— Одно слово… — прошептал он беззвучно углом рта, — и вас порвут на мякиш.
— Только я успею раньше. Пуля-то побыстрее слова будет.
— Это очень глупо. Глупее, чем схватить голый крючок без наживки. Это место Бойла.
— Рюс Сандерс? Бойл? На твоем месте я бы сейчас не думал о хозяине. Думай лучше об этом, — Герти нажал стволом на солнечное сплетение Щуки. Получилось на удивление естественно, а бармен лишь хрюкнул от боли.
— Если дело… уффф… в деньгах.
— Стиверс. Ты отведешь нас к нему.
Щука выпучил глаза.
— Стиверс! Да вы рехнулись! Стиверс нырнул!
— А сейчас нырнешь и ты.
Охранник у двери беспокойно повел стволом лупары. Он был глуп, но, как и прочие примитивные хищники, отличался повышенной чувствительностью к крови. Возможно, даже к той, что еще не успела пролиться.
— Лучше бы тебе успокоить приятеля, — зловещим шепотом сказал Герти, шевельнув стволом, — В твоих же интересах.
— Рэдди, роупапа[98]! — крикнул Щука с наигранным смешком, — Ты ведь не спишь там, а? Мы с ребятами сейчас спустимся в погреб. Проведать старого друга. Минутное дело.
Охранник кивнул и отвернулся.
— Вперед, — приказал Герти.
Щука покорно отпер скрипучий тяжелый засов и распахнул дверь. Из дверного проема пахнуло сыростью. Неприятной сыростью, не морской. Скорее, сыростью застоявшегося пруда. Подземной. И Герти не удивился, обнаружив узкие ступени, ведущие вниз.
— Бойл вывернет вас наизнанку, — сказал Щука, когда Муан стальной рукой направил его первым, — Не знаю, что вы затеяли, да только вам это вылезет боком. Как крючок через горло.
— Шагай.
Они спускались долго, не меньше минуты. Герти ожидал от Щуки подвоха и пытался скрыть дрожь в руке. Проклятый револьвер, будто обладая собственной жизнью, норовил вертеться в разные стороны. Ступени, хоть и сложенные из булыжника, казались осклизлыми и скользкими. И чем ниже они спускались, чем бледнее был отсвет дверного проема за стеной, тем большее беспокойство он испытывал.
Представь, что ты полковник Уизерс. Полковник Уизерс бы не струсил. Он полез бы в бездну ада, пожаловался бы, что там оказалось слишком сыро, да еще и вытребовал бы обратно задаток за билет. Герти цеплялся за полковника Уизерса, как ящерица цепляется когтями за холодные каменные черты истукана с островов Пасхи.
— Вобблер[99] вам в глотку, — ругался приглушенно Щука, то и дело поскальзываясь, — Неужели вы настолько дураки… Когда за вас возьмется Бойл…
— Иди вперед.
Герти даже не заметил, как они спустились. Ощутил лишь, что лестница закончилась, а влажность, растворенная в воздухе, стала еще сильнее. Влажность. Ему хотелось поежиться. Он думал, что привык к естественной влажности Нового Бангора, но здесь она была иная. Тягучая, давящая. Словно они очутились в подземной цистерне, доверху наполненной несвежей цветущей водой. А еще он слышал плеск. Отдаленный, но явственный.
— Веди! Где Стиверс?
— Стиверс… — Щука сплюнул, и плевок его влажным шлепком впечатался в сырой камень, — Да тут он. Куда он денется? Сейчас, лампу зажгу.
Он чиркнул химической спичкой, давшей сухой оранжевый язык, и зажег керосиновую лампу, висевшую на стенной скобе.
— Вот он, ваш Стиверс.
— Где?
Помещение, озаренное желтым керосиновым огнем, было небольшим, едва ли с квадратный перч[100]. В нем не было ни столов, ни иной мебели. А проще говоря, не было ничего. Долгое время подвал служил кладовкой, складом ненужных вещей. Здесь громоздились обломки мебели, истлевшие матрасы, груды никчемного хлама и кипы старых газет. И больше ничего. Ни единого живого существа.
Только услышав негромкий плеск воды, Герти сообразил, что он видел еще не всю обстановку. И верно, повернув лампу к противоположной стене, он обнаружил нечто новое. И в то же время нечто странное.
В полу были выдолблены углубления довольно значительного размера, каждое с приличных размеров корыто. Они были заполнены водой, несвежей, мутной, зловонной, по поверхности которой медленно дрейфовали обрывки водорослей. В чахлом свете керосиновой лампы вода казалась черной, как нефть.
