Сам же Сорока теперь бесцельно бродил между разрушенных обгоревших домов, рассказывая Тихомиру о том, как бывал в Тумен-Тархан однажды. Парень был для него лучшим спутником — он всегда слушал и не перебивал, не спорил.
На глаза им попался кто-то из младшей дружины. Парень тащил за руку перепуганную насмерть девушку, до синяков сжимая её хрупкое запястье. Она вырывалась, лепетала что-то на своём, видать умоляла смилостивиться и отпустить. Парень был глух к её мольбам, слезы на миловидном личике его тоже не трогали.
— Ты воеводу не слышал? — окликнул его Сорока. — Велено девок местных не трогать!
Он врал безбожно, но от мысли, что над девочкой надругаться вздумали, в нём снова просыпался зверь. Только теперь он и своих убивать готов был.
— Не слышал такого, — огрызнулся дружинник, и дёрнул девушку так, что она чуть не упала.
— Я сказал, пусти девочку, — зарычал десятник, едва сдерживаясь, чтоб не схватиться за меч. — Даже если Борич смолчал, я такого видеть не желаю.
— Так не смотри… — едко усмехнулся воин, да осёкся на полуслове — у его горла застыл нож Тихомира, даже Сорока не заметил, как он около парня оказался. Тот замер от страха, заглянул в холодные бездушные глаза Тихомира — понял, что этот долго думать и дерзость терпеть не станет. Рука его, будто сама разжалась, и девушка мигом бросилась наутек.
— И другим передай, узнаю кто девок насилует, буду резать без жалости. А коль так хочется, иди в порт, там продажных баб полно. И заплатить им не забудь!
Дружинник кивнул, опасливо поглядывая на Тихомира, и спешно скрылся за поворотом улицы.
— Вот же мерзость… — презрительно выплюнул ему вслед Сорока и повернул в другую сторону, направляясь туда, где его ребята дружно освобождали здешний христианский храм от всего ценного.
В Тумен-Тархан Борич задерживаться не хотел. Орудия ещё в первые дни сожгли на кострах погребальных, а значит, если каган и пришлет войско, чтобы отбить крепость, то им тяжко придётся. Но им незачем было удерживать город. Все добытое золото сгрузили на ромейские корабли. А через неделю, когда погода снова прояснилась и на севере пролива стали различимы берега Таврики, двинулись дальше.
Карша, никак не защищенная с моря, сдалась почти без боя. Ведь почти весь гарнизон города был отправлен на помощь в Тумен-Тархан, там же и остался. Новгородцы заняли недавно отстроенную крепость Боспор и стали думать, куда двигаться дальше.
Горожане, на диво, даже козней захватчикам не строили, им, будто и дела не было, кто городом правит, лишь бы жить не мешали. Были, правда, некоторые, кто пытался воспротивиться закрытию невольничьего рынка. Кто-то ещё пытался защитить от разграбления византийский храм, с этими не церемонились. Всем же, кто желал покинуть город позволили свободно уйти. А с этим родился и план, как дорогу дальше без боя разведать.
Комментарий к Тумен-Тархан
*Порок - камнемётное орудие. Эквивалент - катапульта.
Турмарх - должность в армии Византийской империи, командующий подразделением турма или мерос, численностью до 2500 солдат.
Мара - славянская богиня жатвы, смерти.
========== Сугдея ==========
Златояра недовольно ворчала под нос, то и дело поправляя на себе длинную серую хламиду — отвыкла по-женски одеваться, всё ей мешало. Сорока шагал рядом с ней, ведя в поводу пегую лошадку, гружёную нехитрым скарбом.
— Сама же вызвалась в разведку идти, вот и не сетуй теперь, жёнушка, — съёрничал десятник, хоть и самому неловко было без доспеха да с парой ножей всего.
Два дня назад они двинулись вслед за теми, кто бежал из Карши, а чтоб внимания не привлекать, оделись простыми крестьянами. То, что русичи, никого не удивляло — в Таврике многие народы дом для себя нашли, никто не мешал им здесь селиться, лишь бы налоги платили. Поодаль от них плёлся Тихомир, пряча лицо в широком капюшоне лёгкого плаща — погода сменилась и солнце снова тиранило жарой. Ещё дальше, почти в конце вереницы беженцев, что неспешно тянулась вдоль дороги, Марибор уже заигрывал с какой-то красивой девочкой.
