- Мертвые не разговаривают, Генри. А нам нужны не только тела, но и те, кто будет каяться в грехах и выставлять врагов империи в самых чёрных тонах. Понятно тебе это или придётся доклад начальству писать?
- Живые тоже есть. Целых трое. И говорят… Много! Особенно та паненка, Ей всего то хватило, когда мы на глазах дострелили одного, который пытался сначала отстреливаться, а затем получил несколько пуль и…
- Опять стрельба. Тихо брать надо, лейтенант. Тихо и незаметно. А если б шум сюда дошёл?
- Лонг-Айленд далеко, никакие выстрелы не донесутся.
- Пусть, - не желая тратить зря время, до поры подвёл черту Цоммер. -Если женщина говорит, то двое других, я полагаю, молчат.
- Пока молчат, - выделил первое слово Крэнстон. - Но у нас все говорить начинают. День, может два… но обязательно. А сейчас так ли нужны быстрые их разговоры? Нам и без них всё известно, а Ядвига и так подтвердила то, что мы и без неё знаем. Никого лишнего нет, все или мертвы, или у нас… или вон в том доме номер восемь, что из окна видно. А штурм скоро будет?
- Теперь скоро. Я ждал известий от твоей группы.
Оба офицера понимали, о чём речь. Если уж брать, то всех, чтобы никому не удалось ускользнуть. Время опять же… Почти все важные персоны уже прибыли в Нью-Йорк. И если пока каждый находился на своём месте. то уже через несколько дней пути каждого сойдётся в одном месте, у того самого городского суда. И к этому дню все опасности должны были быть ликвидированы. Не тихо, а громко, показательно, чтобы всем было видно и ясно. Особенно учитывая, что в Нью-Йорк прибыл и сам министр тайной полиции. Совершить не просто что-либо значимое, а ещё и на виду у начальства – верный путь наверх.
Спустя четверть часа началось. Люди были подготовлены, планировка дома номер восемь изучена заранее. Облегчало штурм ещё и то, что добытая террористами взрывчатка располагалась внизу, в подвале, укрытая среди их вещей, совершенно безобидных. Так что опасаться нечаянного подрыва точно не стоило. Но на всякий случай трое солдат было отправлено туда, в подвал, чтобы исключить любые неожиданности.
Группы захвата в тайной полиции империи были не просто хорошо обучены, но ещё и правильно оснащены. Врываться в дом, квартиру, любое иное помещение с громкими криками и угрозами начать стрельбу? В таких случаях обязательно открывается ответный огонь, ведь те, кто привлекает внимание тайной полиции отнюдь не безобидные агнцы на заклание. Стрелять сразу и на поражение? Фридрих Цоммер предпочитал не уподобляться своему знакомцу в лейтенантском чине, разумно полагая, что убить злоумышленника, случись необходимость, можно и потом, а вот разговорить мертвеца – это удел исключительно божественный, никак не человеческий.
Потому никаких попыток ворваться с криками и угрозами, да и стрельба с порога лишь при действительной на то необходимости. Другое дело – магниевые бомбочки, что при взрыве давали ослепляющие находящихся поблизости вспышку. Бомбочки иного рода, дымовые, тоже пользовались у тайной полиции популярностью. Равно как и множество иных новаторств, применяемых в самых разных сферах. Чего стоило снятие так называемых отпечатков пальцев, когда подходящие поверхности обрабатывали соответствующим порошком, а затем запечатлевали обнаруживающийся узор тех линий, которые, к удивлению многих, были совершенно уникальными, не совпадающими. В тех случаях, когда требовались неопровержимые доказательства причастности подозреваемого к оружию или просто пребывания его в том или ином месте – находка оказалась действительно незаменимой и неоценимой. И все крики защитников, пытающихся доказать обратное, разбивались о неумолимые веяния прогресса, в том числе применимого в полицейском сыске.
