, еще не завсегдатай тюрем и полицейских участков, а просто озорной мальчишка, промышлял с товарищами в порту, на самодельную уду таская из океана треску, сельдь и марлинов.
Герти со вздохом закрыл папку. Если и так, от того мальчишки не осталось и следа. Сегодняшний мистер Стиверс — хладнокровный преступник с руками, по локоть перепачканными в крови. И его любовь к рыбе уже не играет никакой роли, поскольку явно оказалась замещена любовью к чужим деньгам. Трижды Стиверс попадался на грабеже, что в совокупности стоило ему четырех лет в здешней тюрьме. Поскольку слишком многие обитатели Скрэпси полагали разбой своим исконным способом заработка, судьи Нового Бангора к подобным занятиям относились, по мнению Герти, с недопустимой мягкостью. Однако сам Стиверс мягче от подобных приговоров не делался.
В очередной раз выйдя из тюрьмы, он совершил свое первое убийство. Человек, которого он огрел дубинкой по затылку, намереваясь завладеть его бумажником, скоропостижно скончался. Стиверсу посчастливилось вывернуться из-под висельной петли благодаря отсутствию доказательств и явно фальшивому алиби.
Впоследствии он уже не сдерживался. В городе начали находить тела со схожими следами насильственной смерти, и почти всегда это был мощный удар по затылку, от которого жертва мгновенно лишалась и жизни и содержимого карманов. В том, что это работа Стиверса, полицейские не сомневались. Несколько раз его едва не брали поблизости от тела, но всякий раз он, благодаря своей природной наглости, умудрялся сохранить свободу. Наделенный выдающийся физической силой, прекрасно ориентирующийся в хитросплетениях узких улиц, Стиверс стал настоящим волком Нового Бангора. Листовки с его изображением развешивали по городу, но без всякого положительного результата. На охоту он выходил раз-два в месяц, все остальное время предпочитая проводить в тайном убежище, о местоположении которого не имелось ни малейших предположений.
Неудивительно, что этот парень стал мозолить глаз самому мистеру Шарперу, подумалось Герти. На протяжении многих лет он настойчиво бросал вызов полиции и, судя по всему, слухи о нем мал-помалу просочились и в Канцелярию.
Не заходя в свой кабинет, Герти вышел из здания Канцелярии и с удовольствием набрал полную грудь влажного, горячего, воняющего бензином воздуха, стремясь выгнать из легких липкие крупицы невидимого пепла, которыми были проникнуты все внутренние помещения.
Под крышей Канцелярии он не мог работать более получаса, тисками сдавливало голову, а в затылок словно кто-то упрямый пытался вкрутить крупный тупой болт. Не лучше было и в собственном кабинете. Всякий раз, оказавшись там, Герти не мог побороть ощущение, что находится в подземном склепе, до того там было душно и сыро. Кажется, он даже явственно ощущал кислый запах подземной гнильцы… К тому же, крайне скверно действовала на нервы мертвая тишина, царившая в здании. Время от времени слышался доносящийся из неизвестного источника тягучий скрип двери или сухой рокот мебели — и сердце Герти трепыхалось в груди беспомощной, завязшей в паутине, мухой.
Особенно пугали его «сослуживцы». Они возникали из ниоткуда и перемещались почти бесшумно, если не считать тонкого скрипа подошв. Освещение в Канцелярии всегда царило приглушенное, газовые рожки едва-едва разгоняли темноту до уровня устойчивого полумрака, оттого Герти казалось, что в воздухе плывет прямо на него лицо мертвеца. По счастью, «сослуживцы» никогда не заглядывали в его кабинет, а у самого Герти ни разу не возникало потребности в чужом обществе.
Несколько раз невидимые течения, циркулирующие в Канцелярии, сталкивали его с мистером Беллигейлом, и всякий раз он пытался свести продолжительность этих встреч к минимуму. Мистер Беллигейл имел обыкновение холодно улыбаться при встрече и интересоваться у Герти, не требуется ли ему чего-либо для работы. Герти не требовалось. Не в последнюю очередь и оттого, что он понятия не имел, в чем его работа заключается.
Согласно документам Герти значился руководителем первого отдельного межведомственного комитета по специальным вопросам при юридическом аппарате территориального департамента. Словосочетание это, несмотря на обыденность слов, из которых оно состояло, напоминало ему длинную ядовитую многоножку. И совершенно не объясняло сути его работы. Некоторое время Герти пытался разобраться в этом самостоятельно, но потерпел неудачу.
В Канцелярии не имелось никаких формуляров или инструкций касательно этой должности, ему не доставляли ни корреспонденцию, ни иных бумаг, не требовали визировать документы или совершать иные, привычные для чиновника, действия. Каждое утро кто-то клал ему на стол подшивку свежих газет, и только. У него был запас бумаги, чернильница, телеграфные бланки, справочники, ручки и все, что требуется для работы. Не было лишь самой работы.
