— Хазарин.
— Ты где его нашёл?
— Там.
Сорока сдавленно засмеялся и подошёл ближе.
— Вот не нравится мне этот парень, — обернулся он к Злате. — Болтливый больно, прям не переговоришь его.
— Это ты еще не слышал, какие он байки рассказывает…
— Надо будет послушать. А пока глянем, что за гостинец твой балагур нам принёс.
Десятник носком сапога перевернул хазарина на спину, тот уже очнулся и глядел испуганно.
— По-нашему балакаешь? — тишина. — Конечно балакает, иначе его в разведку не отправили бы. Вставай.
Лазутчик сел, оглянулся несмело, попытался стереть с лица грязь да зашипел от боли, когда разбитую щёку задел.
— Есть хочешь, братец? — перед лицом хазарина замаячила тарелка с недоеденной рыбой. Он поспешно замотал головой. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы разглядеть жестокость за сорокиной приветливой маской. — Правильно, не брат ты нам. Ну, рассказывай, кто таков, откуда? Где теперь ваше городище стоит?
Хазарин плотнее сжал губы, будто слова уже рвались с языка, и он силился их удержать.
— Так не пойдёт, парень, — нахмурился Сорока и, ничуть не переменившись в лице, вогнал нож пленнику в ногу. Никто и заметить не успел, как он его достал. Хазарин взвыл от боли.
— Что тут у вас? — подоспел Борич — дозорные доложить успели. — Сорока!
— Что? Он говорить со мной не хочет…
Воевода вздохнул тяжко, только что не зарычал.
— Тащите его ко мне в шатёр и Радогора найдите. Сорока, ты тоже.
— Уже бегу… — его лицо украсил злобный оскал — зверюга, кровь почуял.
Златояре на удивление даже жалко парня не стало. Стоило снова воином облачиться и сердце, словно очерствело. Мы все такие, подумалось вдруг, каждый из этих трёх тысяч, дома мирными ремесленниками, землепашцами были. Здесь же, вдали от дома, на вражьей земле, даже глаза другими становятся — увядают в них и милосердие, и жалость, и человеколюбие. Враг — не человек, у него нет лица.
Так и Сорока прежним стал. Как бы любовь ни усмирила зверя в нём, а убить эту кровожадную тварь не смогла, и никогда не сможет. Ещё месяц назад он с необъятной нежностью на Агнию глядел, прощаясь. Отдал ей свой нож и строго-настрого наказал глотку резать любому, кто прикоснуться к ней посмеет. Невесомо пальчики её целовал. Лишь напоследок не удержался и жадно к устам её прильнул. А после вскочил на коня и умчался вслед за выступившей в путь дружиной, будто боялся не вынести расставания и вернуться. Как же меняет людей власть над чужой жизнью. Там он волчонком ласковым казался, а здесь и на человеческом лице его клыки заметны.
Хазарин всё рассказал. Кто знает, что Сорока с ним всю ночь делал, но он всё рассказал. Ладьи тем же утром отправились домой, в Белоозеро. И покатилось кровавое колесо по хазарской степи. Стойбища и деревеньки горели одна за другой, горем и смертью обернулось новгородское воинство. Злоба и жажда мести ослепили дружинников, алчность в сердца закралась. Недели не прошло, а половина войска уже верхом была — степные лошадки, легкие да быстроногие, несли их вперёд, все дальше в эти необъятные просторы. За дружиной следовал обоз, где телеги день ото дня всё больше прогибались под весом золота и прочего крама.
Одна беда была — жара. Приходилось надолго задерживаться у источников да мелких речушек, чтобы дать людям и лошадям отдохнуть, а их, чем дальше на юг, становилось всё меньше. Лишь иногда гроза поливала эту сухую землю ливнем, давая новгородцам небольшое облегчение. Будто даже вдали от родных мест и капищ Перун благоволил своим воинам. Но следующим утром солнце снова жгло огнем немилосердным.