Глупость какая-то, пронеслось в голове у Герти. За каким чертом им вздумалось нарочно разводить в подвале сырость? Удивительно еще, как не прогнило насквозь перекрытие, да и вонь отчаянная…
Ловушка?
Герти мгновенно вспотел. Может, Щука намеренно завел их в этот глухой подвал, а его приятель в этот момент готовится захлопнуть дверь, ведущую в притон?..
— Где Стиверс? — резко спросил Герти, — Учти, попробуешь выкинуть трюк, и обратно не поднимешься!
— Да вот же. Вот Стиверс.
Герти присмотрелся.
Емкости с водой не были пусты. По игре мелких волн на поверхности он понял, что внутри каждого из них что-то находилось. И не мелкие аквариумные вуалехвосты или гуппи. Там ворочалось что-то большое, образуя миниатюрные водовороты и стремнины. Что-то очень большое. Быть может, размером с доброго сома.
— Мне плевать на рыбу! Стиверс! Мне нужен Стиверс!
Щука улыбнулся. В свете керосиновой лампы его зубы сверкнули фальшивым серебром. Первый его страх почти прошел и здесь, в окружении знакомых стен, он явно ощущал себя более уверенно. Видимо, уже сообразил, что это не налет конкурирующих бандитов, промышляющих тем же делом, не сведение счетов и не ограбление.
— Да тут Стиверс, внизу. Берете? Или мне посветить?
Герти, сдерживая дыхание, наклонился над аквариумом.
И увидел мистера Стиверса.
Он больше не был мистером Стиверсом. Он был чем-то, что когда-то состояло с мистером Стиверсом в биологическом родстве. На дне аквариума, сопя, фыркая и пуская пузыри, лежала огромная рыбина.
Которая не была рыбой.
В ней еще угадывались контуры человеческого тела. Слишком широкая для рыбы морда, слишком узко посаженные глаза. Чешуя, покрывавшая ее тело, выглядела странно — слишком прозрачная, слишком тонкая. Сквозь нее виднелись кости. Не рыбьи кости. В рыхлой мякоти рыбьего тела отчетливо просматривались лучевые кости человеческого скелета, тающие по краям. Жабры, треугольные, непривычной формы, жадно хлебали воду вперемешку с воздухом. Хвост. Герти, мертвея, увидел, что хвост образуют сросшиеся под странным углом берцовые кости. А плавники, которыми рыбина упорно работала, не были плавниками. Скорее, это были человеческие кисти, между пальцами которых возникли серые чешуйчатые перепонки. Они даже двигались по-человечески, сохраняя подвижность в распадающихся суставах. На покатой голове рыбы торчали клочья человеческих волос, развевающихся в воде подобно водорослям. А в пасти ее Герти увидел зубы. Желтые от табака крупные зубы, стучащие друг от друга. На одном из них Герти разглядел неровную свинцовую пломбу.
И глаза.
Не рыбьи. Не человеческие. Большие, прозрачные, с плавающим черным зрачком.
Щука откровенно забавлялся.
— Ну так что, будете брать? Может, вам он не целиком нужен? Что прикажете, хвостик, филе?..
Герти задохнулся от ужаса и отвращения. Получеловек-полурыба пялился на него из-под воды равнодушным взглядом. Щука, откровенно забавляясь, наблюдал за ними. Всю ненависть к нему и весь страх без остатка Герти вложил в одно-единственное слово, железом зазвеневшее во влажной темноте подвала:
— Канцелярия.
Черное волшебство, заключенное в этом слове, произвело свое обычное действие. Щука, мгновение назад державшийся дерзко и даже развязно, мгновенно оплыл, потерял цвет, как рыба, пролежавшая на прилавке несколько дней. Даже запах, как будто, от него пошел с тухлинкой.
— Шутить из-зволите?..
— Полковник Уизерс, Канцелярия, — повторил Герти со злорадством, наблюдая, как Щука трепыхается в невидимой, но отчего-то хорошо ощущаемой, хватке, — Сейчас мы с тобой отправимся в Майринк, и там тебя поучат хорошим шуткам. Там любят таких парней, как ты.
— Позвольте…
— Отвечай на вопросы! Это и есть Стиверс?