Запертый в своем персональном склепе, мучимый бездеятельностью, Герти бледнел и худел еще быстрее, чем прежде, терзаемый муками голода. Вероятно, так себя чувствует душа, бессильная выбраться из мертвого, медленно остывающего, тела, ощущающая, как надуваются, окончательно ограждая ее от большого и светлого мира, зловонные пузыри некротических процессов…
Но теперь о безделье можно было забыть. У него появился подходящий способ, и способ этот назывался «Стиверс».
Ему надо раздобыть Стиверса. Вытащить этого негодяя хоть из-под земли и положить на стол мистера Шарпера, аккуратно перевязанного ленточкой для важных депеш. Тогда его допустят к «делу Уинтерблоссома», делу, которое Герти близко как никому в Новом Бангоре. Возможно, он сумеет задержать расследование этого дела, или увести его в безопасную сторону. Как бы то ни было, это его единственный способ уцелеть, пока не появится возможность бежать с острова.
От этих бодрящих мыслей Герти перешел к более насущным, точащим его подобно деловитым короедам, объедающим изнутри прочный древесный ствол. Засунув руки в карманы сюртука, Герти шел по улице, не разбирая дороги и равнодушно разглядывая трещины на тротуаре, точно их хаотический, неподвластный человеческому восприятию, узор мог натолкнуть его на какой-нибудь ценный вывод…
Проблема номер один. Никто не знает, где находится Айкл Стиверс. Вероятно, он в городе, но это все, что можно сказать о его местоположении. Скорее всего, в родном ему Скрэпси. Но и в этом поручится никто не в силах. Легко было бравировать перед мистером Шарпером, теперь же, прикинув, что есть на руках, приходится констатировать, что нет ровным счетом ничего. Следовательно, совершенно непонятно, как его искать.
Проблема номер два, маячившая за проблемой номер один, немного тушевалась на ее фоне, но только лишь до тех пор, пока Герти не пришлось ее изучить. Заключалась она в том, что человека вроде Стиверса будет сложно доставить в Майринк, чтоб перевязать ленточкой для срочных депеш и возложить на нужный стол. Вся его жизнь, заключенная в неброскую папку, была свидетельством того, что мистер Стиверс испытывал крайнее неприятие чужого авторитета, вне зависимости от того, кто был его носителем.
В юности он презирал школу и общество, в зрелом возрасте командиров, а в рассвете карьеры — не только чужую собственность, но и подельников, поскольку всегда работал один. Не стоит, пожалуй, рассчитывать на то, что обнаружив на своем пороге полковника Уизерса или Гилберта Уинтерблоссома (да хоть и их обоих сразу), он безропотно протянет свои лапищи в кандалы. Скорее всего, случится нечто прямо-противоположное. Стиверс висельник, он ни в грош не ставит жизнь, ни свою, ни чужую. Значит, живым и по доброй воле не дастся. И как прикажете его брать?..
«Допустим, я выведаю, где его логово, — размышлял Герти, шагая неведомо куда и глядя под ноги, — Но что дальше?»
Вопрос был интересный — что остается предпринять после того, как местоположение Стиверса станет известным? Навести на него полицейскую облаву? Учитывая, что логово это обнаружится непременно в Скрэпси, быть беде. Появление в тех краях констебля и так могло привести к непредвиденным последствиям, из которых массовая драка была наименьшим злом. Представив же штурм дома вооруженными полицейскими, Герти непроизвольно выругался сквозь зубы, озадачив уличных прохожих. Действуя столь грубо, немудрено устроить настоящие гражданские беспорядки, которые выльются в клокочущую и кровопролитную городскую войну. В истории Нового Бангора подобное уже случалось.
Герти-Завоеватель. Герти-Опустошитель. Герти, лорд Скрэпсильский…
Но ведь можно и не обращаться к полиции? Сообщить все, что нужно мистеру Беллигейлу и быть уверенным в том, что спустя несколько часов Стиверс окажется в милом и гостеприимном здании Канцелярии. Герти никогда не видел работников секретаря Шарпера в деле, но одного их вида было достаточно, чтоб поверить — столкнувшись с ними, даже бешенный волк беспрекословно повяжет себе на шею ленточку и добровольно явится в зоопарк.
Однако и тут была загвоздка. Обращаться за помощью к мистеру Беллигейлу означало расписаться в собственной беспомощности прямо на бланке Канцелярии. Он пообещал мистеру Шарперу взять Стиверса собственноручно и, пусть обещание это было поспешное, опрометчивое и — надо признаться хоть самому себе — глупейшее, отказываться от него не стоило. Иначе секретарь Шарпер, пожалуй, может усмотреть в этом нарушение их договора и не отдать дело Гиены-Уинтерблоссома…
Что ж, надо признать очевидное. Он сам загнал себя в прокрустово ложе, которое постепенно обретало очертания эшафота.
???
Новый Бангор не обращал внимания на Герти. Улицы, уже ставшие ему знакомыми, не узнавали его. Проникнутые влажной полуденной жарой, полные пыхтящим железом и ленивой человеческой плотью, они раскраивали город во всех направлениях подобно чертежу, но понять этот чертеж было не так легко, как казалось на первый взгляд.