Сейчас в отпечатках пальцев нужда также появится, но после. Сперва будет захват. Капитан не собирался быть в первых рядах и тем более идти на штурм тех помещений, где находились польские террористы, непонятно чьё задание исполняющие. Особенно учитывая…
Вспышка. Яркая такая, видная всем и каждому, кто хотя бы краем глаза смотрел в сторону восьмого дома по улице Баклера. А затём ещё одна и ещё. Магниевые бомбочки кидали с улицы прямо в стёкла, чтобы не насторожить объекты раньше времени. И лишь после их срабатывания штурмовые группы должны были выбить двери, освобождая себе проход. Ну а дальше… Брать ослеплённых, шокированных происходящим не в пример легче – проверено и не раз. Если кто и попытается палить из револьверов, то стрельба будет в никуда и риск, соответственно, куда ниже.
И точно. Заполошная стрельба, едва начавшаяся, быстро прекратилась. Спустя же минуту в оконном проёме показался силуэт, машущий руками вполне определённым образом. Свой. Другие просто не могли знать тех конкретных жестов, которые были приняты группой капитана для сегодняшних событий. Теперь пора и ему, Цоммеру, оказаться на месте событий. Поставить пусть не окончательную, но промежуточную в этом деле точку. Предварительный допрос, обыск при свидетелях, а уже затем передача как арестованных, так и всего при них найденного вышестоящему начальству. Капитан Фридрих Цоммер привык здраво оценивать обстановку. Оттого и осознавал, что террористы, готовящие покушение на кого-то из персон уровня членов императорских домов, министров и прочих сопоставимых фигур – уровень отнюдь не простого капитана министерства тайной полиции. Однако надеяться на то, что и ему удастся поучаствовать в развитии дела, он не переставал.
Глава 7
Июль 1864 г., Российская империя, Санкт-Петербург
Как чувствует себя падающий исполин, успевший за не столь долгое время окостенеть в своём ни разу не мнимом величии, почувствовать себя тайным вершителем политики могучей империи? На этот вопрос лучше всех прочих, ныне живущих, мог ответить Александр Михайлович Горчаков, пытающийся крепко ухватиться за ускользающую из рук власть, но с весьма скромным результатом. Отставки с поста министра иностранных дел избежать никак не удавалось, поскольку сам император, резко сменивший направление российской политики, нуждался в том, кто будет это самое направление продвигать по своей же воле, а не наперекор собственным желаниям.
Напрасные усилия. Почти всё, к чему стремился канцлер, оказалось обрушенным усилиями даже не его политических противников внутри империи, а внешними силами. О, князь, будучи опытным дипломатом, понимал, что его переиграли, воспользовавшись главным – форой по времени, имевшейся уже потому, что он просто не успел отсечь Александра Николаевича Романова от щедрых посулов, идущих из-за океана. Посулов, которые были опасны прежде всего тем, что выполнялись от первой до последней буквы. Да и шли на пользу Российской империи, это Горчаков тоже признавал.
Вот только империи бывают разными. А видеть Россию, становящуюся развитием того, чем она была при покойном отце нынешнего императора… Этого он точно не хотел!Ни он, ни те, кто попытался резко, одним ударом изменить державу, выйдя на Сенатскую площадь в надежде изменить монархию абсолютистского типа в нечто иное, способное… Не получилось. А сейчас и подавно. Сидящий в кресле и смотрящий на в беспорядке разбросанные на столе бумаги, Горчаков невесело улыбнулся, вспоминая события последних недель. Начиная с того, что произошло в день перед началом международного трибунала, устроенного в Нью-Йорке с подачи того человека, которого он сперва считал одной из угроз, потом основной угрозой, а теперь просто-напросто ненавидел от всей души, признавая меж тем его уровень как политика.
Проклятые польские бомбисты! И надо же было им не просто оказаться в Нью-Йорке, но нацелиться забросать бомбами кого-либо из династии Романовых на ступенях городского суда. Не вышло, да, но подготовка была. А уж как там, в заокеанской империи, умеют развязывать языки врагам короны, слухи ходили. Основанные, между прочим, на реальных фактах, уж ему это было известно достоверно.
Не зря один из ближайших помощников министра американской тайной полиции, не особенно то и скрываясь, сказал: «Польские безумцы преподнесли нам такой щедрый дар, что порой так и хочется попросить у императора помилования, замены петли на пожизненную каторгу». Удивляться не следовало – взятые с поличным бомбисты со взрывчаткой, до зубов вооружённые и ранее имеющие отношение к польскому восстанию даже не особо пытались отпираться, признавая свои намерения. А уж газеты Американской империи постарались, не жалея отборной чёрной краски как для самих бомбистов, так и для тех, к чем они были связаны прямо или опосредованно. Намекали также и на то, что бомбистам, вообще то, плевать на сопутствующие жертвы, а значит могли пострадать – помимо довольно простых людей – и важные персоны Франции, Британии. Испании и прочих стран.