Когда на степь начали опускаться сумерки и зной немного спал, Златояра вышла на пригорок, с которого хорошо была видна примостившаяся у хилой рощицы деревня. Именно туда ей предстояло отправиться этой ночью, чтобы разведать путь дальше на юг. Полной грудью вдохнула она пахнущий душистыми травами сухой воздух, поправила ещё раз ремни на поясе. Кольчуга под кожаным доспехом привычно давила на плечи. Выгоревшие на солнце косы её казались почти белыми рядом с загоревшим обветренным лицом. Полоса черной сажи вокруг глаз уже, будто въелась в кожу. Она не смывала этого рисунка с того дня, как войско покинуло берега Вльги. Эта маска надёжно скрывала её лицо от справедливого суда богов и людей. Злата боялась, что, сорви её кто-то, ледяная корка на её сердце треснет, и дрогнет рука в бою, ибо темная часть души её, что сейчас гуляла на свободе, купаясь в чужой крови, снова окажется в клетке.
— Готова? — на лице Радогора не было и тени беспокойства. Он уже знал, на что способна его Лада, или то, что вело ее сейчас. За два месяца, что провели они в бою, Злата ни разу не оплошала. Она видела эту степь насквозь, будто лисицей родилась в этих местах. Когда надо было разведать путь, её десяток тенями бесплотными растворялся в сумерках и возвращался до рассвета, зная все тропки и источники в округе. Даже когда хазарский Каган послал против них тысячу конников, она вышла из битвы едва ли с парой царапин от вражьего меча, тогда как сотня дружинников сложила головы. Кто знает, откуда, но в ней теплилась сила, природу коей он не ведал.
— Готова — кивнула она в ответ и в её глазах мелькнула на миг та теплота, какая бывает только между родными людьми, и он почувствовал, что его любимая нежная Лада — жива, где-то там, под этой маской зверя.
— Борич велел Сороке выдвигаться вместе с тобой.
— Что? С Сорокой в разведку? Да у него же рот не закрывается! Он всю степь перебудит своей болтовней.
— Прекрати, он своё дело знает, тебе это хорошо известно. Да и мне спокойнее будет.
— Радогор…
— Не перечь. Я видел, как слаженно вы с ним бьетесь, хоть и рычите друг на друга, по старой памяти.
Тут он был прав. Злата понимала, что давно в Сороке врага не видит, но показать это всем до сих пор упрямилась.
К закату оба десятка уже готовы были двигаться в путь.
— Разузнаете, кто там стоит, сколько их, и мигом обратно, — напутствовал их Борич. — Мечей без крайней нужды не обнажать, ясно вам?
— Ясно, — буркнула Златояра, недовольно поглядывая на оскаленную рожу Сороки. Никак сам с нею пойти напросился.
— А ты чего злая такая? — спросил её десятник, когда они вышли на узкую звериную тропку.
— Слушай сюда, птаха! — зарычала Злата и ткнула его пальцем в грудь. — Если твой язык-помело хоть одного зайца в округе спугнет, я тебя оглушу и брошу посреди степи, заберу на обратном пути, может быть, ясно тебе?
— Да ладно, ты ж меня так и не одолела тогда.
Злата молча покосилась на своих ребят. Когда Добронрав и Тихомир ступили вперёд, Сорока потешно скорчил перепуганную мину и пообещал вести себя тихо.
Двигались быстро и тихо, и часа не прошло, как впереди уже показались первые костры и землянки. Рощица была хорошим укрытием, а потому Златояра повела отряд именно туда.
— Ну что там? — шепнул Сорока, опускаясь в траву около Златы.
— Конный разъезд. Десятка три хазар — лучники, разведчики. Это с теми, кто дозором вокруг деревни стоит — знают, что мы близко. С десяток семей селян.
— Ох, ты смотри, да у них здесь лошадок целый табун.
— Верно, они здесь землю не пашут, коней разводят. А это кто? — из шатра вышел воин в чешуйчатом доспехе. Он был явно выше хазарских воинов, да и лицом на них мало походил.
— Ромеи. Видать, новые приказы привезли, хазары давно у Византии под пятой ходят. Сколько их? С десяток, небось. С этими посложнее придётся.
— Что ещё за ромеи?
— Греки, их империя простирается на многие лиги, под их властью десятки народов. Они и на нас зуб точат. С одной стороны купцов наших привечают, а с другой хазар против нас науськивают.
— Так он, выходит, может чего полезного рассказать? — в глазах Златояры лукавый огонёк мелькнул — цель для себя выбрала. — Надо будет его живым взять.