Герти открывал для себя этот город по кусочкам, как сложную мозаику, и кусочки не всегда стыковались друг с другом, то тут, то там обнаруживался зазор, или же кусочки наползали друг на друга, образуя странные многослойные изображения. Изображения, походившие на полотна художника, пишущего в непривычной и совершенно непонятной ему манере.
Не в силах проводить много времени в кабинете, Герти часто под благовидным предлогом выбирался из Канцелярии, попутно обнаружив, что его предлог совершенно бесполезен: ровным счетом никому не было дела до того, чем занят руководитель первого отдельного межведомственного комитета по специальным вопросам при юридическом аппарате территориального департамента.
Герти иногда часами бродил по городу, не столько разглядывая, сколько пытаясь ощутить себя его частью. Это давалось с трудом. Его жизненный след не вписывался в эту картину, оставался шкодливыми чернильными каракулями поверх уже наложенного лака. Он жил в Новом Бангоре, но в то же время ощущал, что жизнь его не соединена с жизнью города. Чертежу не требовались лишние линии, он был совершенен, пусть и непонятен постороннему.
Это странное ощущение чуждости, жизни в отдельном слое, помноженное на одиночество, сделало из Герти меланхолика. Он собирал фрагменты мозаики, но уже с равнодушием старика, коллекционирующего марки, без прежней горячности и жажды нового. В погоне за недостающими фрагментами он посетил даже те места Нового Бангора, которые прежде находились на периферии его интересов. Быть может, именно там происходит то, что ему надо понять и увидеть?..
Герти побывал в Коппертауне, промышленном районе, который издалека напоминал грузную стальную личинку неизвестного насекомого, вгрызшуюся в землю и питающуюся подземными соками. Соки эти, перерабатываясь в его чреве, вырывались наружу из сотен пор, отчего воздух над Коппертауном казался тусклым и зернистым — словно там круглые сутки шел снегопад из железной пыли.
Здесь не было того порядка, что в фабричных пригородах Лондона. Цеха здесь лепились к цехам, как кораллы друг к другу, сливаясь воедино и выставляя наружу отверстия технологических лазов и россыпи перфорированных отверстий, похожие на созвездия сыпи. Коппертаун был бесформенным комом стали, его формы были ассиметричны и чужды любому архитектурному стилю.
В этой исполинской кузнице работа шла постоянно, в три смены. Даже ночью, когда кипящая жара превращалась в душный влажный зной и на Новый Бангор стекала, клубясь, тихоокеанская густая ночь, Коппертаун продолжал жить и работать. Заточенными демонами гудели доменные печи, отрыгивали огненными венчиками наросты труб, дребезжали в цехах неизвестные Герти автоматы. С фабричными рабочими он, однако, старался дела не иметь. Людьми они были простыми и грубыми, причем толком было непонятно, является ли простота следствием врожденной грубости, или же грубость есть эволюционировавший придаток их простоты. Все похожие друг на друга, как россыпь промасленных гаек, на саржевый костюм Герти они взирали с усмешками, от которых ему делалось неуютно.
Не спал ночами и Шипси, но по другой причине. Шипси был обособленной полостью в теле Нового Бангора, куда сливались неизрасходованные за день секреции и гормоны, не нашедшие выхода и не выплеснутые в кровеносную систему города. Здесь они бродили в огромном котле, от которого пахло человеческим потом, джином, ароматическими маслами и опиумным дымом, а энергии, выработанной в этой реакции, было достаточно, чтоб зажечь множество гальванических вывесок, мерцающих в ночи. Шипси всегда был пьян, шумен и неразборчив, жизнь в нем клокотала без остановки, жизнь яркая, бездумная, сыплющая огнями, вызывающая отвращение попеременно с восторгом.
Шипси вобрал в себя большую часть ресторанов, пабов, игорных домов, увеселительных заведений и борделей города. На городских картах его именовали «Шипспоттинг», но Герти ни разу не слышал, чтоб кто-то так его называл.
Шипси. Приятель-Шипси. Фамильярный, насмешливый, вечно пьяный и куражащийся. Он притягивал к себе метущиеся и одинокие людские души, завораживая их переливами гальванических огней, всасывал в себя и опаивал дурманящим коктейлем, от которого тело делалось послушным и тяжелым, как голем, а голова — звенящей и пустой.
Провокатор-Шипси. Болтун-Шипси. Проститутки здесь ходили прямо по улицам, улыбаясь прохожим с той фальшивой скромностью, что возбуждает тысячекратно сильнее шпанской мушки, причем именно ее фальшивость придает их сексуальному излучению особое очарование. Тут шипело шампанское, звенели бессмысленные тосты, трещали по зеленому сукну карты. Иногда хлопали вразнобой выстрелы, поспешные и неумелые — это в укромных местах дуэлировали недавние собутыльники, ощутившие смрадное дыхание жизни сквозь липкий дурман опьянения.