Стоило ли изумляться тому, что после случившегося международный трибуналпрошёл словно по нотам… сотворённымв недрах имперской политики во главе с серым кардиналом по фамилии Станич? Вот канцлер и не удивлялся ничему. В том числе и приговорам, в большинстве своём смертным. Бывший император Гаити Фостен I, президент Фабр Жеффрар, генералы и несколько министров… Про менее важных персон и вспоминать не стоило.
А вот публичных казней не было. Вообще. Хотя некоторые и ожидали показательной демонстрации от властей недавно рождённой империи. Не понимали саму суть оной, заметно отличающуюся от публичного проявления своих и впрямь зверских повадок. Казни? Да, но не на виду. К тому же обставленные таким образом, чтобы по возможности снискать сочувствие не к жертвам, а к их палачам, которые словно бы вынуждены выполнять свою нелёгкую работу.
Следовало признать, что гаитянцы и впрямь сочувствия не вызывали. Тут американская политика нашла очень удобную цель и грамотно её разыграла от начала до конца. Гаити было стёрто с политической карты мира, а поделившись добычей не только с Испанией, но и с Россией, прямо не причастной к войне, выразившей всего лишь дипломатическую поддержку, Американская империя скрепила союз трёх держав уже не только чернилами, но и пролитой кровью. А кровь, она куда сильнее обычных чернил.
Что получилось в итоге? Американская империя получила новую и весьма немалую толику влияния среди главных политических игроков. А ещё репутацию тех, кто готов «нести бремя белого человека на заселённые дикарями земли». Горчаков прочитал эти слова в одной из даже не американских, а европейских газет, что само по себе говорило о многом. Куплен был автор статьи или нет – вопрос не первостепенный. Тут иное. Если наряду с критикой действий нормой стали и подобные высказывания, значит политикам по ту сторону Атлантики удалось главное – встроить идеалы новой империи как не вызывающие единодушного отторжения в большинстве европейских стран.
- «Единство, - возвестил оракул наших дней, - быть может спаяно железом лишь и кровью…» - негромко произнёс русский канцлер, цитируя своего друга, цензора империи, политика и хорошего поэта. – Правильные слова ты подобрал, Фёдор. А теперь и второй такой оракул, изначально про железо и кровь упомянувший, начинает чувствовать свою силу. Тот, которого я сам учил, надеясь использовать. Как бы другие не перехватили те нити.
Предпосылки к тому имелись. Вторая Шлезвигская война, начатая австро-прусским союзом с целью оторвать от Дании провинции Шлезвиг и Голштейн, почти закончилась. Быстрая война, жёсткая, без стремления прусской стороны – выставившей большую часть в союзной армии – даже заикнуться о предварительных переговорах после первых внушительных побед. Когда Дания, попыталась начать переговоры, договорившись предварительно о перемирии посредством Франции и Британии, эти самые попытки были проигнорированы пруссаками. И лишь недавно, после того как почти вся Ютландия была занята австро-прусскими войсками, в игру вступила ещё и дипломатия.
Тайны «мадридского двора»? О нет, скорее уж двора ричмондского, поскольку именно американский посол то и дело встречался с Бисмарком, обосновывая эти встречи подготовкой к заключению очередного торгового договора между Пруссией и американской империей. Хотя все умные люди и тем более дипломаты понимали настоящую суть таких договоров. Империя продавала оружие, причём продавала дорого, а ещё исключительно тем, в ком видела пользу для своих интересов. К примеру, та же Франция, представители военного министерства которой пожелали приобрести пробную партию многозарядных винтовок, пистолетов и пулеметов, получила в ответ кукиш с маслом, пусть и на золотой тарелочке в виде слов о временных проблемах и обещании «как только, так и сразу».