Злата не стала отвечать Сороке, все мысли её занимал город, что лежал впереди, хламида, которая постоянно мешала идти, путаясь в ногах, и Радогор. Всё время, что провели они в Карше, она продолжала от него бегать. Понимала давно, что злиться-то не на что, ведь и правда провинилась тогда в степной деревеньке, да упрямство ей покоя не давало. А тут ещё и слабину дала. Когда они вслед за беженцами собирались, наставления Борича выслушали, она хотела уже двигаться в путь, как Радогор вдруг поймал её за руку и в объятья притянул. Поцеловал так сладко, что сердце затрепетало, вот она и не сдержалась, ответила, забыла на миг, что в обиде на него. А как опомнилась, зыркнула злобно исподлобья, Радогор на то лишь усмехнулся.
— Ты — моя, не забывай об этом, — шепнул ей на ухо и выпустил из рук.
И Злате возразить бы, да ведь выдала уже себя, не сумела чувства скрыть. Вот от этого теперь и злилась на себя пуще прежнего.
Вскоре они миновали Кафу* — известный некогда порт, теперь же больше похожий на большую деревню. Сюда и поныне приходили корабли из дальних стран, да надолго не задерживались, продолжая свой путь на восток, в Каршу, или на запад, в Херсон. Целью же разведки для новгородцев была Сугдея — поистине прекрасный процветающий город. Ворота его сейчас были распахнуты, принимая людей, бежавших от жестокости варваров, пришедших с севера. Стража у огромных железных створок пристально рассматривала каждого, кто проходил мимо них. Некоторых останавливали, начинали спрашивать, кто таков, откуда — лазутчиков искали. На Златояру с Сорокой и внимания не обратили, сразу же видно — крестьянин жену свою от опасности в надёжный город привёл. Тихомир плотником назвался, сетовал, что русы всю его семью вырезали, проклинал их на чём свет. Марибор наврал, будто приехал, чтобы в местном храме жениться. А потом так нежно ту девицу, что с начала пути охаживал, к себе прижал, стражникам только и оставалось, что счастья молодым пожелать. Так незаметно все четверо оказались внутри городских стен и тут же направились туда, где больше всего о городе узнать можно — на рынок.
Злате и прикидываться не надо было, словно дитя с удивлением головой по сторонам крутила — ярмарки в Новгороде ни в какое сравнение с этим рынком не шли. Повсюду сновали десятки, нет, сотни людей. Одни были белокожими, как варяги, другие смуглыми, лицом на хазар походили, да говорили иначе, третьи и вовсе цветом кожи, как хлеб подгоревший были, только ладони розовые да зубы белые. И все болтали без умолку на языках, коим Злата и названия не знала. В нос то и дело врывались десятки запахов, то рыбой несло, то фруктами странными пахло, то травы душистые к себе манили.
Сорока шёл с нею рядом уверенно, будто каждый день на том рынке бывал. Злате пояснял что-то, вместе с нею меха да ткани рассматривал, примерял к ней, будто новое платье для любимой жены пошить хотел. Драгоценности искусные предлагал, торговался с купцами, даже купил одно очелье, самоцветами да нитями жемчужными унизанное, для Агнии. Златояра удивилась, мол, в Карше дюжина сундуков с такими побрякушками стоит, возьми, что нравится, никто же слова не скажет. Да десятнику не хотелось любимой краденное дарить, тем более убор свадебный. Вроде простым мужиком выглядел, а сам всё прислушивался, да присматривался — что про архонта местного говорят, как стража городская вооружена, что люди про захватчиков северных слышали.
Ближе к полудню присели они на скамью у фонтана на рыночной площади, перекусить да поразмыслить. Для Златы Сорока купил пару странного вида раков, сказал, крабами называются. Она сначала с опаской смотрела на их красные панцири размером с ладонь, а потом распробовала нежное сочное мясо и ещё попросила. Сам же Сорока от души наелся ракушек каких-то. Прям на тарелке вскрывал их, поливал соком кислющего жёлтого фрукта, лимон называется, и выпивал склизкое мясо. Злата одну попробовала и тут же скривилась — мерзкое такое. А Сорока ел и причмокивал, говорил, больше нигде таких вкусных не найти.