— Клянусь, это он и есть! Собственной персоной… Уже три дня, как нырнул, говорю ж вам… — зачастил Щука, — Рыбьим жиром себя довел. Я ему говорил, брось ты это, старик, кто за рыбий жир взялся, тому на дне жить, да только ж знаете его… У него уже на груди чешуя расти начала, а он все посмеивался. Дно для слабаков, говорил он, парня вроде меня так запросто туда не отправишь. Нет уж, я еще поплещусь… Да, так говорил. А потом все. Дышать уже не мог, добро, что жабры открылись. Ну, я его и…
Дурнота рассасывалась медленно, точнее, она даже не рассасывалась, а растекалась подобием нефтяной лужи по водной поверхности. В черной липкой жиже вяло трепыхались мысли, еще недавно бывшие упорядоченными и уверенными. Герти смотрел на человека-рыбу, ворочающегося на дне зловонного водоема, и ощущал себя так, словно это он сам оказался по шею в подобной дряни…
— А что… — ему пришлось прочистить горло, стиснутое спазмом, — Что вы… кхм… дальше с ним будете делать?
Щука насупился.
— Да как обычно. Подержать еще с месяц, чтоб дошел и…
— Что «и»?
Револьвер в руке грозил вот-вот сломать пальцы, до того он сделался тяжел.
— Ну, наверх подать, — мотнул головой Щука.
— То есть?..
— А что ж такого? Ну не в море же его выпускать? Он уже и имени своего не помнит, и сущность в нем вся рыбья. Некоторые, между прочим, такое мясо любят. Говорят, чуть жестче, чем обычное, но и плавается после него иначе. Ощущения вроде как другие…
Герти вырвало на каменный пол. Несмотря на то, что добрых полминуты он пребывал в абсолютно беззащитном состоянии, Щука даже не попытался завладеть оружием или броситься наутек. То ли его сдерживало присутствие молчаливого Муана, то ли произнесенное и до сих пор висящее в воздухе слово — «Канцелярия». Когда Герти наконец прокашлялся, вернув способность воспринимать окружающий мир, Щука, угрюмый и молчаливый, ждал своей участи с рыбьей безучастностью.
— Достаньте бочку, — приказал ему Герти, ее немного пошатываясь, — И кусок брезента, пожалуй.
— Вы хотите его вытащить?
— Вытаскивать его будете вы. Муан вам поможет.
— Слушайте, мистер… Это ведь глупо. К чему вам он? На уху?
— Это уже не вам решать. Приступайте.
Но приступить они не успели.
Щука только лишь нашел рассохшуюся пивную бочку, как сверху, искаженный осклизлым камнем, донесся шум. Нехороший шум, слишком резкий и внезапный. Напоминающий звук распахнутой двери. Герти напрягся. Судя по всему, кто-то только что вошел в притон. Ничего странного в этом не было, ночь только лишь начиналась, а ценителей рыбы, судя по всему, здесь столовалось немало. Просто очередной обитатель Скрэпси, похожий на выкинутый приливом обломок кораблекрушения, вознамерился отведать рыбьего мяса. Может быть, как раз особого мяса, немного жестковатого…
То, что это был не обычный посетитель, Герти понял слишком поздно, увидев Щуку, чье лицо мгновенно побледнело, практически сравнявшись в цвете с мучным червем. Только тогда он понял, что судьба, решившая, видимо, что еще не вдоволь наигралась с Гилбертом Уинтерблоссомом, нанесла еще один роковой удар.
Во-первых, голос громилы с лупарой, доносившийся в подвал отрывистыми звуками, выражал не презрение, а самое искреннее почтение. Можно было подумать, что в притон под покровом ночи пожаловал инкогнито наследный принц. Во-вторых, имелась и свита. С холодеющим сердцем Герти определил, безошибочно, как загнанный зверь, что людей наверху стало гораздо больше. Под их ногами скрипели половицы, их голоса гудели, то зло, то весело, вот уже кто-то застучал требовательно по стойке… Не так, как стучит скучающий клиент. Скорее, как раздосадованный хозяин.
— Щука! А ну греби плавниками! Где тебя носит?
С Щуки окончательно сошел налет дерзости. Он вжался в холодный камень и, казалось, хотел скорчиться до размеров икринки. Железные зубы сцепились друг с другом, и только это не давало им лязгать.
— Кто это там? А ну говори! — Герти на всякий случай ткнул ему под подбородок револьвером. Получилось неловко, не было выучки.
— Бойл, — выдохнул Щука, цветом лица сам напоминающий лежалую рыбу с прозеленью, — Б-бойл! Ох, дела наши плохи… Ах ты ж червивая рыбья требуха…
Муан выругался на неизвестном Герти языке. Но с таким чувством, что уточнять смысл произнесенных слов не требовалось.
Бойл. Герти мгновенно вспомнил все, что слышал про этого человека. Отчаянно заныло под ложечкой, тело налилось трусливой тяжелой слабостью. Бойл — палач, садист, безраздельный владетель притона. Это уже не Щука, кусачая, но мелкая рыбешка, мгновенно понял Герти. Бойл — это уже всерьез.