Таким образом молодая и хищная империя недвусмысленно намекала, что оружие будет поставляться лишь союзникам и тем, кого хотя видеть в данной категории, но никак не всем подряд. И дело тут совсем не в деньгах, благо Калифорния, прииски близ мормонского Дезерета, в иных местах, а также доля в золотых приисках Аляски накачивала средствами растущий организм Америки, заодно с доходами от хлопка и иных товаров. Пусть большая часть в казне не задерживалась, уходя на развитие железных дорог, верфей, да и вообще промышленности, на голодном пайке в Ричмонде не сидели. К немалому сожалению собственно Горчакова.
Возвращаясь же к прусско-датским делам, можно было сказать одно – в Берлине оценили как новое оружие, так и вежливые советы относительно того, как быстро и наиболее эффективно закончить «экзекуцию над Данией», вместе с тем избежав нежелательных в силу склонности поддержать именно проигрывающую сторону посреднических усилий Британии и особенно Франции. Отсюда и нежелание перемирия, и рвущиеся вперёд прусские войска, занимающие чуть не всю Ютландию, и отсутствие попыток слабого прусского флота тягаться с куда более сильным датским и… много чего ещё. Всё ради того, чтобы король Дании не предлагал перемирие, но взмолился о мире чуть ли не на любых условиях. Железо и кровь, всё верно.
Когда же случилось то самое событие, а именно тоскливый королевский крик, обращённый уже не в сторону Лондона и Парижа, а в направлении Санкт-Петербурга. Ричмонда и Мадрида – только тогда прусская военная машина, изрядно заржавевшая со времени Фридриха Великого и толком не восстанавливаемая, особенно после Наполеоновских войн, начала останавливаться. Австрийские же войска тут были явно на вторых ролях, пусть и пытались пыжиться, словно птица-павлин. Отсталость в вооружении, устаревшие тактические приёмы, косность генералитета… Сами австрияки этого не осознавали из-за того, что противник был откровенно слаб, особенно числом, но дальновидные люди видели, осознавали, делали выводы.
Итог войны? Может Бисмарк проявил умеренность сам по себе, может не хотел возни с исконно датскими провинциями, но от Дании планировалось оторвать лишь Шлезвиг, Голштейн и Лауэнбург – те земли, где доля немецкого населения была весьма ощутимой. Коренные же датские земли… визгу много, а шерсти мало. Под «визгом» Горчаков подразумевал уже действительно сильное возмущение симпатизирующих Дании стран. Ну а «шерсть» - это выгода не только материальная, но и политическая. Что Австрия, что Пруссия стремились показать себя объединителями германского народа под единой властью, а потому смешивать войну освободительную и классическую захватническую не стоило.
Куда интереснее был вопрос раздела полученной – ладно, почти полученной – добычи.Что Шлезвиг, что Голштейн, что Лауэнбург – все эти владения были отделены от Австрии, причём территорией именно Пруссии. Зная же Бисмарка, собственного по существу ученика, русский канцлер не сомневался, что тот и сам не будет содействовать Австрии, и королю Вильгельму не даст, тем самым увеличивая напряженность между как бы союзниками, а на деле ярыми соперниками в деле объединения Германии.
Схватка Австрии и Пруссии – дело будущего, оно могло подождать. В отличие от происходящего уже сейчас. Великий князь Александр, будучи в должной мере впечатлённый размахом неудавшегося покушения, всё ещё пребывал там, за океаном. Не в Нью_Йорке, где всё интересное и важное успело завершиться, а в Ричмонде. Там и средоточие политической жизни Американской империи, и брат-император. А ещё желание посетить как верфи, на которых строились и строятся создавшие репутацию имперскому флоту башенные броненосцы, так и осмотреть сами корабли, в том числе и те самые, прославленные в боях. При всё усиливающейся любви Александра Александровича к делам флота – ничего удивительного в подобных желаниях не было. Как и в содержании его писем, которые аккуратно так перлюстрировались верными только и исключительно Горчакову людьми. Опасное дело? Бесспорно. Но без подобных знаний канцлер обойтись попросту не мог, если хотел сохранить сколь-0либо существенную долю влияния. Без знаний нет и силы, а чувствовать себя беспомощным… Это было недопустимо уже потому, что в подобном состоянии он пребывал всё время царствования Николая I, понимавшего суть тогда ещё молодого и отнюдь не влиятельного дипломата-лицеиста.