Скоро к ним и Марибор с Тихомиром присоединились, стали рассказывать, что узнать успели. Злата слушала вполуха, в этой вылазке главным Сороку назначили, ему и решать, что делать. Она же пока нежилась в прохладе от фонтана, разглядывая дворец архонта, что высился на скале над городом, а ведь красиво как, словами не передать. Белые колонны, просторные балконы, сады из душистых деревьев, что очень напоминали родные ёлочки.
Сорока вдруг затих, пристально разглядывая купца в ярком халате. Полноватый мужчина лет сорока громко отдавал приказы паре рабочих, которые грузили какие-то горшки в небольшую телегу. Мужики закончили грузить товар, двинулись по улице прочь от площади, и торговец, поглядев им вслед, скрылся в ярко украшенной лавке. Десятник поднялся с места, указывая остальным следовать за ним.
Злата с Марибором вошли в лавку первыми, Тихомир остался снаружи, будто разглядывал ковры, расставленные у входа. Купец повернулся от полок, где заботливо поправлял товары, но приветливая улыбка на его лице вдруг сменилась презрением, как только Сороку на пороге заметил.
— И здесь нашел…
— Крысак… — десятник улыбался почти искренне, — разве так встречают старых друзей?
— Друзей, как же… Ты мне жизнь сломал, а мне теперь тебе кланяться? — торговец покосился на Злату, опасаясь спугнуть покупателя этой перепалкой, да по взгляду сразу же понял, что они заодно. — И меня давно уже иначе зовут.
— И как же? Гайюс Викториус какой-нибудь? Как этих греков, миром умащеных? Небось и веру отцов предал уже?
— Каждый выживает, как может, это не твое дело. А теперь выметайся и друзей своих забери.
— Что ты? После стольких лет найти родную душу в чужом краю и уйти ни с чем? Разве матушка не учила тебя гостеприимству, Крысак?
— Меня зовут Костас Деймос! И предложить мне вам нечего, убирайтесь!
Злата поглядела на купца злобно, насмешливо, как разбойник, что уже придумал, как над жертвой поиздеваться. Марибор потянулся к припрятанным под одеждой ножам и ждал только приказа.
— Знаешь, Крысак, — как ни в чём не бывало продолжал Сорока, — тебя нам, будто сами боги послали, ведь именно такой проныра нам и нужен.
— Я больше не торгую секретами да сплетнями. Я честный уважаемый человек и…
— Только не ври, будто не ведаешь, чем этот город дышит, не поверю. Старые привычки не умирают.
— Я не собираюсь вам помогать. Вы приведете сюда своё войско… — купец понял, что проговорился, да поздно.
— А говорил, не знаешь ничего.
— Я и не знаю, но раз уж ты здесь…
— Вот именно, — Сорока присел на сложенные друг на друга пёстрые ковры. — Я здесь, войско наше рядышком, а в городе тишина. Они думают, нас горстка? Думают, не станем на запад идти?
По глазам торгаша видно было, что ему много чего известно, но говорить он не намерен. Марибор и Злата шагнули к прилавку, долго упрашивать им не с руки было.
— Папа, у тебя там поку… — В лавку впорхнула темноволосая девица, одетая на греческий манер, и застыла на пороге. Радость на её лице сменилась испугом — сразу ясно было, что не за коврами да утварью эти трое здесь. Она попятилась, но Тихомир уже преградил ей путь. Девушка похолодела от страха. Только суровый предупреждающий взгляд отца заставил её сдержать крик.
— А это кто у нас? — осклабился Сорока. — Дана, так ведь?
— Д-Даника, — поправила его девушка, тоже на местный манер назвалась. Притворная приветливость десятника её не обманула, она сразу поняла, что ничего хорошего за его улыбкой не прячется.
— Ты гляди, как выросла! Я тебя совсем малышкой помню, столько лет прошло. Красавицей стала… — он подошёл ближе и заботливо поправил вьющийся локон на её челе. — Женихов, небось, уйма. Жалко будет, если её испортит кто, верно, Крысак?
— Не тронь её!
— Я? Что ты? Меня своя невеста ждёт. А вот Тихомир не откажется, ему по душе такие… юные.
В глазах дружинника мелькнул хищный огонёк — без слов понял, как Сорока задумал на торговца надавить. Провёл руками по тонкому стану, прижал к груди девушку. Даника ещё пуще перепугалась, когда он склонился и с упоением вдохнул запах её кожи, запуская руки под складки свободной одежды.