По другую руку от неё в траву неслышно присел парень из десятка Сороки, толмач.
— Услышал чего, Гаян?
— Тот, в чешуе, со своими людьми на рассвете с места снимается и лошадей с собой уводит. Хазары тут тоже не задержатся.
— Вот беда… — протянул Сорока, продолжая оглядывать деревню. — Эдак мы с хазарами сцепимся, а ромеи наших лошадок уведут. Это если они от шума битвы по степи не разбегутся.
— Чего это ты удумал?
— Нехорошо такое добро терять… — улыбка десятника ничего хорошего не сулила.
— Нет. Борич с нас шкуру спустит.
— Мы принесем ему сотню добрых лошадок и ромейского десятника в придачу, и он смягчится. Думаешь, мы не справимся? Боишься?
Такого Злата стерпеть не могла. Уж чего-чего, а страха в ней давно не было. Она забыла, что это такое.
— А еще, — Гаян, сам не ведая подлил, масла в огонь, — хазарин обещал к зиме девок русских в Каршу* привезти, на потеху ихним вельможам.
Из груди Златояры вырвалось тихое рычание, глаза, будто кровью налились.
— То-то повеселимся… — оскалися Сорока и велел собрать всех в стороне от деревни, чтобы приказы раздать.
А когда хазары спать отправились, и между шатров и землянок только дозорные остались, пришло время кровавый пир править. Из повозок, что громоздились у края деревни, стащили пару бочонков смолы. Пока златины молодцы тихонько вырезали дозорных вокруг деревни, сорокины ребята очертили смолой почти всю стоянку. Одна горящая головешка — и высокая сухая трава полыхнула на сажень вверх, отнимая надежды сбежать у всех, кто оказался внутри этого круга. И тут же воздух сотряс боевой клич русичей. Словно слуги самого чернобога, они прыгали сквозь огонь и рубили всех, кто вставал на пути. Пешими хазары стали легкой добычей. С ромеями же пришлось повозиться. Хорошо обученные, они в считанные мгновения собрались вместе и приняли боевой порядок, защищая своего командира. Им это не помогло. Один за другим они падали, как подкошенные под ударами меча и топора. Варвары, так их называл это южный народ, такими и предстали перед ними новгородцы этой ночью — дикими, безжалостными. Они бились, словно волки, сорвавшиеся с цепи. Даже их яростные крики нагоняли страха. В лицах не было ничего человеческого. Они не остановились, даже когда десятник ромеев приказал сложить оружие — звери.
И именно такой увидел Радогор ту, кого любил больше собственной жизни. Его сотня первой вскочила на коней, когда полыхнула степь вокруг деревни. И ужас в груди его сменился гневом, когда сквозь языки пламени различил он Златояру. Она схватила едва живого уже воина и медленно, с упоением перерезала ему глотку, подняла на мужа пустой взгляд, и её губы растянулись в животном оскале. Этот образ намертво врезался в его память, ничего страшнее и прекраснее он впредь не видел.
— Вам было велено разведать и вернуться! — ярился Борич, когда всё стихло. — Что за лихо в вас вселилось? Славы захотели?
Златояра и Сорока стояли перед ним, как пара провинившихся отроков перед отцом.
— Ну, до славы воеводы нам далеко, мы ведь…
— Закрой рот, Сорока! И молись, чтоб этот, — Борич ткнул пальцем на связанного ромея, — рассказал мне что-то на самом деле стоящее.
— Я и сам тебе это рассказать могу — Таврика*, вот что стоит многого. Что нам до хазарских деревень? В них только кони и бабы смуглые, а там…
— А то я без тебя не знаю про их города.
— Они туда девок наших везут, — встряла Злата. — Хазары угоняют и продают в рабство к этим… ромеям. И приказы получают тоже оттуда. Каган — лишь меч, а рука, что держит его…
— Ха! А ведь баба дело говорит, — усмехнулся Сорока. — Где рабы, там и золото.
Могучий кулак воеводы просвистел в воздухе и врезался в лицо десятника, у того чуть искры из глаз не посыпались. Только он отдышался и стал ровно, как в него молотом полетел другой кулак Борича.
— Эй, да нас наградить следовало бы!