Но сейчас нельзя было позволить страху завладеть сознанием. Оцепенение было равнозначно смерти.
— Спокойно! Да не дрожи ты так! Что с того, что Бойл?
— Если он узнает, что я пустил вас вниз… — голова Щуки замоталась на шее, как у китайского кивающего болванчика, — Всех на корм крабам, вот что. Пропали мы. Бойл не спустит…
— Да не такой же он, наверно, дурак, чтоб убивать людей за такую мелочь? — попытался усмехнуться Герти, — Никто не убивает собственных покупателей!
— Только не Бойл. Всех, и меня и вас… По кусочкам… на корм крабам… Никто не должен видеть нырнувших! Чертов Стиверс, чтоб из тебя уху сварили… — Щука начал негромко всхлипывать.
Герти раздраженно дернул его за рукав:
— Прекрати! Еще ничего не кончено!
«Нет, конечно, — ответил ему внутренний голос, едкий и сардонический, — Все кончено, ты и сам это знаешь. Только глупая мелкая рыбешка прыгает, захватив наживку, трепыхается и храбрится. Большая и сильная рыба встречает свою судьбу с достоинством. А тебе не выйти из этого подвала».
Мысль о револьвере, мелькнувшая было спасительным воздушным пузырем, мгновенно лопнула. Вступить в перестрелку с бандитами, несомненно, имеющими и надлежащий арсенал, и опыт по его использованию? Смешно думать, будто у него при таком раскладе будет хоть какой-то шанс. Не больше, чем у рыбы попасть в яблочный пирог.
Ладно, допустим, они смогут забаррикадироваться в погребе. В тактическом отношении это будет удачный ход, но не надо быть пророком, чтобы понять, этот ход изогнут слепой петлей и не ведет к спасению. Погреб глухой, без потайных выходов и лазеек. Они в самой сердцевине Скрэпси, внутри этого гнилого плода, и единственный выход перекрыт. На поверхности не услышат ни криков, ни выстрелов, доносящихся из каменного мешка. А даже если услышат, разве что пожмут плечами. Такими звуками старый добрый Скрэпси не удивить.
Кончится тем, что их попросту задавят, как угодивших в ловушку крыс. Или возьмут измором. Банде Бойла даже не придется рисковать, подставляя головы под пули. Голод и жажда сделают все сами. Герти зажмурился, на миг представив себе эту перспективу. Сколько дней трое запертых под землей людей выдержат, прежде чем начнут пить зловонную, покрытую черной тиной, воду? Сколько они выдержат, прежде чем начнут есть рыбу, что плавает в тех же источниках?..
— Щука! Давай сюда! Под какую ты корягу забился? Или сам рыбы объелся? — громыхнуло наверху. Топот сапог стал ближе.
— Иди наверх! — шепотом приказал Герти Щуке, и шепот этот получился не очень-то уверенным, — А мы останемся здесь. Пусть уйдут.
— Не годится, — кратко сказал Муан.
И был прав. Возможно, Щуке и удастся успокоить подозрительность своего патрона, может даже, бандиты вскоре покинут притон. Но что потом? Как станет Щука обращаться со своими гостями, лишь только за Бойлом закроется дверь? Роковое слово — «Канцелярия» — уже произнесено. Кто после такого откроет им дверь? Ведь это то же самое, что предложить явившейся Смерти оселок — подточить косу. Не проще ли Щуке будет одолжить у охранника его жуткий дробовик, да и пальнуть вниз, растерзав их с Муаном картечью?..
— Щука, ты в подвале что ли?
Дверь в другом конце каменной кишки затрещала на своих старых петлях. Рука, взявшаяся за нее, была крепка и уверена. И Герти знал, что спустя секунду она распахнет эту дверь настежь, пропуская вниз свежий воздух, свет и чужие взгляды.
Думай, взмолился мысленно Герти, ощущая скрип так отчетливо и явственно, будто сам и был этой дверью. Думай, рыбья твоя голова! Дело дрянь, конченное дело, но думай, пожалуйста, думай!..
Мысли сновали верткими рыбками в мутной воде, да только двигались они без всякого смысла, и ловля их оказалась делом совершенно напрасным[101]. Все эти мысли были пропитаны паникой, ядовит и бесполезны. Потому что думал их человек, поддавшийся страху, человек, сродни не нажимавший спусковой крючок, не знающий, как действовать в подобных положениях. Проще говоря, думал их Гилберт Уинтерблоссом. Который на этом месте оказался решительно бесполезен. Здесь требовался другой человек.