— Сладко… — прорычал. Девушка не смела и пошевелиться, только умоляюще на отца смотрела.
— Чего ты хочешь, Сорока? — кулаки хозяина лавки сжимались в бессильной злобе.
— Секреты и сплетни. Заплачу жизнью твоей дочери. Солжешь — получишь её не совсем целой.
С уст Крысака рвалась отборная брань, но он сумел промолчать. Думать тут было не о чем.
— Они знают про Боспор и вам его оставлять не намерены. Туда уже движется войско из Херсона, часть стражи Сугдеи готовится к ним присоединиться.
— И Кагана ждать не станут? Город-то хазарский.
— Архонты хотят забрать Каршу себе.
— Воно как… Так мы им, выходит, и помогли ещё?
— Это испокон веков был византийский порт, греческий. Там и городище их древнее стоит. Пантикапей был некогда цветущим садом, а хазары из него рынок сделали. За такое и войной пойти не грех.
— Тогда почему так тихо здесь? — снова спросил десятник. Губы купца сжались в тонкую полоску, он боялся говорить дальше. — Ну? Или твоя девочка двоих хочет, сразу? Марибор, вон тоже не прочь позабавиться.
Крысак задрожал от злости. Готов был наброситься на Сороку. Да кто ж тогда его милую Данику защитит?
— В городе гостит сын самого императора. — От этих слов Сорока расплылся в улыбке, наживу почуял. — Архонты делают вид, что всё ладно у них. Даже нищих из города прогнали.
— А я всё думаю, не так что-то…
— Им нужна благосклонность будущего императора, вот они и лезут из шкуры вон, скрывают, что у них война под боком. Это всё, что я знаю.
— Нет, не всё. Нам бы… во дворец попасть, уж больно хочется на императорского сынка взглянуть, хоть глазком, — Сороке паясничать — что воду пить.
— В этом я не помощник. Я — простой купец и во дворец не вхож.
Этот день Крысак позже признал самым неудачным за последние пять лет, потому что, когда Сорока уже готов был уйти прочь, Фортуна не то, что отвернулась, она ещё и камень в торговца кинула. В лавке появились слуги архонта. У прилавка остался только Сорока, остальные вместе с Даникой ловко скрылись за полками, будто товары рассматривали.
— Господин, велено забрать вино для праздника.
Торговец побледнел, понимая, что теперь Сорока уж точно прижмёт его к стенке. Отпираться, будто это просто слуги богатого вельможи, было бессмысленно — они даже одеты были богаче торговца, которому только что кланялись. Пришлось извиниться перед десятником, как перед дорогим покупателем, и поспешить отдать заказ. Чего доброго, ещё догадаются, что в его лавке лазутчики ошиваются, тогда и ему неприятностей не избежать.
— Что ещё за праздник? — спросил Сорока, когда Крысак вернулся в лавку. Тот аж зубами заскрипел от ярости.
— Именины наследника. Весь город праздновать будет.
— И ты им во дворец вина да яства поставляешь, верно?
— Верно.
— А ещё какие товары у тебя есть? Что архонты для именинника заказывают?
— Рабов, — торговец знал, что умолчать уже ничего не удастся — Сорока, будто волк, почуял добычу и уже не отпустит. Если надо, ни перед чем не остановится. Коль придётся, он и его самого и дочку любимую на куски порежет, лишь бы вызнать всё до конца.
— Девок красивых, значит?
— Не только.
— Вот как? — Сорока был не на шутку удивлён.
— Принц ещё не женат и, говорят, бережёт себя для суженной. А чтобы не скучал по ночам, ему присылают юношей, красивых да изящных, вроде этого, — Крысак кивнул в сторону Марибора.
— Тогда у меня для наследника есть подарок…
***
— Убью! — Радогора трое едва смогли удержать, когда Сорока явился в Боспор и доложил, что продал Златояру и Марибора в рабство. — Марой клянусь, скормлю тебя собакам, если хоть волос с её головы упадёт!
— Не кипятись, твоя жена не лыком шита, тем более она там не одна, — тут Борич оказался на стороне десятника. Ему пришёлся по душе его план, нужно было только всё рассчитать верно. — А что Крысак? Не выдаст их раньше времени?