— А это и есть награда, иначе плетей получил бы. Радогор, со своей женой сам разберешься. Говорил же, баба в войске — одна морока…
Злата было вздохнула с облегчением, ну что такого с ней родной муж сделать сможет? Да взглянула в его лицо, и по спине мороз прошёл. Он втолкнул её в один из шатров, у входа пару своих ребят оставил и велел никого не пускать. Ладно Борич, а перед Радогором она молчать покорно не собиралась.
— Да что мы сделали-то такого? Десятника ихнего живым взяли, сотню лошадей добыли! Не сделай мы так, они на рассвете ушли бы, и ищи-свищи их потом! И про Таврику Сорока прав, там…
— Вы нарушили приказ! — Радогор не желал слушать её оправданий. Он не сдерживал ни голоса, ни гнева. — Что если каждый захочет делать «как лучше»? Подумай. Да у нас на завтра войска не останется!
— Радогор…
— На войне важен порядок! — он схватил её за горло и прижал к центральной опоре шатра. — А ты пошла на поводу у своей ярости. И теперь мне придётся тебя наказать.
— Тоже лицо мне разобьешь? — с насмешкой спросила, знала ведь, что бить её он не станет. — Может плетью отходишь?
— Нет, — он швырнул её на груду подушек в глубине шатра. Злата попыталась вырваться, да он поймал её руки и до боли сжал запястья за спиной. Она гневно рванулась, но он только сильнее сжал её руки. — Не дергайся.
Поясок её штанов легко распустился под его пальцами, и штаны сами собой скользнули вниз.
— И что? Отшлёпаешь меня, как дитятю малого? — ей всё ещё казалось, что он лишь напугает да отпустит.
— Нет, — краем глаза Злата заметила, что он и к своему поясу потянулся.
«Быть не может!» — подумалось ей, и тут же ясно стало, что это всё не шутки.
Когда она вышла из шатра, дружинников у входа уже не было, Радогор, насытившись её наказанием, ушёл ещё раньше. Злата не могла и не собиралась скрывать своей злости и обиды за это унижение. У костра неподалёку уже удобно устроились её воины. По глазам видно было, что слышали всё, но посмеяться только Сорока осмелился:
— Не так уж и славно быть бабой в войске, верно?
— Да иди ты… к лешему… — на лице у десятника темнели свежие синяки, больно небось. Хотя сейчас она предпочла бы по лицу получить.
Недобрая слава о воинстве русичей оползнем катилась по округе, и люди устремились в города, словно от чумы спасались. Но спасения не было, ведь они сами вели погибель за собою туда, где надеялись укрыться — к морю. Перед дружиной князя Светозара замаячила по-настоящему большая нажива — Тумен-Тархан*.
Комментарий к Славы ли ради?
*Карша (ныне Керчь) - город на восточной оконечности Крымского полуострова.
*Таврика - древнее название Крымского полуострова.
*Тумен-Тархан - хазарский город-крепость на Таманском полуострове.
========== Тумен-Тархан ==========
Древняя крепость вросла стенами в землю у самого берега моря. Словно могучий дикий тур, стояла нерушимо окруженная морем. С одной стороны морем травы на пологих холмах, с другой же бескрайними синими волнами. Многие столетия она была местом, куда со всего света купцы стекались. Здесь принимали корабли из таких дальних стран, с такими товарами диковинными, что трудно и представить. Но сейчас ворота города были закрыты, селения вокруг него опустели.
С пригорка, в паре верст от ворот, город виделся, как на ладони — кривые улочки, снующие по стенам воины, мачты кораблей в заливе. Немного ослабевший дождь барабанил по шлему воеводы.
— Что там Гаян? — Борич был беспокоен. Уже три дня стояли они здесь лагерем, а подойти ближе не могли — ливни превратили степь между лагерем и городом в топкое болото. Одно хорошо — врагу тоже невозможно было к ним подойти.
— Я проскакал почти до самого края мыса, там к берегу вовсе не подойти, озерца да лиманы, и земля между ними коварная - то ли грязь, то ли вода. На обратном пути видел ещё корабли, к закату здесь будут.
Подкрепление. Это ещё раз показывало, что хазары — слуги императора Царьградского, раз Архонты городов таврийских прислали своих воинов на защиту хазарской крепости. И каждый день промедления давал врагу больше времени, чтобы подготовиться.